Страница 2 из 94
Кому ты это говоришь, старый дурак, верный пёс отца, ныне не видящий далее собственного носа? Герою, чья слава затмит ахиллову?
«Я переправлюсь: этого требует и слава македонцев, и моё пренебрежение к опасности!»
Нет ничего сильнее человеческой глупости.
Историк покачал головой. Преисполненное пафоса начало и такой бесславный конец. Поучительный пример для потомков. Иные собратья по перу склонны фантазировать, стараясь измыслить ход истории, переживи Александр тот миг, когда клинок Спифридата, сатрапа Лидии, взмыл за его спиной в той роковой битве при Гранике. Развлечение досужих людей. В своей книге он изложит сведения проверенные и взвешенные, очищенные от противоречий и домыслов.
И всё-таки, какая страсть! Как далеко он мог зайти, успей тогда Клит, ближайший из телохранителей, отразить смертельный удар, спасти царя! Всего одно мгновение… Как подумаешь, мурашки по коже…
Падающей звездой Александр промчался по тёмному небу и сгорел без следа, канул в Лету.
Историк поднялся из-за стола и подошёл к окну. Повеяло свежестью: снаружи, в саду, совсем недалеко от его рабочего кабинета разместился большой фонтан. Тонкие серебристые струи, падая в гранитную чашу, порождали причудливую игру маленьких волн.
«Бесследно? Так не бывает».
Историк вернулся к своему письменному столу и вновь взялся за перо. Он записал всё, что знал об Александре. Не так уж много. Колесо Истории суждено было вращать другим людям. Нужно начинать новую главу.
Часть первая
Когда, наконец, почти всё царское достояние было распределено и роздано,
Пердикка спросил его:
«Что же, царь, оставляешь ты себе?»
«Надежды!» – ответил Александр.
Плутарх. «Сравнительные жизнеописания»
Он добрый повелитель,
Он Солнцем был и был Луной.
Империя осталась
Его вдовой…
Маргарита Пушкина
1. Слёзы
Амфиполь. Лето второго года 111-й Олимпиады[1]
– Предатели! Будьте вы прокляты!
На заросших колючей щетиной щеках Андроклида отчётливо проступили грязные влажные дорожки. Глаза застилала едкая пелена – Слёзы и пот, всё вперемешку. И не утереться теперь, как бросишь сариссу[2]? Ремень щита, прикрывающего левый бок, плечо и, частично руку, тёрся о шею. Сквозь мутную поволоку Андроклид видел приближающийся частокол копий и ряд щитов, украшенных, так же, как и его собственный, шестнадцатилучевой звездой Аргеадов.
Ламах, сосед, отправивший в поход за море старшего сына, рыдал в голос:
– Изменники! Что же вы творите?! Опомнитесь!
Наступающая по пшеничному полю фаланга нестройно и как-то неуверенно гаркнула:
– Парменион!
По рядам с правого крыла волной прокатилась команда:
– Вперёд!
– Аргеады! – закричал Андроклид, перехватил поудобнее сариссу и шагнул, сминая колосья, чувствуя, как его шаг повторяют тысячи ног.
– А-а-а! – выл слева Ламах.
Фаланга качнулась и уступом двинулась на сближение с противником, навстречу отцам, сыновьям и братьям. Не осталось в ней сейчас и следа того монолита, что выстоял против «Священного отряда» фиванцев на поле под Херонеей. Да и у противника дела нисколько не лучше. Строй колебался, повсюду видны разрывы, губительные для фаланги.
– …Парменион! Парменион!..
– …против кого копья повернули? Прокляну!..
– …Геракл и Аргеады!..
– …прости меня, отец!..
Между фалангами пятьдесят шагов. Сорок.
Андроклид разглядел, как один из бойцов Парменионова войска поднял копьё вверх. Сдаётся. Его немедленно толкнули в спину, и он упал под ноги своим товарищам, однако пример оказался заразителен – ещё несколько копий упёрлись в хмурое небо. Здесь, против правого крыла, где шёл Андроклид, на своём левом враг по традиции поставил слабейших. Враг?
Тридцать шагов.
Всё реже звучало имя полководца-изменника. Строй его пехоты рассыпался на глазах, воины не выдерживали противоборства взглядов. Андроклид не видел, что творится на левом крыле, но его опыт подсказывал, что там дело пойдёт жарче, чем здесь.
Двадцать шагов. Нет, все не побегут. Десять…
– Аргеады!
Длинные копья с треском скрестились. Перед лицом Андроклида маячило сразу несколько наконечников, но он не мог различить ни один из них по отдельности. Какое-то мутное пятно. Острая сталь скользнула по начищенной, сверкающей бронзе шлема и Андроклид инстинктивно втянул голову в плечи, ощутил толчок в щит. Ламаху остриё сариссы оцарапало щеку, рассекло ремешок шлема. Сосед даже не заметил, срывающимся голосом выкликая сына.
Руки, сжимающие древко, липкие от пота, дрожат так, словно он, Андроклид, безусый юнец, первый раз вставший в строй, как тогда, в бою с фракийцем Керсоблептом. А ведь прошло семь лет, минуло много сражений, но даже в несчастливой битве с трибаллами, окончившейся тяжёлым поражением, когда едва не погиб царь Филипп, ему не было так страшно.
Многие воины с обеих сторон уже корчились под ногами в агонии, пронзённые копьями. Ощетинившиеся двенадцатилоктевыми иголками ежи почти остановились. Андроклид, счастливо избежав сарисс противника, ворочал копьём, отбивая чужие, пытаясь наносить удары, не разбирая, куда и в кого. Вскоре почувствовал, что его сарисса упёрлась во что-то, а потом и вовсе застряла насмерть. Он бросил бесполезное древко, выхватил меч и полез через бурелом. Примеру последовали многие. Фаланги сходились щит в щит. Из задних рядов орали прямо в ухо что-то ободряющее.
«Какое счастье, что у меня там нет никого. Я бы не смог»…
Наконец он добрался до противника, толкнул щитом, ударил мечом сверху вниз, раз, другой, и всем телом ощутил, что стена подаётся назад.
– Антипатр! Антипатр погнал их! – неслось откуда-то справа.
– Бегут, бегут!
– Сдавайтесь, собаки!
– Антипатр!!!
С противоположной стороны кричали иное:
– Стоять, трусы! Убью того, кто побежит!
Поздно. Стена рухнула. Сбивая с ног щитом ещё колеблющихся, Андроклид рвался вперёд, не по собственному желанию, но увлекаемый всей массой человеческих тел, вновь пришедшей в движение.
В противостоянии нервов фаланги развернулись противосолонь на восьмую часть круга и Андроклид оказался вблизи того места, где в самом начале сражения располагался самый центр строя противника. Стараясь, по возможности, не пускать в ход меч, орудуя им, скорее, как дубиной, Андроклид пытался бежать вперёд, спотыкаясь об убитых и раненых. В глазах рябило, и он сам не заметил, как выскочил на небольшую группу ощетинившихся короткими копьями гипаспистов-щитоносцев. Здесь, вокруг пожилого воина в дорогих, отделанных золотом доспехах, разгорелась самая жаркая сеча. Гипасписты сдаваться не собирались. По выкрашенным в пурпур высоким «фригийским» шлемам с белыми перьями цапли Андроклид опознал в них агему – царских пеших телохранителей. Эти будут драться до конца. Устойчивый очаг обороны притягивал к себе всё новые силы сражающихся.
– Парменион! – ревели гипасписты.
– Александр! – кричали товарищи Андроклида, не замечая, какую бессмыслицу несут.
Откуда-то слева подлетело несколько всадников. Прикрываясь щитом от одного из них, Андроклид проворонил другого. Удар по затылку поверг его на землю. В глазах потемнело, во всей вселенной умерли звуки. Ещё находясь в сознании, Андроклид попытался встать на четвереньки, опираясь на щит, но внезапная острая боль окончательно швырнула его в небытие…