Четвертое сословие

— У моего приятеля во французском секторе, похоже, неистощимый запас. Если хотите, пришлю вам дюжину бутылок.

На следующее утро полковник Оакшот получил разрешение для капитана Армстронга на посещение британского лагеря для интернированных в любое время в течение месяца.

— Но тебе разрешили поехать только в Бридженд, — добавил он.

— Понимаю, — кивнул Армстронг.

— К тому же они дали понять, — продолжал полковник, заглянув в лежавшую на столе памятку, — что ты можешь допросить не более трех заключенных в звании не выше полковника — строгий приказ службы безопасности.

— Думаю, я справлюсь, несмотря на эти ограничения, — заверил Армстронг.

— Будем надеяться, это того стоит, Дик. Знаешь ли, я все еще сомневаюсь.

— Я надеюсь доказать, что вы неправы, сэр.

Вернувшись в свой кабинет, Армстронг попросил Сэлли заняться организацией его поездки.

— Когда ты хочешь ехать? — спросила она.

— Завтра, — ответил он.

— Глупый был вопрос, — усмехнулась она.

Сэлли удалось взять билет на лондонский рейс, вылетавший на следующий день — какой-то генерал в последний момент отказался от полета. Она также договорилась, чтобы его встретила машина с водителем и сразу доставила в Уэльс.

— Но капитанам не положен автомобиль с водителем, — удивился он, когда Сэлли вручила ему проездные документы.

— Положен, если главнокомандующий хочет увидеть фотографию своей дочери на первой полосе «Дер Телеграф», когда она приедет в Берлин в следующем месяце.

— Зачем? — поинтересовался Армстронг.

— Думаю, он никак не может выдать ее замуж в Англии, — сказала Сэлли. — А здесь, как известно, бросаются на все, что носит юбки.

Армстронг рассмеялся.

— Если бы я платил тебе зарплату, Сэлли, ты получила бы повышение. А пока сообщай мне все, что сумеешь узнать о Лаубере. Любую мелочь.

За ужином Дик объяснил Шарлотте, что летит в Британию еще и потому, что хочет выяснить, сможет ли он найти там работу после демобилизации. Она выдавила из себя улыбку, хотя в последнее время не всегда была уверена, что он говорит ей всю правду. Если она начинала давить на него, он неизменно прикрывался словами «совершенно секретно» и стучал пальцем себе по носу точно так же, как это делал полковник Оакшот.

Наутро рядовой Бенсон отвез его в аэропорт. В зале вылета по громкоговорителю объявили: «Капитан Армстронг, пожалуйста, пройдите к ближайшему военному телефону до посадки в самолет». Армстронг ответил бы на звонок, но его самолет уже выруливал на взлетную полосу.

Три часа спустя Армстронг приземлился в Лондоне и уверенным шагом направился к капралу, который стоял, прислонившись к блестящему черному «остину», и держал плакат с надписью «Капитан Армстронг». Едва завидев приближавшегося к нему офицера, капрал вытянулся по стойке «смирно» и отдал честь.

— Мне немедленно надо в Бридженд, — заявил Армстронг, не дав тому открыть рот.

Они направились по шоссе А40, и Армстронг сразу уснул. Он проспал всю дорогу, пока его не разбудил капрал:

— Осталось километра три, сэр, и мы на месте.

Когда они подъехали к лагерю, на него нахлынули воспоминания о собственном заключении в Ливерпуле. Только на этот раз охранники вытянулись и отдали честь проезжавшей мимо них машине. Капрал остановил «остин» перед зданием комендатуры.

Когда он вошел в кабинет, из-за стола поднялся капитан.

— Роач, — представился он. — Рад знакомству.

Армстронг пожал протянутую руку. На груди капитана Роача не было ни одной медали, и выглядел он так, будто никогда не совершал даже однодневной экскурсии на ту сторону Канала, не говоря уж о столкновении с врагом.

— Мне так толком и не объяснили, чем я могу вам помочь, — сказал он, усадив Армстронга в удобное кресло у камина.

— Мне нужно увидеть список всех заключенных этого лагеря, — Армстронг не стал тратить время на пустые слова. — Я хочу допросить троих для отчета, который готовлю для Контрольной комиссии в Берлине.

— Ну, это просто, — махнул рукой капитан. — Но почему именно Бридженд? Большинство нацистских генералов сидят в Йоркшире.

— Знаю, — сказал Армстронг, — но я не мог выбирать.

— Понимаю. Итак, вы хотите допросить конкретных людей, или мне просто выбрать кого-то наугад?

Капитан Роач протянул ему папку, и Армстронг быстро провел пальцем по списку с напечатанными фамилиями. Он улыбнулся.

— Я поговорю с одним капралом, одним лейтенантом и одним майором, — сказал он, поставив крестик рядом с тремя фамилиями, и вернул папку капитану.

Роач изучил его выбор.

— С первыми двумя — никаких проблем, — заявил он. — Но боюсь, вы не сможете допросить майора Лаубера.

— Я получил все полномочия от…

— Даже если бы вы получили полномочия от самого мистера Эттли, — перебил его Роач. — С Лаубером я ничем помочь не могу.

— Почему? — взбесился Армстронг.

— Потому что он умер две недели назад. В прошлый понедельник я отправил его в гробу обратно в Берлин.

ГЛАВА 12

МЕЛЬБУРН КУРЬЕР, 10 сентября 1950 года:

УМЕР СЭР ГРЭХЕМ ТАУНСЕНД

Кортеж остановился перед собором. Кит вышел из первой машины, взял под руку мать и повел ее по ступеням, следом шли его сестры. Когда они вошли внутрь, все поднялись со своих мест. Церковный служитель проводил их по проходу к пустому первому ряду. Кит ощущал на себе изучающие, пристальные взгляды, все они словно задавали один и тот же вопрос: «Ты достоин занять его место?» Через минуту мимо них пронесли гроб и поставили на катафалк перед алтарем.

Службу вел епископ Мельбурнский, молитвы читал преподобный Чарльз Дэвидсон. Вот бы старик посмеялся, если бы услышал, какие гимны выбрала леди Таунсенд: «Быть пилигримом», «Течение времени» и «Славная битва». С речью выступил Дэвид Джейкман, бывший редактор «Курьера». Он говорил об энергии сэра Грэхема, о его любви к жизни, искренности, преданности своей семье и о том, как его будет не хватать всем, кто его знал. В заключение он напомнил собравшимся, что сэр Грэхем оставил после себя сына и наследника.

После благословения леди Таунсенд вновь взяла под руку сына и пошла за гробом, который понесли к выкопанной могиле.

— Прах к праху, — читал нараспев епископ, когда гроб опустили в могилу и могильщики стали бросать на него комья земли.

Кит поднял голову и обвел взглядом всех собравшихся вокруг могилы. Друзья, родственники, коллеги, политики, соперники, букмекеры — попадались даже стервятники, которые, как подозревал Кит, пришли просто поживиться — все смотрели в разверстую яму.

Когда епископ совершил крестное знамение, Кит медленно повел мать к ожидавшему лимузину. Перед автомобилем она остановилась и повернулась лицом к тем, кто молча следовал за ней. Целый час она пожимала руки, пока все не разъехались.

По дороге в Турак никто не произнес ни слова, и как только они приехали домой, леди Таунсенд поднялась по массивной мраморной лестнице и скрылась в своей комнате. Кит пошел на кухню, где Флорри готовила легкий обед. Он поставил еду на поднос и отнес матери. Она сидела в своем любимом кресле у окна и не шевельнулась, когда он поставил перед ней поднос. Он поцеловал ее в лоб, повернулся и вышел. Потом Кит долго бродил по поместью, повторяя маршрут, по которому так часто гулял с отцом.

Леди Таунсенд вышла около восьми вечера, и они вместе направились в столовую. Она вновь говорила только о его отце, выражая те же чувства, что и прошлым вечером. Она едва притронулась к еде, и как только убрали со стола, молча поднялась и прошла в гостиную.

Она заняла свое обычное место у камина, и Кит, немного помешкав, сел в отцовское кресло. Когда горничная подала им кофе, мать наклонилась вперед и, грея руки у огня, задала ему вопрос, которого он так терпеливо ждал: