Прощальное эхо

И тут произошло неожиданное. Том, спокойный, респектабельный Том, неуклюже упал на колени и принялся целовать ее ноги, тиская скомканные вместе подол комбинашки и край джемпера. Его губы от узких ступней с выступающими прожилочками поднялись к коленям, а потом медленно и в то же время ненасытно-жадно поползли вверх, отрываясь от внутренней стороны одного бедра только для того, чтобы приникнуть ко второму. Он так резко рванул вниз ее трусики, что Оксане на секунду даже стало больно. Но в следующий момент ощущение боли сменилось изумлением и растерянностью. Там, внизу, ей стало вдруг щекотно и горячо от его дыхания, а потом глубокая, томительная волна прокатилась внизу живота, и она почувствовала знакомое и уже подзабытое, острое напряжение мышц. Судорожно задрожали колени, сжав с двух сторон плечи Тома, и тут же неотвратимо ослабели. Наверное, муж хотел ее поддержать, потому что на секунду разжал руки и выпустил ее скомканную одежду. Естественно, кружевная комбинашка опустилась ему прямо на голову. Но Оксане мучительно не хотелось сейчас видеть его смешным и нелепым. Уже задыхаясь, но все еще не придя в себя от изумления, она даже обрадовалась, когда Том, резко сорвав с нее комбинашку, негромко выругался. Она могла бы поклясться — выругался! А потом он, поддерживая за талию, опустил ее на оставшуюся застеленной кровать, на шелковое темно-зеленое покрывало. Продолжая дышать горячо и прерывисто, он проник языком еще глубже, в самые сокровенные уголки. Оксана, запрокинув голову и перебирая дрожащими влажными пальцами его волосы, напряженно всматривалась в потолок, а сомкнула веки, только когда уже невозможно стало держать их распахнутыми. В этот момент напряжение отпустило ее, внутри что-то взорвалось тягучими, судорожными толчками, и сердце бешено заколотилось под самой ключицей…

Том спал, уткнувшись лицом в ее плечо. Утреннее нежное солнце желтыми бликами отражалось в его залысинах. Оксана осторожно, старясь не разбудить мужа, выползла из-под одеяла. Легкая пена тумана еще белела у самой травы, но кроны деревьев уже вовсю зеленели на фоне необыкновенно голубого неба. Она подошла к окну, привычно взглянула на аккуратно подстриженную лужайку перед домом и негромко вздохнула. По идее Том должен был бы проснуться, и (как это вечно показывают в мелодрамах? опершись на локоть?) да, именно, опершись на локоть, посмотреть на нее влюбленными глазами. Но он по-прежнему мирно посапывал, а темные волоски, торчащие из его ноздрей, слегка шевелились.

Оксана накинула пеньюар и, устроившись перед туалетным столиком, принялась легкими мазками наносить на лицо нежно пахнущий персиковый крем. Она успела подкрасить глаза и расчесать свои светлые, густые, непривычно коротко подстриженные волосы, а муж так и не проснулся. Короткое очарование странной ночи с каждой секундой все больше рассеивалось, и ей уже не хотелось видеть в нем страстного любовника и настоящего мужчину. В ее спальне зачем-то до утра остался неуклюжий «пингвин» Клертон…

Оксана уже готовила на кухне завтрак, когда Том, гладко выбритый и безукоризненно одетый, стуча по лестнице жесткими подошвами своих черных ботинок, слетел со второго этажа.

— Милая, я есть не буду, не успеваю. — Он походя чмокнул ее в щеку. И в этом небрежном поцелуе, да еще, пожалуй, в давно забытом огоньке, блеснувшем в его глазах, ей почудился пронзительный отзвук прошедшей ночи. Но лишь почудился и окончательно растаял в воздухе, как тихий звон серебряного колокольчика.

— Но как же… — Оксана кивком головы указала на готовые сандвичи.

— Ничего, я поем в перерыве, а ты позавтракай без меня.

Клертон выскочил из дома без плаща и зонта и чуть ли не заячьими прыжками, совсем несвойственными «пингвину», побежал к гаражу. Через пару минут черный «Мерседес» выехал из ворот особняка. Оксана пожала плечами, завернула сандвичи в полиэтиленовую пленку и переложила их в холодильник. Есть совершенно не хотелось. Завтрак она готовила исключительно для мужа, а он, как заполошный, умчался, забыв даже взять зонт.

«А ведь сегодня наверняка пойдет дождь!» — подумала она, посмотрев на небо, так недолго остававшееся безукоризненно голубым. Оксана вышла в прихожую. Черный зонт Клертона с длинной деревянной ручкой висел, как обычно, на крючке. И тут она увидела, что на тумбочке лежит незнакомая коричневая кожаная папка. Она никогда ее раньше не видела и была почти уверена, что Том привез ее с работы и в спешке забыл.

«Ну, что ж, придется звонить, а потом скорее всего ехать к нему в офис», — подумала Оксана и взяла папку с тумбочки. Она уже собралась вернуться на кухню, когда неожиданная мысль промелькнула у нее в голове: «А что если это папка доктора Норвика?.. Тогда из дома уезжать не следует, он может вернуться за ней в любой момент. Возвращение Джеймса было бы неприятно. В любой другой ситуации она, мило улыбнувшись, отдала бы ему забытые бумаги прямо на пороге, пригласила бы выпить чаю, а если бы он отказался, не стала слишком настаивать. Но после вчерашнего… Придется как-то объяснить свое вчерашнее поведение и тем самым поставить бедного Норвика в еще более неловкое положение. Он ведь и так наверняка себе места не находит. Сказка про внезапную и острую головную боль никого не обманет и только усугубит ситуацию…

Желая убедиться в том, что бумаги все-таки принадлежат мужу, Оксана расстегнула позолоченную защелку и раскрыла папку. Она была набита документами, напечатанными на принтере, и газетными вырезками. Но уже через секунду Оксану совершенно перестала волновать проблема, кому принадлежит папка. Она пристально вглядывалась в самый первый газетный листок. Русский газетный листок… Примерно половину страницы занимала фотография молодой улыбающейся женщины, а подпись внизу гласила: «Врач-педиатр московской частной клиники «Мама и кроха» Алла Викторовна Денисова»… Алла, ну, конечно, Алла! Как же она могла забыть ее имя! Андрей, знакомя их в том кафе, тогда еще так смешно сказал:

— Ксюха, познакомься, это Алка.

Женщина улыбнулась как-то не очень весело и заметила:

— «Алка» от слова «алкоголик»… Помнишь, наверное, Андрюшенька, как мы чуть ли не всем курсом обмывали в общаге удачную сдачу госэкзаменов? — И, уже обращаясь к ней, добавила: — Он тогда повел себя как настоящий джентльмен. Таскал меня, пьяную, по всем этажам, пока не нашел свободную кровать, где я могла бы выспаться. С тех пор только так и зовет: не Алла, не Аллочка, а Алка…

Она выглядела довольно симпатичной и немного грустной. Оксана подумала тогда, что эта женщина наверняка влюблена в ее Андрея. Иначе с чего бы ей смотреть на нее так странно? И еще более странно она смотрела на нее потом, в клинике. Привел же Господь лечь именно туда, где работала эта женщина! И ведь именно она тогда завела тот странный разговор, что теоретически ребенок может остаться жить… И как она проходила потом мимо ее палаты: быстро, дробно стуча каблуками, словно боясь столкнуться и посмотреть ей, Оксане, в глаза!.. Полтора года спасенной девочке, от которой отказались родители. Якобы отказались!

Оксана, все еще сжимая в руках папку, опустилась на пол прямо в прихожей. Она не знала, из чего, из какой крохотной надежды выросла ее уверенность, но тем не менее…

«Моя дочь жива!» — произнесла она по-русски и, уронив лицо в ладони, заплакала.

Когда-то в детстве у нее была юла с блестящими красными и зелеными полосками. Но запускать ее особенно было негде: стол обычно был завален папиными бумагами или на нем стояла мамина швейная машинка, а на полу… Деревянный, зашпаклеванный, но все же со щелями — для юлы он совершенно не годился. «Докрутившись» до очередной впадины между досками, она обычно резко спотыкалась, словно подвернув свою единственную коротенькую ножку, и неуклюже заваливалась на бок. Оксана охладела к юле и довольно скоро забросила ее в «темную комнату» и вдруг, ни с того ни с сего, вспомнила о ней сейчас, глядя сквозь лобовое стекло на вращающиеся колеса «Мерседеса». Утреннее шоссе казалось идеально гладким, словно вылизано языком, и автомобиль Клертона мягко катил по нему с тупой целеустремленностью юлы, которой ничто не мешает.