Круги на воде

– Зачем вы их в подвал стаскали? Не вечно же в Лампсаке сидеть. А если придётся быстро убираться отсюда? Как такую тяжесть наружу быстро вытащишь?

– Надёжнее тут, – сказал Гарпал, – меньше глаз и разговоров.

– Кто ещё знает?

– Немногие, – ответил Птолемей, – Селевк, Леоннат, Неарх. По очереди охраняют.

– Больше никто? Не доверяете товарищам?

– Не доверяем, – согласно кивнул Гарпал.

– Пердикка тоже не знает? Он же вроде у вас тут главный.

– Ты у нас главный, Антигон, – нарушил молчание Селевк, покосившись на Птолемея.

Тот и ухом не повёл.

– Мутит чего-то Пердикка, – сказал Гарпал, – мечется. И то ему надо и это. К Пармениону не хочет, хочет к Антипатру, к Олимпиаде поближе. Всё надеется на что-то. Уж два года прошло, как голубку нашу замуж выдали, а он всё вздыхает. Думает, Олимпиада ему Клеопатру отдаст. Ага, только все и ждали худородного любовничка с распростёртыми объятьями.

– Из-за Клеопатры? – Антигон поскрёб подбородок, – ну, он не совсем дурак. Я бы сказал, что сейчас высока вероятность того, что Олимпиада уберется в Эпир. С Парменионом ей точно нечего ловить. Если Пердикка хочет быть при Олимпиаде… Логично рассуждает, коли так. Ну, с недоверием понятно. Он эти деньги царице-матери с поклоном поднесёт, только бы ему дали, чего вожделеет.

– Вот и мы так рассудили.

– А Гефестион? – Антигон посмотрел на Птолемея, – кстати, ты ни разу не упоминал его. Где он?

Птолемей посерьёзнел.

– Рядом с царём.

– С Парменионом?.. – удивился стратег и осёкся, поняв, что означали слова Лагида.

Гарпал покачал головой.

– Мы собирались отвезти Александра в Илион, похоронить рядом с курганом Ахилла. Он бы хотел этого. Но пехота воспротивилась. Что им какой-то Ахилл… – мрачно сказал Птолемей, – Прах Александра должен упокоиться в Эгах, в гробнице царей. Костёр сложили больше, чем у Филиппа. Гефестион лично возложил тело царя на вершину, а спускаться не стал. Достал меч и…

– Понятно…

– Урну с прахом Парменион забрал с собой. Но внутри не только прах Александра, они там оба. И в Аиде не разлучатся.

Некоторое время все молчали, рассматривая сундуки, потом стратег поднял глаза на Гарпала.

– Ты сказал, что золото оставили Пармениону. Почему не серебро?

– Это очень интересный вопрос, – вместо казначея ответил Птолемей.

– «Филиппики» серебром по весу оцениваются, как один к двенадцати, – объяснил Гарпал, – его, Филиппа, серебром, не афинским. Александр отчеканил свои тетрадрахмы немного тяжелее. Понимаешь?

– Нет, – совершенно искренне ответил Антигон.

– Эти монеты, – Гарпал зачерпнул горстью несколько блестящих кругляшей, – дороже эллинских, тех, что мы заняли в храмах и у богатейших ростовщиков Афин и Коринфа. Заёмные деньги мы потратили, а свою чеканку приберегли. У персов монета золотая. Мы рассчитывали на то, что когда возьмём все сокровища Азии, золото упадёт в цене.

– А серебро вырастет! – подхватил Птолемей, – теперь понял?

Антигон медленно кивнул. До него действительно начинало доходить, куда ведут эти плуты.

– Но мы не взяли сокровища Азии, – сказал стратег.

– А вот тут возникает самый главный вопрос, – хитро прищурился Лагид, – чего ты хочешь, Антигон?

3. Власть народа

Афины

Первым её заметил, разумеется, проревс триеры Морской стражи, что курсировала между Пиреем и островом Эгиной, охраняя Саронический залив от пиратов, никогда не переводившихся в водах Эгеиды, особенно в непосредственной близости от таких торговых гигантов, как Афины и Коринф. Длинный силуэт на горизонте сразу привлёк внимание вперёдсмотрящего, и патрульная триера немедленно отклонилась от курса, повернув на восток, навстречу неизвестному, явно военному кораблю.

«Саламиния» шла на вёслах, пурпурные паруса, самый большой из которых украшен вышитой серебром совой Афины, притянуты к опущенным на подпорки реям. Именно это обстоятельство и послужило причиной повышенного внимания Морской стражи, не сразу опознавшей «священную» триеру, одну из трёх в афинском государстве, что выполняли церемониальные функции в гораздо большей степени, нежели военные. «Священные» триеры применялись для отправки праздничных посольств в дружественные полисы, перевозки денег из колоний, доставки важных депеш и возвращения в Афины государственных преступников, пойманных заграницей. Каждая из них отличалась весьма преклонным возрастом и находилась в строю уже не одно десятилетие, периодически переживая ремонты.

Опознав своих, патрульные, тем не менее, на прежний курс не вернулись, продолжая сближение. Недавно отбывшая с флотом Коринфского союза в Азию, чтобы от имени Афин открыть священную войну эллинов против Персии, «Саламиния» не ожидалась так скоро. Она шла в одиночестве, что само по себе было в высшей степени удивительным.

Корабли сближались на встречных курсах. Расстояние между ними быстро сокращалось. По команде гребцы осушили весла, и кормчий провёл корабль в двадцати локтях вдоль борта «священной» триеры, на которой гребцы не оставили работы.

– Эй, на «Саламинии»! – прокричал триерарх, сложив ладони рупором, – Полидект, слышишь меня? Чего-то вы быстро, мы вас в этом месяце не ждали! А где «Парал» и остальные?

– «Парал» отстал, а большая часть кораблей всё ещё в Троаде! – ответили с борта «священной».

Корабли миновали друг друга.

– Весла на воду, право на борт, – распорядился триерарх, а сам прокричал вслед удаляющейся триере, – так что случилось-то?

– Важные новости, торопимся! – долетел уже плохо различимый ответ.

Патрульная триера разворачивалась по широкой дуге.

Триерарх задумчиво почесал бороду.

– Не нравится мне это…

– Сопровождаем? – обратился кормчий к начальнику.

– Нет, я не в том смысле. Чего их сопровождать, свои же и до Пирея рукой подать. Я к тому, что вернулись они рановато. Подозрительно. Ну ладно, то – не наше дело. Ложимся на прежний курс.

Обычно «священные» стояли в Кантаре, торговой гавани Пирея, самой крупной из трёх. Их прибытие и отправление всегда сопровождалось большим стечением народа. Едва они проходили мимо южной оконечности порта, как об их возвращении уже знал весь город и тысячи зевак встречали корабли, заполонив мол Эстионеи и все портовые пирсы. Сейчас традицию нарушили. «Саламиния» шла прямиком в гавань Мунихия, района порта, где стоял афинский военный флот. Для кораблей, идущих с востока, Мунихий ближе.

Никто из высших лиц государства корабль не встречал. Конечно, едва «Саламиния» вошла в узкую горловину бухты, сторожевые на башнях немедленно отправили гонца предупредить начальника порта, но никто из должностных лиц не успел на пирс к моменту, когда у его заросшей мидиями и скользкой от водорослей стенки встала триера. Демад, плотно завернувшись в плащ, накинув на голову его полу, сошёл с корабля никем не узнанный.

В Мунихии почти никогда не бывает такой суеты и скопления народа, что ежедневно можно видеть возле заставленных купеческими кораблями причалов Кантара и Зеи, и Демад, избежав проталкивания сквозь толпу, прошёл быстрым шагом в северную часть города, где сдавались внаём носилки и колесницы. До Афин сорок стадий[6], нет времени топать пешком. Он очень спешил, не доверяя триерарху Полидекту, который хоть и приходился другом Фокиону, одному из лидеров промакедонской «партии мира», но не отличался сдержанностью языка. Скоро Афины узнают, почему «Саламиния» вернулась так быстро.

Весь путь от Троады Демад никак не мог продумать план действий. Мысли путались. Он даже не решил, кого известить первым, Эсхина или Фокиона. А может плюнуть на всё и вообще уехать поскорее? Пусть крутятся сами, своя шкура дороже. Так ведь осудят заочно и всё равно найдут. Та же «Саламиния» торжественно назад и привезёт. Нет, нужно встретиться, продумать речи в свою защиту. Конечно, Демосфен теперь окажется на коне, но и они не беспомощные щенки. Нужно бороться до конца.