Страница 73 из 79
Из состава членов Боярской думы и Дворца вышли крупные администраторы-наместники в важнейших городах (В. В. и И. В. Шуйские, Ростовские, Горбатые и др.). Многие из них не брезговали никакими средствами и для личного обогащения (как, например, кн. И. В. Стрига — «у кого село добро, ин отнял»). А. М. Салтыков, Н. И. Карпов и М. Ю. Захарьин много сделали для создания первоклассной артиллерии — «наряда», прославившегося уже под Смоленском в 1514 г. Как администраторы были хорошо известны Яков и Юрий Захарьичи и «один из главных советников» Василия III — тверской дворецкий М. Ю. Захарьин. В это время в России было много блистательных дипломатов, таких, как Федор Иванович Карпов (ведавший отношениями с восточными странами), казначей Юрий Дмитриевич Грек, «главный советник» Василия III до 1522 г., Дмитрий Владимирович (Ховрин) и др. Появляются при дворе и фавориты. Тверскому дворецкому И. Ю. Шигоне Поджогину великий князь Василий III поручал наиболее деликатные дела (расследование вопроса об измене Шемячича, дело о пострижении Соломонии Сабуровой и др.). Время рождало и авантюристов, жаждущих власти во что бы то ни стало. Такой была и одна из наиболее ярких личностей начала XVI в. — кн. М. Л. Глинский, возглавивший восстание литовско-русской знати в 1508 г., и кн. И. Ф. Телепнев-Оболенский. Если первый выдал свою племянницу замуж за Василия III, то второй стал любовником его вдовы. Впрочем, судьба у них оказалась сходной — обоих настигла гибель.
Время настоятельно требовало крупных деятелей, способных справиться со сложными и большими политическими задачами, и такие деятели в России появились.
Порядок назначения на думные, равно как и на другие высшие судебно-административные и военные должности, определялся положением феодала на сословно-иерархической лестнице. Его традиции восходили к начальным этапам создания Русского государства. Он зависел от знатности «рода» (т. е. происхождения) и от «службы» данного лица и его предков великому князю. В литературе этот порядок называется местничеством.
О местничестве писалось очень много. Капитальные работы А. И. Маркевича в свое время как бы подвели итоги изучению этой проблемы. В первой из них автор подробнейшим образом характеризовал все известные ему источники и литературу о местничестве, а во второй дал очерк истории местничества в Московском государстве XV—XVII вв.[1499] Вслед за С. М. Соловьевым автор выводил местничество из системы родовых междукняжеских отношений Древней Руси. Наиболее четкую картину местничества нарисовал В. О. Ключевский, также опиравшийся на общее представление государственной школы о борьбе родового начала и государственного в Московской Руси. Согласно его взглядам, «в Москве элементы местничества успели сложиться в целую систему. . . к княжению Ивана III и его сына Василия». Именно в эту эпоху происходил наплыв в Москву родовитых потомков великих и удельных князей. «Все эти князья Одоевские, Воротынские, Мстиславские, Микулинские, Ярославские и другие, — писал В. О. Ключевский, — ... занимали первые места и в думе». Мало того. «Важнее всего, — писал он в другом месте, — то, что решительное большинство в этом новом составе боярства принадлежало титулованным княжеским фамилиям». Войдя в состав Боярской думы, потомки удельных князей превратили ее в оплот «политических притязаний. . . служилой и землевладельческой московской аристократии», складывавшейся «из удельных элементов». Существо этих притязаний сводилось к требованию того, чтобы в управлении государством правительство руководствовалось местническим порядком назначения на должность. Именно «местничество сообщало боярству характер правящего класса или сословной аристократии». Благодаря местничеству служилая знать защищалась «от произвола сверху, со стороны государя». В конечном же счете «местничество было вредно и государству, и самому боярству, которое так им дорожило».[1500]
Построение Ключевского в модифицированном виде держится и до настоящего времени. Ряд критических соображений в адрес творца этой схемы высказал С. О. Шмидт, считающий, что «местничество было в руках центральной власти средством ослабления феодальной власти». В целом же причины сложения местничества Шмидт представляет себе следующим образом: «Примерно со второй половины XV в. при дворе московского великого князя прочно уже оседают в качестве служилых людей княжата, заметно потеснившие исконное московское нетитулованное боярство... Сложные иерархические отношения пришлых княжат между собой и с нетитулованными боярами определялись местническими обычаями». В конце концов и Шмидт делает справедливое заключение, что «история местничества по существу еще ждет исследователя».[1501]
Это изучение необходимо начать с пересмотра источниковой базы, на которой держатся принятые в литературе представления о местничестве.
Основной вывод Ключевского о включении в Думу в конце XV—начале XVI в. массы княжат, выходцев из новоприсоединенных земель, был основан, как об этом уже говорилось, на дефектном Шереметевском списке боярских чинов.
Первоначально состав Думы был не широким, а узким. В 1505 г. в нее входили всего пятеро бояр и семеро окольничих. Из 12 думных людей только трое было княжат. В 1533 г. в Думе было 11 бояр, двое окольничих, причем шестеро бояр происходили из княжат. Аристократизм Боярской думы, как мы видим, нарастает к 1533 г., а не уменьшается.
Отсутствие «служилых княжат» в Думе имеет самое прямое отношение к местничеству. С Воротынскими и другими служилыми княжатами бояре не могли местничать уже потому, что они по отношению к думным людям составляли более высокую прослойку феодальной аристократии.[1502]
В тот период, когда, согласно схеме Ключевского, местнические отношения должны были устанавливаться и развиваться (т. е. в XV—первой трети XVI в.), его следы в источниках совершенно незначительны. Тогда же, когда оно должно было бы ограничиваться, о нем сохранилось множество известий (с середины XVI в.).
Так, для XIV в. достоверных данных о существовании местничества у нас нет. Так называемые местнические грамоты кн. Дмитрия Константиновича Нижегородского являются, скорее всего, фальшивкой XVIII в.[1503] Случай местничества Акинфа с Родионом Нестеровичем 1332 г. также относится к легендам (генеалогического характера), занесенным в летопись при составлении свода 1539 г.[1504]
От времени княжения Ивана III до нас дошло всего несколько известий, так или иначе связанных с проблемой местничества. В Устюжском летописном своде говорится, что воеводы под Казанью в 1469 г. «нелюбье держат промеж собя, друг под другом ити не хочет». Даже Маркевич, тщательно собиравший все сведения о ранней истории местничества, писал, что о достоверности этого известия «судить трудно».[1505]
Второе сведение также совсем глухое. В местническом деле 1609 г. кн. Б. М. Лыкова и кн. Д. М. Пожарского содержится ссылка первого из спорщиков на то, что по разрядам 1493 г. кн. И. В. Лыко был «выше» кн. Б. М. Турени.[1506] Речь, конечно, идет об интерпретации (позднейшей) ранних разрядных записей, а не о местничестве в XV в.
Наконец, во время похода 1500 г. Юрий Захарьич писал Ивану III, что ему «не мочно» быть в сторожевом полку: «То мне стеречи князя Данила». На это он получил суровую отповедь от великого князя, что «ино тебе стеречь не князя Данила, стеречи тебе меня и моего дела. . . не сором тебе быть в сторожевом полку». Здесь в строгом смысле слова местнического дела нет. Речь не шла о том, кому быть «под» кем из воевод. Юрий просто жаловался на несправедливость, играя каламбуром: в сторожевом полку он может только стеречь кн. Данилу, а не воевать. Юрий Захарьич даже не говорит о том, что ему «не вместно» быть под Щеней.
1499
Маркевич А. И. О местничестве. Киев, 1879. Ч. 1; Он же. История местничества в Московском государстве в XV—XVII вв. Одесса, 1888.
1500
Ключевский В. О. Сочинения. М., 1957. Т. 2. С. 140, 153—156; Он же. Боярская дума древней Руси. Пг., 1919. С. 239—240.
1501
Шмидт С. О. Становление российского самодержавства. М., 1973. С. 262—307.
1502
Так, И. М. Воротынский в 1519 и 1521 гг. получал меньшие посты, чем кн. М. Д. Щенятев (РК. С. 61, 66, 67), но по рангу был выше его.
1503
АСЭИ. Т. III. № 307, 308.
1504
Насонов А. И. История русского летописания XI—начала XVIII в. М., 1969. С. 355, 356.
1505
[ПСРЛ. Т. 37. С. 91]; Маркевич А. И. История местничества. С. 244.
1506
Русский исторический сборник. М., 1838. Т. 2. С. 273, 278. Этот разряд есть в достоверных разрядных книгах, но никакого местнического дела там нет (РК. С. 22).