Избранное

Шамая пробрала дрожь. Утро его страшило, да и озяб он.

Впереди послышались какие-то крики, потом ясно донеслось:

— Батарея, налево! Батарея, налево!

Кто-то проскакал на коне, крикнув:

— Подходим к передовой! Не отставать!

Шамай узнал Христосика, тот каркал, словно птица спросонья.

Повозка с убитыми подкатила к развилке.

«Эта дорога ведет на передовую», — подумал Шамай и долго смотрел в тесную просеку, прорубленную в лесу. Впереди что-то случилось, отрывистые команды мешались с суматошными выкриками. Повозка Шамая то останавливалась, то продвигалась вперед на метр-два. Шамай залез в повозку, закурил под брезентом, задевая каской за сапоги убитого. «Завтра вонять, поди, будут», — подумалось ему. Рядом с повозкой кто-то сказал, что уже три часа, что пришли вовремя и все идет как по маслу. Шамай сидел под брезентом, не шелохнувшись. Говорить мог и Кляко.

Наконец все тронулись, теперь уже без остановок. Приехали на дно какой-то лощины, где их встретил бас маленького фельдфебеля Чилины:

— Распрягай лошадей, голубчики разэдакие, и все за мной. Да поживей, как по тревоге. Тут война настоящая, шутки с ней плохи, ребята.

Слушать его было приятно. В его словах не было злорадства, и солдаты быстро и ловко распрягали лошадей.

— Распряжем, почему не распрячь, пан фельдфебель. А можно мне по большой нужде сбегать? Разве наперед рассчитаешь, когда понадобится!

— Где ты раньше был? Дам тебе под зад, если через минуту не управишься. Может, помочь прикажешь?

— Нет, не надо.

— Ну, то-то!

Солдаты перекидывались шутками, и у всех стало веселей на душе. И у фельдфебеля и у молчунов.

Потом Чилина отвел всех в чащу. Там они привязали лошадей, задали им корму, и Шамай подумал, что теперь не грех бы и отдохнуть.

— Теперь, ребята, сгружай боеприпасы! Да аккуратненько с этими чертовыми куклами! Подорветесь еще. Придется тогда новых хоронить.

Три повозки выгрузили, и Шамай хотел было спросить, что делать с убитыми, но в суматохе забыл.

— Батарея, стройся! Батарея, стройся! — кричал солдатам Христосик, а когда все собрались, сообщил: — Сейчас выступит командир.

— Что такое?

— Речь скажет.

— Это еще зачем? Спать охота.

— Смирно!

— Солдаты! — обратился к строю надпоручик. Он забрался, как видно, повыше; голос его доносился откуда-то сверху.

— Никак на дерево залез?

— А бук здесь растет?

— А черт его знает.

— Наша вторая батарея…

— Молчи! Да не топчись, ноги мне отдавил!

— …наша вторая батарея прибыла в расположение передовых частей, к тому самому пункту, о котором договорилось наше командование с немецким. Мы сейчас находимся как раз там. — Гайнич помолчал, затем повысил голос и сердито продолжал: — Отсюда мы никуда не отойдем, у нас один путь — только вперед! Рука об руку с немецкими друзьями мы одержим победу над большевизмом! Положение резко изменилось! Теперь я требую строжайшей дисциплины, неукоснительного повиновения и точного выполнения всех приказов. — Минута была столь торжественной, что у надпоручика даже голос дрогнул. — С теми, кто не подчинится, разговор будет короткий. Немедленно в трибунал. Тому, кто не знает, что такое полевой суд, я разъясню лично.

— Бабах — и готово!

— Тихо там! Кто это сказал?

Послышался чей-то робкий одинокий смешок.

— Тут все время кто-то испытывает мое терпение, но я эту сволочь найду, он у меня узнает, где раки зимуют! Командиром огневой позиции назначаю поручика Кристека. На наблюдательный пункт отправится поручик Кляко. — Солдаты замерли: решались судьбы людей. — Да, да, все мы люди, и я ценю то, что вы совершили трехмесячный пеший переход. Это геройство. Я доволен вами, исключая нескольких сволочей, которые стараются внести беспорядок в наши ряды. Этими сволочами я еще займусь. Но в общем я вами доволен и потому приказываю каптенармусу выдать каждому солдату по пол-литра рому. Начинайте раздачу, каптенармус! Отбывающие на наблюдательный пункт получают ром в первую очередь.

Шамай хотел спросить про убитых, но тут поднялся такой гам, что все вылетело из головы молчуна.

— Шнапс, ребята!

— Ура, ром!

— Стройся!

Солдаты с котелками моментально выстроились в очередь. Мало у кого нашлись фляги. Их порастеряли дорогой. У Шамая фляжки тоже не было. Он медленно продвигался вперед и время от времени перекидывался словом-другим с солдатом, стоявшим перед ним.

— Не скоро дело движется!

А сосед всякий раз отвечал:

— Матерь божья, ох, и напьюсь я сегодня! Вот увидишь, как напьюсь.

Он тоже был из молчунов, женатый, но пока бездетный человек.

Когда каптенармус произносил: «Следующий!» — солдаты продвигались на шаг вперед. Каптенармус с казначеем и их ездовой, которых батарея дружно ненавидела за то, что они обворовывали солдат, соорудили из ящиков что-то вроде прилавка.

— Матерь божья, ты увидишь, как я напьюсь, — сказал молчун в последний раз и подставил котелок. Шамай услыхал, как солдат шепчет:

— Пан каптер! Дайте еще пол-литра. Заплачу пятьдесят марок. Пол-литра за пятьдесят марок!

Каптенармус зачерпнул следующие пол-литра и рявкнул:

— Катись, катись подальше! Следующий!

— Сто марок!

— Убирайся к чертовой матери! Следующий!

— Пан каптер… Сто…

— Пшел прочь, к дьяволу… Нахальная рожа.

— Тоже мне вояка, падло этакое! — зашипел молчун и побрел в темноту.

— Что ты сказал? Что ты сказал!

Каптенармус вскочил. Звякнуло что-то металлическое. Должно быть, опрокинул котелок.

— Не подходите ко мне, ром мой прольете, — чуть не плача, умолял молчун, но когда заметил возле себя каптенармуса, взревел: — Приколю штыком, как свинью! — И вдруг тоскливо взвыл, словно зверь: — Убью, убью!

Никто даже не улыбнулся — молчуны зря такого не скажут.

— Погоди, нахальная рожа, мы еще посчитаемся!

Налили и Шамаю. Куда же ему деваться? Каждый, конечно, возвращается домой. Где же лучше? И Шамай отправился к трем мертвецам. Он понюхал котелок. И вправду ром! Стало весело на душе, ноздри раздулись, как у загнанного животного. Он поднес было котелок к губам. «Нет, лучше досчитаю до десяти!.. Десять! А потом еще раз десять!» Но едва Шамай дошел до восьми, котелок поднялся сам собой, и Шамай жадно припал к нему. Теперь закурить. Он забрался в повозку и поставил котелок на полотнище палатки, куда-то в середку, прямо на живот покойника. Потом протянул руку за спину и, нащупав ноги убитых, усмехнулся. Взяв в руки котелок, он засмеялся: теперь мертвецы больше не пугали Шамая.

— Матерь божья, ну и натерпелся я страха, — бормотал молчун где-то рядом с повозкой, внизу, у ног Шамая. — Сроду так не пугался. Попробовал бы он у меня вылить ром, я бы… штыком его… штыком, как свинью. Матерь божья, ох, и наберусь же я сегодня!

И молчун затих.

Шамай посмеивался, прислушиваясь к знакомым добродушным словам, но молчуна не окликнул.

— Матерь божья, и капли не осталось! Да как это можно? — Что-то лязгнуло. Должно быть, молчун отшвырнул котелок. — Ребята, опомнитесь! Продайте хоть капельку рома! Даю сто марок за пол-литра. У каптера разума ни на грош, будьте хоть вы чуточку поумнее! Побойтесь бога! Я хочу вдрызг напиться! Христиане! Шли бы вы подальше… не христиане вы, нет! Вы язычники, безбожники, как наш каптер. — Голос молчуна затерялся где-то между повозками в лесу, потом снова возник, загремел с необычайной силой: — Сто двадцать марок, дурья твоя башка! Возьми их с собой в могилу! Подавись немецкими бумажками!

Вслед за тем раздался чей-то веселый смех:

— Хи-хи!

Шамай развеселился. Улыбаясь, он заглядывал в котелок, — хотелось узнать, сколько там еще остается. Но было темно. Тогда он опустил палец и стал им помешивать ром. «Кашку варила, варила…» — напевал он и никак не мог вспомнить, какие слова дальше. И песенка ли это или просто стишок? Кто-то, отчаянно бранясь, прошел мимо повозки с убитыми. Шамай испугался, подумав, что это молчун, который хочет купить у него ром. Он поднес котелок к губам, собираясь вылить в рот остатки. Шаги стихли, а Шамаю вдруг стало плохо. В желудке что-то поднялось. Ко лбу, потом к щекам будто приложили ледяную ладонь.