Страница 28 из 133
В этой статье, как и в последовавших за ней публикациях, было немало рассуждений на темы, связанные с советским «термидором». И во время открытых дискуссий, и в ссылках, и даже в тюрьмах оппозиционеры вели жаркие дебаты о том, произошел ли уже «термидор» в Советском Союзе, или только начинается, или только может произойти в будущем. В турецкой эмиграции Троцкий придерживался твердого мнения, что государственная экономика СССР носит социалистический характер, что «термидор» представляет только потенциальную опасность, но не стал еще свершившимся фактом[273], что «термидорианская опасность» может превратится в реальность лишь в одном случае: если сохранится власть Сталина. Тогда в СССР начнется реставрация капитализма. Пока же при всех извращениях в СССР сохранялось, по мнению Троцкого, рабочее государство.
Многие последователи Троцкого полагали, что в СССР уже совершился «контрреволюционный» «термидорианский переворот» и что в стране восстановлены буржуазные отношения в форме государственного капитализма. Такого взгляда придерживался, например, рассорившийся затем с Троцким немецкий руководитель Ленинбунда Урбане. Именно в ходе дискуссий с Урбансом впервые и возник вопрос, обсуждавшийся затем троцкистами еще много десятков лет: что такое советский «термидор» и произошел ли он уже или только еще может начаться, причем во всех этих дискуссиях как-то забывалось, что изначальные события месяца термидора во Франции почти за полтора века до спора Троцкого с Урбансом, никакого отношения к дискутируемым событиям не имели, что сопоставления были совершенно искусственными[274].
Позиция Троцкого по поводу «советского термидора» была неотделима от сущности его политических взглядов, от самой его судьбы. Если считать, что «термидор» уже произошел, значит, надо смириться и политически и психологически с судьбой вечного эмигранта, оставить надежду вернуться в Москву на белом коне после падения Сталина; войти в историю опальным политиком и острым критиком сталинского режима. В турецком изгнании Троцкий мечтал о значительно большем и поэтому оставлял себе полуоткрытую дверь для возможного, как он надеялся, триумфального возвращения. Правда, с годами все более четко он понимал иллюзорность таких расчетов. Тем не менее, признавая, что в Советском Союзе существует антинародная диктатура (постепенно в его политический лексикон входила категория «тоталитарная власть» для обозначения сталинской политической системы [275]), Троцкий продолжал утверждать, что в СССР сохраняется коллективная собственность на средства производства и что Советское государство продолжает в своей основе оставаться рабочим. Для обоснования этого тезиса он широчайшим образом применял марксистские догмы, прежде всего диалектику — в руках ухищренного публициста весьма удобное оружие, с помощью которого можно было доказать все, что угодно.
Наибольшей заслугой в анализе внутреннего положения, который проводился Троцким, было понимание места и роли номенклатуры, все более превращавшейся в правивший слой. Троцкий продолжал вести речь именно о привилегированном слое, а не о новом господствующем классе, ибо, признав превращение этого слоя в господствующий класс, он должен был бы, в соответствии с марксистскими догмами, сделать и следующий шаг, на который ни в коем случае идти не желал: признать превращение коллективной собственности в собственность этого класса, признать перерождение социально-экономического устройства СССР из социалистического в государственный капитализм.
Троцкий придерживался мнения, что бюрократия (номенклатура), представляя собой «новый паразитический слой», связана общими интересами со сталинской диктатурой (бюрократия, по мнению Троцкого, поддерживала Сталина, потому что он надежно защищал ее привилегированное положение). Она стремилась превратиться в господствующий класс, но не являлась таковым и не могла этого добиться в условиях тоталитарной системы. При ней государство вместе с диктатором (коллективным или единоличным) возвышалось над обществом, где в принципе не могло быть господствующего класса, а существовала небольшая господствующая клика. До Большого террора оставалось еще несколько лет. Когда же он наступит, правильность суждений Троцкого будет полностью подтверждена самим фактом беспощадной расправы над советской номенклатурой, которую осуществит Сталин над самыми разными группами высшей, средней и низшей бюрократии, чьих представителей произвольно будут расстреливать по приговорам и без приговоров судов, или же превращать в лагерных зэков, причем вчерашние и сегодняшние палачи завтра повторят судьбу своих жертв и тоже окажутся расстрелянными или заключенными.
Пожалуй, наибольшую морально-политическую беспринципность, сугубую предвзятость, вытекавшую из его понимания сущности СССР, Троцкий проявил в характеристике советской внешней политики. Уже в 1929 г. такое отношение четко выявилось в оценке советско-китайского конфликта на Китайско-Восточной железной дороге (КВЖД). Ряд оппозиционных коммунистических групп на Западе (германский Ленинбунд, французские синдикалисты, группировавшиеся вокруг Пьера Монатта, и другие) заняли позицию осуждения советской «имперской» политики в этом конфликте, исходя из элементарного силлогизма: Маньчжурия принадлежит Китаю; Китай имеет право на самостоятельность; следовательно, стремление СССР сохранить собственность на КВЖД есть проявление империалистического насилия. Конечно, оперировать таким силлогизмом, который, кстати, был открыто высмеян Троцким[276], было не совсем верно: можно было бы вспомнить историю, поставить вопрос о компенсациях и прочее. Но очевидно, что втягиваться в вооруженный конфликт с Китаем на китайской территории за имущество, находившееся там, в корне противоречило советским декларациям по поводу поддержки Китая в борьбе за национальное самоопределение. Троцкий же в своих статьях и письмах (этого вопроса он касался в массе своей корреспонденции с зарубежными сторонниками и теми, кто вступал с ним в спор) пускался во все тяжкие, пытаясь доказать, что передать железную дорогу Китаю означало бы помешать китайской революции.
В анализе международной обстановки, ситуации в отдельных странах и военных конфликтов в первой половине 30-х гг. у Троцкого было немало точных и тонких наблюдений. В ряде случаев ему были присущи оригинальные, подчас глубокие оценки явлений мировой экономической ситуации, в частности связанных с текущим развитием, а также перспективами конъюнктурного цикла под влиянием Великой депрессии 1929–1933 гг. Он продолжал прозорливый анализ роста влияния США, новых тенденций англо-американского сотрудничества и соперничества. Но особенно привлекало Троцкого положение в Германии в связи с приходом к власти нацистов.
В это время в документах Коминтерна, в заявлениях советских лидеров и покорно следовавших их указаниям немецких коммунистов во главе с Тельманом нацистская опасность не просто недооценивалась, а сводилась на нет. В качестве главного врага советское руководство и Коминтерн даже теперь называли социал-демократию, прежде всего ее левое крыло. Концепция Сталина, растиражированная в многочисленных заявлениях коммунистических лидеров всего мира, заключалась в том, что приход Гитлера к власти окажется прологом социалистической революции в Германии. Сталин считал Гитлера «ледоколом революции». С точки зрения интересов мировой революции Сталину Гитлер был абсолютно необходим.
В противовес этому Троцкий в массе статей и писем предупреждал, что опасность нацизма в Германии налицо, что приход Гитлера к власти означает резкий откат назад в развитии не только Германии, но и всей Европы; что власть национал-социалистов чревата опасностью новой мировой войны. В ноябре 1931 г. Троцкий дал определение «фашизма» (понимаемого в широком смысле) как «особой специфической диктатуры финансового капитала, которая вовсе не тождественна с империалистической диктатурой как таковой»[277]. Через два года такой подход ляжет в основу нового советско-коминтерновского определения фашизма, утвержденного вначале пленумом Исполкома Коминтерна, а затем его VII конгрессом, хотя, разумеется, его творцы не станут ссылаться на первоисточник, предпочтя пойти на примитивный плагиат.
273
Trotsky L. Writings (1929). Р. 247–249, 271–303.
274
Если сопоставлять события в России с тем, что произошло во Франции во время революции 1789–1799 гг., правильнее было бы считать советским «термидором» переход к НЭПу в 1921 г., что отмечали западные социал-демократы, например К. Каутский, и эмигранты-меньшевики, например Ю. Мартов (см.: Daniels R.V. Trotsky, Stalin and Socialism. Boulder: Westview Press, 1991. P. 16–17). Троцкий, однако, решительно отвергал такую оценку.
275
Термин «тоталитаризм» был впервые использован итальянскими левым политиком и журналистом Джованни Амендолой в 1924 г. для характеристики системы, созданной лидером Национальной фашистской партии Италии Бенито Муссолини. Вскоре этот термин был подхвачен самим итальянским диктатором и использован им для восхваления этой системы. «Ничего против государства, ничего без государства, ничего вне государства» — таково было определение тоталитаризма, данное Муссолини (Laqueur W. The Dream That Failed: Reflection on the Soviet Union. New York: Oxford University Press, 1994. P. 14).
276
Троцкий Л. Советско-китайский конфликт и задачи оппозиции // Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев). 1929. № 3–4. С. 1–5.
277
Архив Троцкого. Фонд 13.1. Т-3412.