Страница 34 из 145
Они поравнялись. Микаш крепко вцепился коленями в Беркута и выхватил меч. Один шанс, больше не будет. В замах вложил столько силы, сколько только можно было выжать из этого бренного тела. Увидел зазор, направил лезвие четко в него, копируя движения маршала, которые втайне тренировал каждый день. Захрустела плоть, истошно заверещал пифон, взметнулись чудовищные лапы. Клинок увяз на середине шеи. Эх, почему не телекинетик?! Микаш вдавливал меч сильнее, мышцы вздулись от напряжения, вот-вот лопнут! Зубы заскрежетали. Еще самую малость!
Беркут отскочил за мгновение до того, как пифон попытался сбить Микаша лапой. Он удержала едва-едва, аж в спине хрустнуло от резкого движения поясницей. Голова твари болталась на лоскуте жесткой чешуйчатой кожи. Туловище еще билось в конвульсиях, медленно оседало на землю. Страх отступал. Микаш спешился, чтобы окончательно отделить голову от тела и поднял ее над собой.
— Победа! Слава победителю! Слава одолевшему пифона! — заорали во все глотки рыцари, тоже спешились и бросились к нему. Подхватили на руки и принялись качать, ликуя. Гимном их стала песня боевых горнов, а стягом — багровый закат.
В лагере Микаш сидел в каком-то оцепенении. Голову пифона водрузили на кол рядом с костром, поздравляли, пересказывали соседям подробности схватки, до несуразности их преувеличивая. Наш командир — победитель пифона. Наш командир — самый лучший. Наш командир!.. Да пару дней назад они и знать его не хотели, плевались… И не чувствовал Микаш никакого триумфа, только опустошение и усталость. Но нужно было держать лицо, улыбаться и принимать похвалу напополам с пустой лестью, кивать и говорить, да я такой, герой, не зря маршал меня выделил. И спрятаться негде, не забиться в тень, чтобы никто не видел. Сочтут бегством, слабостью, неучтивостью… Это была самая длинная ночевка в его жизни.
А на утро отличившихся собрали в строй, чтобы сам маршал вручил им награды. Микаш как всегда стоял в самом хвосте, высоко тянул голову. И не казался выше всех, а действительно был.
— Микаш Остенский, временно назначенный командир звена соек. Награждается орденом за отвагу в битве при горящих скалах, а также в других сражениях и за победу над чудовищным пифоном, — читал глашатай из длинного, почти до земли свитка последнюю строчку.
— Да! Да! Микаш — наш командир! — орали где-то сзади рыцари из его звена. Надо же, поддержать явились.
На красной бархатной подушке подали золотой медальон на зеленой ленте. На нем был выгравирован раскидистый дуб. Гэвин подошел вплотную и тихо усмехнулся:
— Ну что, снова будешь говорить, что не твоя заслуга?
— Не буду, — также тихо ответил Микаш, опустился на одно колено и склонил голову.
Гэвин надел ему на шею орден и во всеуслышание произнес:
— Почет победителю!
— Почет победителю! — хором повторили рыцари.
Гэвин снова зашептал только для Микаша:
— Надеюсь, ты не станешь после этого беспечным? Смерть может прийти откуда угодно, даже одной мелкой зубастой твари достаточно.
— Нет, я всегда буду помнить Келмана и Фейна и всех других погибших. Смерть наша сестра, что ждет за углом, и встречать ее надо с улыбкой и открытым лицом, — процитировал Микаш стихотворные строки из Кодекса, которые ему особенно нравились. Сестра — смерть. Так оно и было, хотя совершенно не то имелось в виду.
Гэвин его понял как-то по-своему и улыбнулся:
— Мудрость Кодекса ведет нас. Мудрость Кодекса наставляет наше оружие. Вся наша жизнь — служение Ему!
Рыцари снова принялись хором повторять лозунг, не вникая в смысл. Но для Микаша главным было, что его маршал понимает все и даже больше.
Началась обратная дорога. Появилось слишком много свободного времени и большую часть его приходилось проводить в шатре командиров. Без ежедневных боев высокородных задир даже отваживать было нечем. В замке Тедеску, когда делалось совсем уж непереносимо, он просто отключался, погружался в свои мысли и воспоминания, жил в них, а с хозяевами существовал лишь полой оболочкой. Здесь же в деревенского дурочка играть не получалось. Они внимательно следили и настырно требовали ответов, заставляли слышать свои оскорбления, потому что он уже не был слугой, безропотной вещью, он был ровней, которого во что бы то ни стало нужно было принизить, чтобы возвыситься в собственных глазах. Он не мог ни ударить, ни ответить оскорблением — в отличие от этих парней, на помощь влиятельных родственников ему рассчитывать не приходилось, а острословие и вовсе никогда не было его коньком. Оставалось только терпеть, воспринимать, как еще одно испытание на выдержку, смягчать углы, где только получалось и вспоминать все, хорошее, что было. А его теперь на самом деле было не мало, гораздо больше, чем когда-либо раньше.
Микаш все чаще теребил веревочный браслет на запястье, вспоминая ее обольстительный запах, ее смех, улыбку, ради которой можно было свернуть горы, прикосновения, ощущение гладкой теплой кожи под своими пальцами, поцелуи слаще медовой росы и нежные колыбельные с обманчивыми обещаниями скучать и дождаться. Милая наивная сказка, оказывается, он тоже их любит.
А еще он любил разглядывать чеканку на ордене, щупать тонкие линии ветвей и листьев, шершавость толстого ствола. И порой замечал за собой, что невольно подражает Гэвину не только в боевых приемах, но и в речи, в манере двигаться и держаться. Как когда ему подражали новобранцы из звена Збиденя. Ругал себя за такие глупости, одергивал, опасаясь, что и другие заметят, посмеются, но поделать с собой ничего не мог. Никогда бы ни подумал, что кто-то может вызвать в нем такое восхищение, тем более рыцарь, высокородный. Как будто он по-настоящему был таким, какими их воспевали в древних легендах, в которые уже никто не верил: благородным, справедливым, умным, сильным. Видно, его предки и впрямь стояли у истоков ордена и Кодекса и еще хранили дарованную Безликим мудрость. А быть может… нет, это уже какой-то бред боготворящего своего кумира мальчишки.
Они возвращались из сумеречного мира демонов, подъезжали к людским поселениям. Остановились на краю небольшого городка. Фермеры с большим неудовольствием снабжали их провиантом. И Микаш краем уха слышал ропот: «Когда уже придут единоверцы и освободят нас от тягостной повинности?» Укололо тревогой на мгновение, но быстро забылось в повседневных заботах.
Микаш сидел в своем излюбленном углу в шатре и, отложив в сторону пустую тарелку, по привычке крутил в руках свой орден, разглядывая блики на стене рядом с собой. Остальные возбужденно обсуждали завтрашний поход в город. Хоть денек удастся от них отдохнуть.
— Может, после заглянем к госпоже Ягори? У нее такие девочки — огонек! — подал голос Ромен, который до того был подозрительно молчалив и безучастен. Разве что песни Маркеллино любил подпевать.
— Так затем и тащимся в это Безликим забытое место, — усмехнулся в ответ Вильгельм, встал и подошел к Микашу.
— Пойдешь с нами развеяться?
Высокородный нависал над ним, как грозовая туча, и хитро щурился, будто что-то задумал.
— В бордель — нет. Кодекс порицает распутство, — Микаш выдержал его взгляд и отчеканил каждое слово очень четко.
— Охо-хо, какой правильный, однако. А ты часом не девственник? — прищур Вильгельма стал еще гадостней. — Все битвы с демонами, да тренировки, а на девушек так и вовсе ни сил, ни времени нет, так?
— Двадцатилетний девственник, ха-ха! — влез под руку Рейстлин, вечный его подпевала, такой любитель позлословить, что как разойдется, даже Вильгельм его остановить не мог. — Только к маршалу подлизываться и умеет, да награды считать. А как бабу голую увидит, небось, тут же в обморок хлопнется. И еще после кудахтать будет, как скудоумные старые девы, ах, какой стыд, позор, распутство!
Микаш невольно проверил веревку на запястье.
— У меня была девушка. Принцесса. Красивей во всем Мидгарде не сыщешь. После нее ни на кого больше смотреть не хочется, — тут же пожалел, что сказал. Умом ведь понимал, что незачем перед ними брюшко открывать, того и гляди, ногами начнут бить.