Страница 10 из 21
«Колясочки. Собачки. Тишина…»
Колясочки. Собачки. Тишина. Воскресный воздух города большого. Весна, весна, опять и вновь весна В деревьях сада городского. И лирный голос: “Смертью смерть поправ”. Мне все равно, кто прав и кто не прав, Моя любовь укрыться хочет В дрожании твоих ресниц И в пении весенних птиц. Моя любовь боится ночи. 1947Белая ночь
Часы остановились. Весы стоят. И ночь светлее дня. Нет больше времени. Из моря и огня Недвижно зарево зари. Молчанье Вдоль этих берегов стоит, как тишина. Нет больше времени. Висит луна В небесном зеркале. И воздух ясен И неподвижен. И весы стоят. Нет груза лет, нет груза страшных бед, И чайки улетают в поднебесье. И равновесие. О, страшно равновесье, Бесстрастье страшно сердцу моему. Хеммарё, 1948Сон
Мне часто снится город Похожий на Антверпен, На Гётеборг похожий. С холмов бежит трамвай По шумному бульвару, В порту стоит корабль, И музыка играет В нарядном ресторане. Я медленно вхожу В какой-то кабачок Под вывескою синей; Два человека бойко Играют на бильярде. Здесь пахнет пивом, рыбой, И кое-кто танцует Под звуки граммофона. А на стене висит Портрет дагерротипный: Усатый и надменный Изображен моряк. Должно быть, дальних стран Отважный посетитель — На нем сюртук и орден, И пышной лавальеры Уже столетний бант. Спускается туман, Кончается веселье, И смотрит капитан На тихое похмелье. Стучит бильярдный шар И попадает в лузу, Склоняется душа К таинственному грузу. Откуда и куда Везли его по морю? Поможет он едва Хроническому горю. Я выхожу. Всё так, Как я любила это: Далекий мол, и мрак, И блеск ночного света. Остаться здесь, всегда Неузнанной, свободной… Корабль уходит вдаль, И плещется вода. Сегодня снова снился Похожий на Антверпен, На Гётеборг похожий, Давно знакомый город. О, как спешила я В приморский кабачок, Где два матроса бойко Играют на бильярде. И я спросила их: Кто этот важный, толстый На стенке капитан? Быть может, я… Но нет: Он был бездетен, холост И умер далеко, Потомства не оставив. А если были жены, А если были дети, То где-нибудь совсем В невероятных странах, Которые не снятся, Которых больше нет. В каком-нибудь порту, Названье изменившем, В каком-нибудь углу Вселенной, потонувшем… . . . . . . . . . . . . . . 1949Дракон
У зубного врача Крокодил и лисица В скучной приемной, А на стенке дракон, Золотой и огромный, У зубного врача. Крокодилу лет сто, Лисице — под сорок, А дракону — тысяча лет. В пыльной приемной, Где люди ждут, Электрический свет. Крокодила привез С верховьев Нила Веселый дедушка. Лисицу убил На охоте в Арденнах Веселый папа. Сам зубной врач Между первой войной и второй войной Был в Китае, От скуки ездил в Ханой и Шанхай И купил дракона в Шанхае. Между второй войной и третьей войной Он теперь лечит зубы. Ему улыбаются со всех сторон В кабинете искусственные зубы. Между третьей войной и четвертой войной Его, наверное, уже не будет. Между четвертой войной и пятой войной Кто-то его забудет. В скучной приемной Зимою холодно, И лисица укрыла Однажды ночью Пушистым хвостом крокодила. У них у обоих одинаковые Внутри опилки, А дракон на стене всегда один, Он зол и стар. Он думает: Где-то я буду висеть Между шестой войной и седьмой войной? И отчего это люди так страшно кричат, Когда так просто терпеть? 1950«Последний поэт России…»
Последний поэт России: Голова седая в крови. Дайте рюмку, — прочтет стихи и О прошлом поговорит. Как в тринадцатом… Жизнь струилась Между пальцами слабых рук, И кабацкая тень носилась Меж влюбленных в него подруг. Как в тринадцатом, в последнем, В незабвенном, вольном году, Он у Блока сидел в передней, У Волошина спал в саду. (“Я виском ударился в жизни, Что-то острое было в ней, И на пьяную морду как брызнет, И не сплю уже сколько ночей!”) Кладбище, тюрьма, лазарет ли, — Конец уже виден его. Сейчас — полумертвый и светлый, Он ходит себе, ничего! Знакомится, шаркает ножкой: — Последний России поэт! Познакомитесь ближе немножко, Он скажет: России нет. Вы подайте ему, не стыдитесь, Посмотрите ему в глаза, Не чурайтесь и не креститесь, Все равно приснится не раз. Поцелуйте же те ступени, Где ходила его нога, Обнимите его колени, — Никогда. Никогда. Никогда. 1950