Прощальное эхо

Ножницы были острые. Оксана сначала примерилась к запястью, а потом вспомнила, что вены надо резать или на шее, или на сгибе локтя. Кто-то из друзей Андрея рассказывал, что запястье «царапают» только те, кто твердо рассчитывает быть спасенным. Ничем, кроме беленьких шрамов и последующей необходимости носить широкие браслеты, такое членовредительство не грозит… Кожа подалась с трудом. И когда над разрезом выступили первые густые капли крови, Оксана подумала, что в действительности это не так и страшно. Примерно, как раздавить на руке комара…

— Ну, что? — спросил Андрей, когда молодой врач в мятом белом халате вышел из реанимации в приемный покой.

— Ты сам профессионал, — пожал плечами тот. — Все понимаешь. Главное, вены перетянул вовремя, а тут и наш ублюдский «рафик» подоспел. Как ни странно… Слышал, как водила матюгается? Не знаю, что там у него барахлит: ротор, статор, хренатор, но то, что мы не ездим, а ползаем, как глисты, это, блин, точно!

Услышав про «хренатор» и глисты, Наташа взяла малышку за руку и вместе с ней отошла к стене, на которой висела стенная газета с названием «Убийца ваших недругов» и нарисованным в левом верхнем углу тюбиком зубной пасты «Бленд-а-мед». В приемном покое больницы, кроме их троих да врача «Скорой», никого не было.

— Как на нее документы заполнять, я просто не представляю, — врач в мятом халате достал из кармана столь же мятую сигарету и коробок спичек. — Если ты говоришь, что она замужем, то паспорт у нее, наверное, на фамилию мужа?

— Наверное, — безразлично согласился Андрей.

— Вот я и говорю, «наверное», — передразнил тот. — Что писать — Оксана Клертон? Это прямо как Маша Смит или Евфросинья Делакруа получается?.. Вот, блин, вроде бы за границей живет, а такая же дура, как наши! Недавно тоже к одной приехали. Лежит на диване в кружевном пеньюаре, при макияже и в одних трусах, которые одни, наверное, баксов сто стоят. Красивая, как Ким Бессинджер! А кругом — полная комната белых хризантем… И записка: в моей смерти прошу никого не винить, а только передать Васе Сидорову, что я бесконечно его люблю… Родители домой вернулись раньше времени и нашли ее. Нас вызвали, а что толку? Начали откачивать. Ну ты знаешь, как это бывает. Куда там вся красота делась: и слюни, и сопли, и моча… Самое обидное, что откачать-то откачали, а там уже необратимые поражения нервной системы. Короче, теперь всю жизнь будет ходить и слюни пускать. Зато накрасилась, хризантемами обложилась!.. Вот и твоя подруга тоже: напускала в ванну радужных пузырьков! Купальщица, блин!

Радужные пузырьки, испуганными ягнятами жмущиеся к краям ванны… Это почему-то поразило Андрея даже больше, чем розовые разводы на воде, чем запрокинутое белое лицо Оксаны, чем ее мокрые волосы, испачканные кровью… Это все было потом, после того, как он догнал возле лифта Наташу, после того, как схватил ее за плечи и закричал, ничего не объясняя и ни в чем не оправдываясь: «Я люблю тебя!» Она наконец пришла в себя и задала первый осмысленный вопрос: «Почему ты не сказал мне, что пойдешь сюда?» Он потянул ее за руку обратно в номер, повторяя: «Она должна будет сказать тебе всю правду. Она не может быть такой подлой». Комната с кроватью под синим шелковым покрывалом и хризантемами, отвернувшимися к окну, была пуста. И снова, как когда-то, без малого два года назад, на тонкий аромат цветов наслаивался тяжелый запах крови. Дверь в ванную подалась с первого удара. Он увидел жмущиеся к краям ванны облачка пены и Оксанино неживое лицо. Где-то за его спиной вскрикнула Наташа, прижимая к себе Настеньку…

Он не помнил, что почувствовал в тот момент, когда понял, что эта женщина с запавшими щеками, полуоткрытым ртом и прозрачными серыми веками, женщина, которую он когда-то любил, может умереть. А может быть, и почувствовать толком ничего не успел. Профессионализм заставил его действовать, и он поверил, что все будет нормально. Будут хирургические иглы, бестеневая лампа и чужая кровь, вливающаяся в ее артерии…

— Хорошо, что хоть кровь сразу нашли, — сказал Андрей, подняв глаза на врача «Скорой».

— А какие могли быть проблемы? — пожал плечами тот, выпустив колечками дым изо рта.

— Ну все-таки отрицательный резус.

— Чего? — «мятый халат» недоуменно вскинул вверх белесые брови. — Какой там отрицательный? Первая группа, резус положительный.

— Значит, нужно еще раз проверить. Возможно, лаборантка ошиблась.

— Да никто не ошибался. С чего ты так решил?

— С того, что у ее ребенка отрицательный резус, — он хотел сказать «у меня», но вовремя осекся, — а у отца ребенка, как раз первая группа, резус положительный.

Врач «Скорой» медленно повернул голову в сторону Наташи с Настей, которые вдвоем изучали стенгазету, информирующую широкие массы о вреде кариеса и пользе «Бленд-а-меда», потом перевел взгляд на Андрея и иронически усмехнулся.

— Ну да, ну да, — проговорил он все с той же понимающей и сочувствующей усмешкой. — Всякое бывает…

Никогда Андрей еще не чувствовал себя таким идиотом, как сейчас. Черт! Конечно, надо было подумать об этой возможности, прежде чем высказываться вслух. Если Оксана могла уйти за две недели до свадьбы, то почему за два месяца до этого она не могла спать с другим мужчиной? И можно сколько угодно убеждать себя: «Она меня любила!» Все равно это ничего не изменит. Да и в общем-то даже за пять минут до того ее последнего утреннего возвращения он, наверное, мог поклясться на крови: «Она меня любит!» Значит, все вот так? Значит, Настя?..

Андрей поднялся с жесткой, обтянутой бурым кожзаменителем лавки и, стараясь не замечать насмешливо-сочувствующего взгляда «мятого халата», пошел к Наташе, все еще стоящей у нелепо голубой больничной стены и нервно тискающей детскую ручонку. Да ему и неважен был сейчас чей-то чужой взгляд. Имела значение только эта напряженная худенькая спина, только эти неестественно распрямленные узкие плечики. Наташка стояла и ждала, что он подойдет и скажет: «Все по-прежнему, ничего не изменилось. Я люблю тебя, и люблю Настю». Естественно, она слышала, не могла не слышать их разговор и сделала точно те же выводы, что и он. Где-то за спиной «мятохалатый» бросил, что они сейчас уезжают на новый вызов и могут подбросить их до метро или еще куда-нибудь, если по пути. Где-то там еще клубился, еще плыл по полу отвратительный дым его сигареты…

— Ну как вы? — спросил Андрей, подойдя и поцеловав ее в затылок. — В принципе, мы можем ехать, но я хотел бы остаться еще минут на сорок. Пока окончательно не станет все ясно. Вы можете прилечь где-нибудь на кушетке. Или поедем?

— Все нормально, — сказала она, поворачиваясь. — Мы подождем. Жалко только, что твоя машина в гараже, потом бы было быстрее добираться.

— Возьмем такси, — он провел кончиком пальца от середины ее лба, к переносице и дальше, к губам и подбородку. Наташа вздохнула и опустила голову. И он вдруг понял с каким-то светлым изумлением, что она с ее тонкими ноздрями, изящной, как у балерины, шеей, с ее пушистыми беличьими ресницами и даже с широкими передними зубами, которых страшно стесняется, пожалуй, даже красивее Оксаны. Нет, точно красивее! И еще, что говорит сейчас не то. Совсем не то.

Андрей подхватил Настену под мышки и потерся своим носом об ее круглый детский нос, а потом сказал, вроде бы ни к кому конкретно не обращаясь:

— Надо позвонить Алле прямо сейчас Может быть, она еще не спит? И узнать… В общем, может быть, они там, в своей 116-й, что-нибудь напутали?

— А ты уверен, что это нужно делать? — Наташа машинально поправила белый воротник Настиной матроски.

— Да. Мы узнаем точно и не будем больше думать об этом. И еще. Я хочу сказать тебе, что это ничего не изменит, и что я люблю тебя очень сильно.

Он снова поставил девчушку на пол и направился к кабинету дежурной медсестры. Наверное, Алла все-таки уже спала. К телефону подошла только после четвертого или пятого гудка. Он вкратце объяснил ей ситуацию, не вдаваясь в подробности. А потом она замолчала. Андрей долго кричал в трубку «алло, алло», боясь, что связь пропала. Когда Алла снова заговорила, голос ее был прозрачен и тих.