Страница 124 из 141
— В этом плане я просто твоя копия, — Джон отыскал ладонь Чеса и сжал её, а сам глянул наверх, на качающиеся от ветра кроны. — Кроме этого, у меня на всю жизнь осталась в сердце вина за Дженни… — что-то при этом имени в горле у Джона резко перекрывалось, и вместо слов оставался сиплый шёпот. Он не решился продолжить и замолчал; Чес крепче сжал его руку и медленно вздохнул. Эти мрачные мысли, наверное, единственно могущие ввести Джона в глубокое расстройство, развеялись восклицаниями о начале обеда. Сам Константин старался как можно реже вспоминать свою дочь, у которой день рождения почти совпал с началом неминуемой гибели для неё. Он помнил её удивительно тихой, но послушной и розовощёкой девочкой; не повезло ей родиться в разгар какого-то чудовищного эксперимента над человечеством со стороны внеземных цивилизаций. Ну, или не эксперимент; по крайней мере, в её рождение точно работали эти установки; Джон и сам был под влиянием. Но вместе с этим воспоминанием он хранил и другой её образ: бледная, умирающая, она смотрела на него с удивлением, беззвучно спрашивала папу, почему ей так плохо, почему это вышло с ней, а он не мог ответить. Никто не мог. Судьба использовала её душу в качестве урока Джону. И он его со скрипом усвоил.
Тогда только Чес вывел его из этого омута самобичевания, несмотря на его заскоки и нежелание. Тогда-то он и стал понимать, что этот парнишка — его всё; и всегда был им.
Впрочем, прошлые мысли хорошо выдавливались из головы настоящим, столь ярким и насыщенным событиями.
После выписки из больницы Джону и Чесу, оздоровившим, без единой царапинки, разве что с оставшимися шрамами, Клара предложила варианты работы. Самой лучшей оказалось должность повара в местном кафе, пользующимся популярностью здесь. Чесу же предложили быть барменом. Платили прилично, так что зажить можно было не бедно, но и не слишком шикарно. Жить предложила Клара в большом двухэтажном доме на втором этаже; первый занимали женщина с ребёнком. Общими были душевая, находившаяся вне дома, и кухня. Соседи почти сразу нашли между собой общий язык.
Наверху пришлось прилично прибраться. Денег должно было хватать на всё и всегда: учитывая их своеобразное пособие и чуть большее — пособие Чеса, можно было не экономить, как в Ранчо-Парк. Даже все нужные лекарства удалось купить почти сразу: всё, что нужно было Креймеру, здесь было в достатке и стоило недорого, так как именно эти препараты не пользовались особым спросом в Хайде. Джон наконец мог облегчённо выдохнуть: Чес потихоньку лечился и становился совершенно здоровым.
Однако сразу же после выписки настал важный для парнишки день: день его рождения. Администрация подарила ему несколько нужных в хозяйстве вещей и двести долларов. Часть денег Джон с Чесом решили откладывать и копить: уже с самого начала получалось довольно приличное сбережение. Джон говорил, что это на случай, если домик у океана не удастся захватить, а придётся покупать по-цивилизованному.
Чес был счастлив отметить день рождения в маленьком парке на территории Хайда около речки, хотя вполне мог за решёткой и с весьма ужасными соседями. Но, несмотря ни на что, день рождения отметили тихо и спокойно, в семейном кругу, если так можно выразиться. Честно говоря, жизнь стала вообще напоминать неторопливое течение, словно они находились в полу-отпуске. Постепенно подозрительность и скепсис уступали открытости и доверию. Признаться, их жизни до катастрофы казались менее комфортными и обеспеченными, чем сейчас. Будто маленький кусочек европейской жизни на холмистых просторах штатов, заражённых внеземным вирусом. Под вечер дня, в который Чесу исполнилось двадцать четыре, когда алкоголь приятно развязал язык и руки, сам парнишка, раскрасневшийся и с блестящими влажными губами, признался, что не прочь жить в этой самой Европе, если там так же, как и в этой деревне.
— Эту Европу надо ещё из средневековых развалов вытаскивать! Уж где родились мы с тобой, там и жить… — Джон, как обычно, был рассудителен до тошноты, но он будто сам и знал, что Креймер только и ждал этих слов, ждал этой капельки холодной воды на своей горячей глади. Всё же его умеренная импульсивность не выгорела с уходящими в прошлое цифрами его возраста. Улыбнувшись обворожительно, Чес подал Джону ещё не начатую вторую бутылку вина — конечно, глупо верить, что согревающее пойло могли здесь ещё производить, вероятно, сухое порошковое вино разливали по давно отслужившим свой срок бутылкам, которые заблаговременно и бережно собирали, да и сегодня им сказали занести стекляшки в кампус. Во всяком случае, не похожа была жёлтая обглоданная этикетка Шато 2000 года на ту бурду, что они пили в действительности. Такое вино в доброе время продавалось бы в пластиковых тарах; но, после краха всей мировой империи алкоголя и не только его, приходилось довольствоваться даже этим. Даже этот эликсир казался, в принципе, нормальным, если не придираться — конечно, после стольких месяцев алкогольного голодания. Джон мягким движением разлил вино по бокалам. Отпили немного тёмного тепла, и язык готов был, кажется, уже не только развязаться, но и пустись в пляс.
— А всё же, а всё же… — мечтательно-иронично, как делают обычно довольно повзрослевшие дети, выдал Чес и усмехнулся. Джон чувствовал, что и ему, и Чесу нужно бы сейчас хорошенько напиться, но ведь этим пойлом даже запьянеть — дело сложное, а во-вторых, после такой неудачной попытки завтра от некачественного слияния фиолетового порошка и спирта можно и не проснуться на первую рабочую смену. «Тогда уж, без денег, наша мечта отодвинется ещё дальше, Чес». Джону даже показалось, что парнишка, сделав мелкий глоток, немного кивнул ему. Впрочем, подобное чтение мыслей уже не удивляло так, как в прошлом — неприятно, а наоборот, удивляло с оттенком тёплого зелёного или коричневого цветов, в которые могли окрашиваться чувства. Как и цвет глаз Креймера. Так вот оно, откуда…
— Знаешь, — опустив бокал, вдруг замеланхолил парнишка, — год назад, когда я отмечал день рождение в праздном одиночестве, я и представить не мог, что какие-то 365 дней поменяют так много. Точнее, иногда приходило какое-то смутное ощущение, что всё будет по-другому, но оно отчаянно слабо… А у тебя? Что-то подобное? — Чес, не дождавшись, вздохнул и опустил голову ему на плечо: это была его любимая поза, довольно близкая с одной стороны, но ни на грамм не подозревающая их в тесных отношениях с другой.
— У меня не было времени предаваться таким пространным размышлениям, — больно укололо в место, где раньше хранилась частичка души Дженни — впрочем, нормально, ради профилактики надо иногда делать. — Я пытался прокормить бывшую семью.
— Тут, понимаешь ли, другое… — немного погодя заговорил он. — Вот эта самая семья кажется уже будто и никогда не существовавшей. Будто целый долгий год прошёл, как она исчезла в два чётких щелчка. А если год пройдёт, то, вообще, как вечность… Но в каком-то смысле я тебя понимаю, — Джон внимательно уставился на немного расплывающиеся вблизи полуопущенные ресницы. — Это довольно близко.
— Но, несмотря на смутность, я буду помнить их всегда. Пусть призраками, но… — Константин ощутил горячую ладонь парнишки на тыльной стороне своей. — И, даже если это и бредни пьянеющего мозга, мне кажется, ты мне не дашь это забыть.
Чес довольно улыбнулся: опять, что ли, знал, эти слова наперёд? Однако сейчас это было уже не слишком важным. Не слишком важным этим полузвёздным декабрьским вечером, когда матовая луна пыталась расчистить себе путь меж складов с тёмной небесной ватой, а быстрый свежий ветер прорывался сквозь частые блестящие стволы деревьев. Помолчав немного, дав мыслям пронестись через серый потрескавшийся мир за пару секунд, вероятно, со скоростью света, неожиданно привстал Чес и, слегка отодвинувшись, воскликнул:
— Знаешь, ты, конечно, прости, что я такой забывчивый и делаю всё так поздно. Но я вспомнил. Кое-что… — Креймер потянулся рукой, словно хотел сжать его ладонь, но в итоге остановился в районе запястья, и его пальцы сжали шерстяную ткань отстиранного от воспоминаний пальто. — В ту ночь… может быть, помнишь когда я застукал тебя за курением и… Мы тогда как-то слишком по-глупому и, я б даже сказал, по-книжному столкнулись и остановились чересчур близко друг к другу. Тогда… — его пальцы аккуратно проскользнули к его ладони; движения приятно защекотали кожу, той необычного вида щекоткой, когда эти бесхитростные прикосновения отдавались где-то в душе, — тогда в моей голове пронеслась безумная, опрометчивая мысль признаться тебе, если не проговорив роковые слова, то сжигая эти лишние сантиметры между нашими губами. Это бы прилично подпортило всю драму, которую мы разыграли после побега.