Лесной Охотник (ЛП)

Они всегда были готовы.

Он не знал точно, что она делает для Гестапо, каким образом собирает информацию. Не знал, просто ли она соблазняет нужных людей или фотографирует прибывающих и отъезжающих подозреваемых членов Внутреннего Кольца… или делает и то, и другое? Он не думал, что она проводит исключительно гражданское расследование — слишком талантлива была Франциска Люкс, чтобы ее задание оказалось столь простым. Он понимал также, что любой мужчина, пробыв в ней буквально несколько минут, мог отбросить всякую осторожность вплоть до инстинкта самосохранения, и проронить несколько смертельно опасных слов во время непринужденного разговора, а Франциска никогда не переставала быть бдительной, посему могла уловить даже самую незначительную деталь. Она умела выводить на нужный разговор, отточив это мастерство своей журналистской практикой. О, это делало ее чертовски ценным сотрудником. Если бы среди членов Внутреннего Кольца были только офисные клерки, военные помощники, канцелярские работники и ученые (которых запросто можно было бы назвать блестящими, если б они не забывали обувать на работу одинаковые ботинки), то работа Франциски могла быть окончена, даже не начавшись — такие люди разоткровенничались бы с ней, едва зайди она в комнату.

Однажды вечером в середине недели, прежде чем отправиться на ночную вечеринку в «Сигнал», Франциска пригласила Майкла на ужин в один из очень немногих прекрасных ресторанов, который все еще работал, и они сидели перед окном, глядя на освещенный парк. Им только что принесли заказ, когда зазвучала воздушная тревога, и остальные посетители начали спешно спускаться в убежище.

— Нет, — остановила Франциска Майкла, когда тот начал вставать. Она была прекрасна сегодня в своем темно-синем платье с нитью жемчуга на шее. Ее рука мягко и одновременно требовательно обхватила его за запястье. — Мы будем в порядке.

Затем она приступила к своему ужину и сделала глоток вина, и, хотя управляющий подошел к ним, умоляя покинуть зал и спуститься в убежище со всеми остальными, она лишь с усмешкой покачала головой, после чего их, наконец, оставили в ресторане вдвоем.

Зенитные пушки открыли стрельбу, и этот звук напоминал то, как измученные летучие мыши врезаются со всей силы в подушки. Майкл услышал отдаленные взрывы бомб. Через окно он разглядел сине-белые вспышки, похожие на молнии, а затем в отдалении взметнулось пламя.

Франциска посмотрела на Майкла через стол. Он вдруг понял, что потерял аппетит, поэтому поднял бокал и сказал:

— Ура![17]

— Ура! — ответила она с нескрываемым удовольствием, и они выпили.

Бомба упала ближе. Майкл почувствовал вибрацию в полу, разноцветные фонари на потолке задрожали. Пальцы Франциски сцепились с его, и она тихо произнесла.

— Я в безопасности с тобой. А ты в безопасности со мной. Пока мы вместе… ничто не может причинить нам вред.

— Рад, что ты так думаешь.

Она покачала головой.

— Я не просто думаю, я знаю это.

Он кивнул, но про себя задался вопросом: интересно, знают ли об этом бомбы? Одна из них упала очень близко — возможно, через улицу или две за пределами парка. Рюмки и тарелки с золотыми кромками подпрыгнули на столе. Упавшее дерево поскребло по стеклу, словно когтями.

Франциска лишь улыбнулась. Майкл смотрел на нее, и ему отчего-то казалось, будто он никогда не видел ее прежде.

На вечеринке по случаю дня рождения Снеговика он сказал, что не боится. На деле это оказалось не совсем правдой: он не боялся лишь потому, что был хорошо подготовлен, поэтому страха у него не было, но опасения… опасения оставались, поэтому он старался соблюдать максимальную осторожность. И у него не выходило делать это, глядя на улыбавшуюся женщину, сидевшую перед ним. Женщину, чьи пальцы сейчас переплетались с его.

У него был выбор после миссии, включавшей в себя день-Д и вторжение Стального Кулака в Нормандию. Чесна ван Дорн предлагала ему отправиться в Голливуд вместе с ней. Про себя он взвесил это приглашение и рассмотрел все «за» и «против», поняв, что это значило пропасть где-нибудь в Канадской глуши, купить охотничью хижину вдалеке от людей и схорониться там, возможно, до конца своих дней.

Он решил, что не станет так поступать, и остался там, где был — в своем доме в Уэльсе. Навязал себе уже навязанное, как сказали бы британцы. И теперь он знал, что совершил ошибку. Ему нужно было уехать из Уэльса. Уехать и направиться туда, где его никто не стал бы искать. Где имя Майкла Галлатина было бы лишь пустым звуком. Он совершил ошибку, и вот теперь он здесь, в Берлине… сжимает руку Франциски Люкс.

Кем бы он ни был, он понимал, что был неполным. Ни одну его суть нельзя было назвать цельной. Он не смог бы жить в переполненном городе Голливуда, не сумел бы жить и в трехстах милях от ближайшего человеческого существа. Казалось, он лишь сейчас осознал, что нуждается в человеческом объятии ничуть не меньше, чем любой другой. И более того… (он считал это своим падением) ему хотелось человеческого тепла и в своем сердце.

Она была нацисткой и смотрела на мир, как нацистка. Между ними, по сути, был только секс. Глубокие и голодные поцелуи, укусы, крики страсти, движение бедер, экстаз плоти. О, да, в сексе этой женщине не было равных, но…

Следующая бомба упала еще ближе, и рука Франциски сжалась чуть сильнее, однако выражение ее лица не изменилось. Майкл боялся эту женщину, потому что она была той самой рекой, которая могла не дать ему пересечь себя, чтобы вернуться домой.

Передвигаясь медленно, дюйм за дюймом, он начал поворачиваться к ней на стуле. Она сказала бы, что не нуждается в защите, поэтому он не спрашивал. Он повернулся так, чтобы сидеть прямо напротив нее, повернувшись спиной к той картине, которую писал снаружи Бог Войны, и от его холста летели острые осколки.

Франциска продолжила беседу, которую они вели до того, как заголосили сирены — о проспектах для немецкого Гран-При, которые будут восстановлены после войны, и о ее намерении стать частью новой команды. Она знала устройство машины и снаружи, и изнутри, разбиралась в различных характеристиках двигателей, в тормозных системах, шинах и во всем остальном. Майклу было комфортно в этой беседе, ибо в ней он мог больше слушать, чем говорить, поэтому был избавлен от риска совершить глупую и грубую ошибку, хотя Франциска и предпринимала попытки поговорить с ним о его детстве и семье. Если бы она знала правду, подумал он, о том, что я с самого начала рассказываю ей только ложь, которую мне продиктовали в Англии…

Тогда не было бы никаких вопросов о его браке, о военном опыте. Не было бы вопросов с частотой раз в день о том, не поступил ли еще новый приказ отправляться на Восточный Фронт.

Примерно через полторы минуты бомба, которая — боялся Майкл — могла прекратить существование и его, и Франциски, упала в дальнем конце парка. В то же мгновение, когда они услышали свист падения и звук взрыва, раздался еще один громкий шум, напоминавший выстрел из пистолета. Майкл вздрогнул. Пол задрожал и затрещал, в воздухе взметнулась кирпичная пыль, а все фонари в ресторане угрожающе качнулись из стороны в сторону. Майкл повернулся на стуле и увидел первые трещины, которые прошли через окно по диагонали. Дальше он увидел, как гаснут фонари парка, а вдалеке пылает ярко-оранжевым пламенем загоревшееся здание, на которое упала бомба.

На востоке раздался новый взрыв — возможно, даже несколько, смешавшихся в один вихревой рев.

Затем снова были скрипы, хлопки и треск потерпевшего здания, осевшего чуть глубже в своем фундаменте. Воздушный налет, сирена тревоги и выстрелы зенитных пушек продолжались. Вскоре послышались сирены скорой помощи и пожарных машин. Выстрелы прекратились, и воздушная тревога замерла на середине своего заунывно-тревожного стона.

— Когда-нибудь я хотела бы заняться парусным спортом, — сказала Франциска, когда управляющий и перепуганные посетители начали выходить из убежища. — В открытом море. По крайней мере, мне хочется попробовать. Как это звучит?

17

В немецком языке есть аналог английского «Cheers!» или «Bottoms up!», и звучит оно как «Prost!». Так как в русском языке краткие питейные тосты звучат как «Выпьем!», «Будем!» или «Ваше здоровье!» (ни один вариант перевода из которых не укладывается в контекст, было решено заменить на простое «Ура», самое близкое к «Cheers!»