Прощальное эхо

— Скажите, а почему Катю не удочерили до сих пор, если на здоровых детей такая очередь? — поинтересовалась Оксана осторожно.

— Да потому что она не совсем здоровая. Родилась сильно недоношенная, слабая. Как следствие — замедленное развитие. Только в год начала сидеть. Все это наверстается со временем, но не в детдомовских условиях, естественно. А люди не хотят в это верить. Всем хочется круглощеких карапузов с льняными кудрями.

— Только в год начала сидеть? — удивленно переспросила она. Это тоже никак не вписывалось в праздничную картинку. О том, что у дочери могут быть какие-то отклонения, она как-то не подумала, ведь Норвик говорил, что ребенок здоров. Что хорошего, если траур в доме по поводу бесплодия жены сменится на траур по поводу неполноценности ребенка?

— Понимаете… — Оксана теребила ремешок сумочки с таким нелепым в этих казенных стенах золотым вензелем. — Я ожидала, что увижу эту девочку и сразу к ней что-то почувствую, ну какую-то нежность, жалость, что ли? А не ощутила вообще ничего, и это меня пугает.

— Ничего удивительного, — пожала плечами директриса. — Любовь так сразу не приходит. Даже настоящие матери в роддоме не сразу чувствуют нежность к собственным младенцам. Но это все приходит со временем, хотя… Если сердце совсем молчит, то, может быть, лучше не надо? Испортите жизнь себе и ребенку. На других посмотрите, повыбирайте… Я вас не тороплю и ни к чему не склоняю. Решайте сами.

— Да-да, я подумаю, — Оксана неловко и торопливо сунула в руки директрисе большой пластиковый пакет с подарками. — Это для Кати. Ну а игрушки, наверное, для всех детей, и конфеты тоже… Я подумаю и обязательно приду. Завтра… Или нет, послезавтра!

Она чуть ли не бегом выскочила из серого унылого здания, выбежала за ограду и без сил опустилась на лавочку возле подъезда пятиэтажной «хрущобы». На душе было смутно и гадко. Несмотря на то, что сейчас уже казались невозможно близкими и искупление греха, и вроде бы такое долгожданное счастье материнства, и избавление от чувства вины… Только вот нужно ли все это? И стоит ли искупление прежнего греха риска впасть в новый? Стоит ли забирать в Лондон нелюбимую девочку для того, чтобы всю оставшуюся жизнь вымучивать из себя подобие нежности, всю жизнь каяться, глядя в ее, откровенно говоря, далеко не умные глазки, и снова ненавидеть себя теперь уже за то, что ее родная дочь по-прежнему несчастна? Оксана вытащила из сумочки белую с золотым тиснением пачку сигарет и закурила. Ей было страшно, странно и почему-то знобило. Ветер, лениво колышущий тяжелые, горячие пласты воздуха, теребил ее светлые локоны, знойным дыханием касался обнаженных плеч, а она все равно ежилась так, будто внутри у нее была ледяная глыба. «А может быть, я просто патологически не способна никого любить? — Оксана развернулась на скамейке и села лицом к солнцу. — Может быть, я просто приняла как аксиому то, что люблю, например, маму? Разве сильно я скучала без нее эти полтора года в Лондоне? Нет, скучала, конечно, но это из-за расстояния, заставляющего забывать мелкие обиды и разногласия. На расстоянии можно любить кого угодно. А дома меня раздражали ее бесконечные приступы печеночных колик. Разве мне было ее жаль? Мне было жаль себя, вынужденную сидеть рядом, подносить минералку, менять воду в грелке, а потом слышать, как ее тошнит в туалете? Почему-то в Англии считается нормальным лечиться в больнице и не испытывать терпение родственников, а у нас нужно обязательно цепляться за «родные стены» и «родные кастрюльки»! Том никогда бы не стал докучать мне своими болячками. Быстренько переговорил бы с Норвиком, и — на недельку в хорошую частную клинику… Том, уютный, «пингвинский» Том с толстыми ногами и одутловатым лицом».

Ей вдруг вспомнилось, как она еще в самом начале их отношений для того, чтобы подавить брезгливость, постоянно мысленно напевала как заклинание: «Я зарабатываю себе дом, я зарабатываю себе машину, я зарабатываю себе пожизненное обслуживание в наикрутейшем косметическом салоне…» О какой любви тут вообще можно говорить? А друзья? Да их, в общем-то, и не было никогда. Вот только Андрей…

Оксана вздрогнула и выронила сигарету. Окурок упал в высокую траву. Она загасила его носком туфли и поднялась со скамейки. Андрей! Его все-таки необходимо увидеть. Это обязательно поможет во всем разобраться, все расставит по местам. В конце концов, ведь он отец этой девочки! И единственный человек, расставание с которым принесло ей когда-то настоящую боль. Нужно увидеть его, и тогда сквозь детские черты светловолосой Кати Максимовой обязательно проступит любимое лицо с прямым, чуть длинноватым носом и высокими скулами. Тогда она полюбит эту девочку, обязательно полюбит… Главное, увидеть Андрея сегодня, как можно скорее.

Оксана подумала, что лучше будет не выжидать на лавочке, как в прошлый раз: опять подсядет какая-нибудь пенсионерка, и всякая решимость улетучится. Нужно сразу подняться в квартиру и позвонить в дверь. В общем-то, не так важно, кто откроет: он, жена… (если он, конечно, женился). Все равно она имеет на него, на его душу, на его любовь гораздо больше прав, чем любая баба со штампом в паспорте…

Когда такси наконец затормозило напротив станции метро «Сокол», у Оксаны уже имелся совершенно конкретный план действий…

Двери в мебельном магазине «Варна» были огромные и сверкающие, бесшумно раздвигающиеся перед покупателем и так же бесшумно смыкающиеся за его спиной. Алла Денисова поднялась по невысоким ступенькам из черного, с тонкими золотистыми прожилками мрамора и окунулась в манящую, поддерживаемую кондиционерами прохладу салона. Все здесь требовало непременной приставки «евро»: «евроремонт», «евродизайн», «еврообслуживание». Стоило ей на секунду остановиться в растерянности, как милейшая девушка в элегантном малиновом платье, которое язык бы не повернулся назвать халатом продавщицы, тут же подошла и предложила свои услуги консультанта. От волос девушки пахло какими-то особенными духами, легкими, свежими, как майские цветы. А еще у нее были очень ухоженные маленькие ручки с аккуратным маникюром. Глядя на нее, Алла вдруг поняла, что выглядит сейчас совсем не так, как должна выглядеть потенциальная покупательница дорогого магазина. Разгоряченное, покрасневшее лицо, покрытые мелкими капельками пота виски и увлажнившиеся корни волос… Да, в конце концов, эта простенькая, хотя все еще приличная сиреневая юбка и босоножки, бывшие ультрамодными два года назад! Только вот сумки, нагруженной молочными тетрапаками и упаковками лианозовского йогурта, для полноты картины не хватает… Ей стало неловко и неуютно на какую-то секунду, но она тут же заставила себя улыбнуться.

— Здравствуйте, я хотела бы посмотреть что-нибудь из кухонной мебели, — Алла почувствовала, что улыбка получается несколько принужденной, однако продавщица только вежливо кивнула.

— Вас интересуют полностью кухни или только уголки? Может быть, что-нибудь конкретно: Италия, Финляндия, Германия, Россия, Белоруссия?

— Нет-нет, я бы хотела просто повыбирать и прицениться.

— Пожалуйста. Пройдемте со мной в третий зал.

Девушка, повернувшись на низких каблучках своих удобных туфелек, неторопливо поплыла вперед с видом радушной хозяйки дворца, показывающей гостье свои владения. Алла последовала за ней, оглядываясь по сторонам и чувствуя, как сладко, по-женски замирает сердце, завороженное сиянием зеркал, теплым дыханием светлой карельской березы и благородным, мудрым величием дубовых панелей. Ей было немного неловко из-за вырвавшегося слова «прицениться» да и своего непрезентабельного вида, но она мысленно утешала себя тем, что кассовому аппарату, выбивающему чек на изрядную сумму, будет безразлично, во что одета покупательница и как она выглядит. Алла стала состоятельной женщиной, начиная с сегодняшнего дня. Точнее, деньги в резной, запирающейся на ключик шкатулке лежали там уже почти месяц, но моральное право воспользоваться ими она получила только сегодня. Она шла по роскошному залу, видя, как в зеркальных шкафах-купе отражается ее льняная блузка с деревянными пуговками, и с торжеством думала о том, что кончилась битва за выживание и бесконечное отдавание долгов; теперь можно будет не только купить хорошую мебель в квартиру, но и наконец обновить ставший за последние два года довольно жалким свой гардероб. Нет, и в элитной 116-й клинике, и в ассоциации «Мама и кроха» квалификацию Аллы ценили и соответственно платили довольно хорошо. И, наверное, она все эти два года могла бы позволять себе и наряды, и украшения, и рестораны, если бы не острое, невыносимое желание убраться куда-нибудь подальше из жалкой однокомнатной клетушки в Текстильщиках, в которой вечно текли трубы и пахло плесенью, плодящейся на стенах подъезда. В свою жалкую нору она привела мужчину всего однажды и потом долго не могла забыть его брезгливо-сочувственный взгляд и походку неуклюжего краба, когда он чуть ли не боком пробирался на кухню по узенькому коридорчику. Эти два года Алла трудилась, как вол, как стадо волов, нет, как сам черт, и все-таки, подзаняв еще несколько тысяч долларов, месяц назад купила себе приличную трехкомнатную на «Войковской». «А теперь — все! — сказала она сама себе. — Нет ни долгов, ни панического страха перед предстоящим ремонтом. Теперь есть деньги — все!» Наверное, слово «все» она, задумавшись, произнесла вслух, потому что продавщица удивленно переспросила: