Круги на воде

…Он лежал на дне глубокой могилы, заполненной водой до краев, и смотрел вверх на границу стихий, где плясали причудливые тени. Где-то далеко-далеко в горах катилась лавина. Она победила время, и гул в ушах не смолкал уже вечность, не нарастая и не стихая. Накатывало удушье, но он не пытался бороться за жизнь, рваться к поверхности. Зачем? Здесь хорошо и покойно. Устав воевать с рассудком, он глубоко вздохнул, с удивлением ощутив запах гари. И в то же мгновение услышал голоса. Глухие, искажённые, они пришли извне, из того мира над поверхностью странной, пахнущей дымом воды, которой можно дышать. С ними вернулась боль, сжав тисками голову и левую руку. Ростки боли стремительно опутывали всё тело, выталкивая его к поверхности.

– …похоже, у него рука сломана…

Лавина, наконец, растратила свою мощь – гул прекратился внезапно, словно из ушей убрали затычки.

– Переворачивай его. Осторожно. Ремень с шеи снимай.

Куда-то исчез раскалённый колпак, сдавливавший виски, и ветер исцеляющим холодком коснулся пылающего лица, растрепал волосы.

Андроклид открыл глаза и увидел чью-то бороду. Хотя почему «чью-то»? Рыжая борода с двумя чёрными подпалинами, тянущимися от уголков рта к подбородку, могла принадлежать только Неандру. Хотя, в последнее время уже само наличие бороды однозначно указывало на Неандра, даже без дополнительных примет.

Озабоченное лицо друга просветлело.

– Живой!

Ещё не вполне пришедший в себя Андроклид не смог сообразить, вопрос это или утверждение. В висках стучало, а левую руку пониже локтя одновременно кололи десять тысяч иголок.

– Кто… победил?.. – с трудом разлепил пересохшие губы Андроклид.

– Мы победили, командир, – пробасил над ухом Медон, воин его декады.

Андроклид попытался повернуть к нему лицо, но шевельнулся всем телом, потревожил руку и застонал от боли.

– Не дёргайся, – посоветовал Неандр.

– Парменион убит, – продолжил Медон, – и сын его средний, Никанор. Антипатр рассеял крыло Никанора, там фракийцы были, разбежались, как зайцы.

– Видел, те, кто против нас стояли, копья вверх подняли? – спросил Неандр.

– Да, – выдавил из себя Андроклид.

– Это тимфейцы. Сразу все сдались. Потому Парменионова фаланга и не устояла.

Андроклид поморщился, с помощью Неандра сел и попытался осмотреться по сторонам. К северу небосклон затянуло густым чёрным дымом. То тут, то там, по всему полю разбросаны костры: победители хоронили убитых. Желтеющие колосья потоптаны, кое-где окрашены бурым. Трупов не много, боя насмерть не получилось, но здесь, в центре поля, где стоял Парменион, его воины полегли все до одного и антипатровых бойцов за собой утянули немало. Отсюда Андроклид не мог видеть, что в пяти сотнях шагов к северу, где сошлись конные отряды Филоты, старшего сына Пармениона и антипатрова зятя, Александра-Линкестийца, сеча вышла ещё жарче, чем здесь. Там лежало множество побитых людей и коней. Филота не смог превозмочь Линкестийца и бежал.

Неандр осторожно ощупывал руку друга.

– Что со мной? – спросил Андроклид, облизнув губы.

– Рука сломана. Перелом закрытый, крови нигде нет. Похоже, когда ты упал, тебе на щит наступили. Может, лошадь, копытом. Тут больно?

– Меньше. Голова гудит. И кружится. Немного.

– Если голова болит, значит, она есть. По затылку тебе хорошо приложили, потом вмятину на шлеме посмотришь. А сустав, вроде, цел. Вывиха нет. Повезло тебе, хуже могло быть. А так, сейчас руку в лубок возьмём, через месяц, как новая будет.

– Что с нами со всеми через месяц будет? – спросил Андроклид, – с Македонией… Мы-то с тобой неженатые, и из родных наших никто в Азию не ушёл. А у Ламаха против нас сын сражался. Каково Ламаху? И сыну его…

– Всё равно ему уже, – мрачно сказал Неандр, прилаживая к руке друга обломок копья, который он предварительно расщепил мечом на две половинки. Медон стоял наготове с полосой ткани, которую оторвал от хитона одного из покойников.

– Это почему же?

– Он уже к Харону в очередь пристроился, – сообщил Медон, – сарисса насквозь через грудь прошла, да ещё и заднего ранила.

Андроклид стиснул зубы и больше не проронил ни слова.

Незнакомый воин неподалёку переворачивал трупы, искал кого-то. Двое других снимали доспехи убитых, нанизывая их на сариссу, которая перекладиной лежала у них на плечах. Андроклид следил за ними отстранённо, и одна единственная мысль ворочалась в его голове:

«Боги, брат на брата… Как мы дошли до этого?..»

Антипатр, наместник Македонии, победе не радовался. Хуже произошедшего, по его мысли, и представить себе нельзя. Десятилетия Македония, объединённая под властью Великого царя Филиппа, не знала братоубийственных распрей и вот он, Антипатр встал с мечом в руке, против кого? Против Пармениона, своего друга. Сколько дорог вместе пройдено, сколько боев. Не было у Антипатра друзей ближе Пармениона с Филиппом, а теперь оба мертвы. И сын Филиппа мёртв, не уберегли мальчика. Страшную весть наместник узнал от своего зятя, который, загоняя коней, примчался в Пеллу в последние дни десия[3], месяца, когда македонские цари никогда не начинали войну. Александр нарушил традицию и не пережил десия. Антипатр не поверил. Зятя он не слишком жаловал, ибо братья того, линкестийцы, запятнали себя изменой, а пожилой наместник предан роду Аргеадов всем сердцем. Позже прибыли ещё горевестники, поверить пришлось. Вовсе не смерть царя выбила почву из-под ног пожилого стратега. Нет, страшна смерть человека, мальчика, возмужание которого он наблюдал, радуясь вместе с его отцом так, как если бы это был его собственный сын, но куда страшнее смерть государства. Царь не оставил наследника и то, чего больше всего боялся Антипатр, свершилось.

С Александром в Азию ушёл Арридей, сын Филиппа от наложницы, фессалийки Филлины. Этот молодой чловек имел разум малого ребёнка. Ненавистники царицы Олимпиады шептались за её спиной, что не иначе она приложила к тому руку, опоив Арридея ещё в детстве колдовским зельем. Как бы то ни было, он не годился в цари, но в нём текла кровь Филиппа. Его убили сразу же, едва мысль о престолонаследии завладела умами македонян. Линкестиец рассказал об этом тестю, подозревая в убийстве Филоту, сына Пармениона. Прошло несколько дней и громом среди ясного неба грянуло: ушедшие в Азию провозгласили Пармениона царём!

«Это начало конца», – подумал Антипатр.

Наместник ходил по дворцу с окаменевшим лицом, но сильнее пугала челядь Олимпиада. Царица-мать заперлась в своих покоях, впуская лишь Ланику, кормилицу Александра и сестру Клита Чёрного, телохранителя царя. Ланика выплакала все глаза по обоим, а царица не проронила ни слезинки. Кровь отхлынула от лица Олимпиады, царица превратилась в подобие мраморной статуи, которую не успели ещё раскрасить.

Преодолев мимолётную растерянность, Антипатр железной рукой навел порядок в оставленных ему войсках, усилил гарнизоны в городах Линкестиды и дал понять, что власть, завещанную царём, с себя не сложит до объявления наследника.

«Аргеадов нет более, никого царской крови не осталось, войско будет выбирать нового царя. Всё войско, а не только та половина, что подняла на щитах Пармениона».

Антипатр высказал это вслух в присутствии царицы. Та взметнулась дикой кошкой – разве забыл наместник об её дочери от Филиппа, что сейчас замужем за эпирским царём?

Нет, он не забыл, но женщина не будет править Македонией, а её муж прав на престол Пеллы не имеет.

Царица и бровью не повела. Скользкая змея, не из тех, кто легко Сдаётся. Есть ещё кое-что, о чём следует знать Антипатру.

Наместник выслушал Олимпиаду, но не уступил ей в умении сохранять невозмутимость в любой ситуации, хоть сердце забилось чаще. Да, если её слова не очередная хитрость изворотливой ведьмы, цепляющейся за соломинку, лишь бы удержаться у власти – это выход для всех, спасение Македонии, и он первым поддержит царицу, хотя не доверяет ей. Он вступит в союз со змеёй, с кем угодно, с самим Аидом, лишь бы сохранить филиппово наследие.