Белые камелии

Прибежав туда, Джон сразу бросился в палату, удивляясь потом, как его вообще пропустили. Как только он появился в дверях, то застал Чеса встающим с кровати; он было улыбнулся, но, заметив на его лице тяжкий отпечаток горя, спросил сразу:

— Джон, что случилось? — А Джон, не слыша его вопроса, подбежал к нему и… остановился в паре десятков сантиметров, боясь подойти ближе. Он лишь слышал своё частое дыхание, а смотреть старался вниз, не в эти родные карие глаза. Тёплая ладонь коснулась его руки, а пытливый взгляд пытался рассмотреть его лицо.

— Джон, что с тобой? — шёпотом спросил Креймер, крепче взяв его за руку своей здоровой рукой. Константин, прикусив губу, помотал головой в разные стороны и уселся на стул позади себя; согнувшись, он запустил пальцы в волосы и просидел в таком состоянии около пяти минут; парень не решался его более допрашивать, лишь устало присел на кровать, ожидая, когда тот начнёт сам.

— Чес, это невозможно! — вдруг сдавлено произнёс он. — Невозможно больше играть в твою игру. Я всё терпел, когда-то были твои друзья, коллеги, просто едва знакомые — нечасто слёзы их были искренними. Этих пешек мне было не жалко… Но когда пришёл человек, который любит тебя!.. Это было выше моих сил. Нет, не переживай, я всё выполнил, как ты сказал: теперь Лина думает, что ты мёртв. Да, она, конечно, немного истеричка, но на нервах мы все такие, однако… знаешь, она выглядела так убито, — Джон вдруг резко вскинул свою голову и взгляд на него. — Так убито!.. Тогда я подумал: а стоит ли игра свеч? Мне кажется, она действительно искренно любит тебя. Я бы свихнулся, будь на её месте. Пойми, Креймер, я тебя не критикую и не говорю, что начатое тобой плохо — может, оно имело и благородные цели, но просто дам тебе один совет (только не смотри, какой я бледный и что весь на нервах): переосмысли свои решения. Ещё не поздно что-либо переменить.

— Джон… — тяжко вздохнув, твёрдо начал Чес, — я понимаю, каким негодяем выгляжу в твоих глазах. Но прошу лишь одного (так как знаю, что это у тебя есть) — терпения. Потерпи немного, Джон, и ты узнаешь больше, чем можешь себе сейчас представить…

— Ты говоришь терпи-терпи, жди да жди! — Константин вскочил с места и стал быстро ходить по палате. — А на деле-то ничего не происходит. Уж прости, но у меня действительно начинают возникать мысли, что ты, просто совершив глупую ошибку из-за своего непомерно высокого самомнения, решил придумать глупую отмазку, которой на самом-то деле и нет, а существует она лишь в каком-то неопределённом будущем. Просто подумай над моими словами: может, это так? Может, это действительно стоит пресечь на корню, сейчас, хотя уже и довольно поздно? — Константин подошёл к нему и внимательно оглядел его — вмиг мрачного, уставшего, ослабевшего. Опираясь о костыль, тот с трудом привстал и глянул на него слишком пристально и невыносимо, что хотелось сразу забрать все свои слова назад.

— Джон… ты вот… считаешь меня придурком, — тихо и сипло говорил он, — а я ведь не таков. Я ведь всё это, понимаешь, проходил: и похороны, и плачи, и ссоры, и всё это жизнь мне умножила на два, преподнесла в двойном объёме, представляешь? А после сколько дел: оказывается, про покойников говорят и плохое, прикинь? Оказывается, потом столько желчи наружу выходит, что думаешь: зря умер человек, хотя бы по той причине, что не уладил за собой несуществующих долгов. Грешно, конечно, так думать, но я думал, понимаешь? Я думал и сделал много выводов, хоть и был мелким. Если жизнь даёт повод скрыться от старого мира, от старых проблем, от старой дряни — нужно пользоваться этим, уходить, уходить, ничего не оставляя с собой. Лишь только ценный груз. Те, кому ты нужен. Остальные должны отсеяться. Я хотел сказать тебе это потом когда-нибудь, в более торжественной обстановке, но ты вынудил меня сделать это сейчас. Потому что я не могу заставлять тебя так мучиться. Потому что ты… тот ценный груз, понимаешь? — шёпотом добавил Чес и направился к двери. — На похоронах ты увидишь, что я был прав, — добавил чуть громче. — Все эти слёзы, плачи, обмороки, всё это, Джон Константин, напускное. Да, они придут на мою могилу и, быть может, ради приличия будут ходить туда каждый год; но лет через пять забудут. А сердца их забудут и того быстрее — через месяц, например. Забудут, что вообще существовал такой парнишка. А ты нет. Ты бы не забыл.

Толкая дверь, Креймер обернулся и кинул на него такой двоякий взгляд, что Джону стало не по себе: нежность, перемешанная с грустью, связанная с недовольством и перепутанная с раскаянием. А в общем, это оказалось как ударом ножа по сердцу. Причём нужным ударом… Будто бы он рассёк наконец чёрствую и жёсткую ткань его сердца, давая всем нужным, человеческим чувствам выйти наружу. Чес шагал уже где-то по коридору, Константин выбежал за ним и вскоре поравнялся; они в некотором молчании шли вплоть до выхода. Джон думал о сказанном Креймером, а сам Креймер не думал, кажется, ни о чем, а лишь тяжело дышал после долгой речи. Наконец, когда они ступили на влажный, усыпанный свежими огненными листьями асфальт и прошли где-то метров сто с чем-то, мужчина решился заговорить:

— Чес, я верю тому, что ты сказал, но не слишком ли ты переоцениваешь меня?.. — тот невидящим взглядом смотрел впереди себя и в ответ покачал головой.

— Может, и переоцениваю. Но, скорее всего, такое навряд ли возможно, Джон, — его взгляд — тяжёлый, больной, помутневший — поднялся на него. — Однако и я хочу верить в то, что прав хоть в этом. То ли ты ещё узнаешь, Джон!.. — воскликнул он слегка горестно. — Я и сам не в курсе, но чувствую, что нам с тобой обоим не поздоровится от этого знания. Впрочем, не слушай меня: я стал очень часто бредить, сам видишь — иногда может температура подняться, да и погода сейчас такая… я слаб и жалок, зачем ты со мной таскаешься, Джон? — нервно улыбаясь, вдруг спросил Креймер и остановился — Константин оглядел его: происходящее было похоже на то, когда медленно, но верно Чес начинал скатываться в бездну безумия. Обычно это кончалось обмороком; Джон уже говорил об этом с врачом, но тот заявил, что это временно и от сильного сотрясения мозга. Вскоре после лечения нервозность должна пройти. К тому же, он перенёс такой шок, что не всякий бы на его месте остался вообще в своём уме…

— Чес, — серьёзно начал Джон, подойдя к нему и крепко взяв руками его вздрогнувшие плечи, — Чес, пожалуйста, прекрати нести чушь. Я знаю: ты немного в шоке после того, что с тобой произошло, но… но постарайся держать себя в руках. Особенно насчёт меня. Я, кажется, ещё давно высказал, какого мнения о тебе, — твёрдо и неспешно говорил он, заглядывая в глаза изумлённого Креймера. — Я вовсе не считаю тебя жалким, слабым, негодяем и тому подобное. Я знаю одно между нами взаимное: доверие, — с секунду Константин думал — делать не делать, — а после наконец всё-таки сделал: приблизился к ещё дрожавшему (непонятно, от холода или от чего другого) Чесу и осторожно прижал его к себе. Чес не двигался, просто уткнувшись ему в грудь лицом, и лишь с нервическим смехом прошептал: «Только ли одно?..» Что это значило, Джон так и не понял.

В продолжение этого объятия он едва мог понимать что-то серьёзное — слишком неподходящим казался момент. Прохладное, всё менее дрожащее тело Креймера ему слишком сильно нравилось обнимать; становилось тошно не только от этого, но ещё и потому, что дать себе отчёт «А почему он так делал?» Константин не имел возможности. Как сейчас Джон помнил это мгновение: перед его глазами тёплые, курчавые, пахнущие палатой волосы Чеса, от его головы развевается белая повязка бинтов, дальше впереди — простирающаяся, казалось, до бесконечности серая дорожка асфальта, припорошённая горящими, красноватыми и жёлтыми листьями, на ней — ни души, лишь белое здание больницы, как какой-то замок, высится в конце. Непростиранные облака ровно над головой — готовы выжать свою грязь с минуты на минуту; деревья нагибаются под натиском ветра, сейчас пронизывающего насквозь. Только эти огнём горящие листья, было ощущение, давала осень в качества компенсации за всю мерзость своей погоды, за подавленность и за стрессы. А прохладу и одновременно тепло этого человека впереди… Джон не знал, кто ему дал это и в качестве чего. Уж явно не хотелось, чтобы это была компенсация. Он хотел, чтобы Чес был дан ему просто так, не за что-то, не из-за чего-то, а просто по счастливому стечению обстоятельств. Да, конечно, желал он много. Непозволительно много. Но был готов продать себя самого с потрохами в Ад, отказаться от места в Раю, лишь бы знать вечно, что это существо рядом, под боком.