Страница 156 из 161
Сам настоятель оказался сухим немолодым мужчиной с длинной черной с проседью бородой. Он сидел за столом и писал письмо, когда мы вошли. Не поднимая взгляда, проворчал:
— Митник, я же велел никого не пускать!
— Мастер Гой, это Стражи, из высокородных. Один из них очень плох, — отозвался привратник, который тоже нас сопровождал.
Служки подвели Микаша к настоятелю. Тот окинул его придирчивым взглядом.
— Уж вижу, — и снова вернулся к письму.
— Помогите нам. Мы сражались с пересмешницей, и она его отравила, — взволнованно заговорила я. — Именем Безликого, вы обязаны помочь! — я сунула ему под нос гербовую подвеску, как последний довод.
— Выйдете все. И этого заберите, — даже не взглянув, он кивнул на Микаша.
Все быстренько убрались, оставив нас наедине. Настоятель, наконец, отложил письмо и встал. Карие глаза недобро на меня уставились.
— Ни я, ни мой храм ничего никому не обязан, — процедил он. — Это вы развязали войну с людьми. Это из-за вас мой храм ломится от больных и раненых, а служки не успевают закапывать мертвецов на кладбище на заднем дворе.
— Все настолько плохо? — несколько прибитая его отповедью, спросила я.
— Орден потерял Сальвани. Окончательно и бесповоротно. Скоро война будет здесь. И я хочу быть на правильной стороне. Целители не умеют воевать и не стремятся к власти. Мы можем только лечить и унимать страдания. И нам неважно чьи. Если единоверцы победят, то я хочу быть на правильной стороне. Я хочу, чтобы мой храм выстоял, а мои люди выжили.
От возмущения по спине пробежали мурашки. Я прищурилась:
— За свою шкуру беспокоитесь? Зря. Я встречался с единоверцами. Предателей и клятвоотступников их бог любит ничуть не больше наших. За людей печетесь? Так этот мальчик, которого вы отказываетесь лечить, спас их не меньше вашего. И еще спасет не меньше, если не погибнет сегодня. Смерти всех, кого он не спасет, тоже будут на вашей совести.
Удивительно, насколько уверенно звучал мой голос. Настоятель вытаращился, видно, пораженный моей наглостью. Я и сама поразилась. Зачем я это сказала? Нас же точно вышвырнут теперь. И это еще при хорошем исходе.
— Ладно. Если ты достаточно смел, чтобы меня корить, тогда вот мое условие: отработай здесь неделю. Столько мне понадобится, чтобы поднять твоего товарища на ноги. Конечно, меня ты не заменишь, но хотя бы поймешь, какого это — спасать жизни, а не отнимать их. Ну что, согласен?
Я вспомнила залы, переполненные ранеными, душераздирающие стоны и жуткий запах гниющих ран. А потом вспомнила бледное лицо Микаша. Как он, не задумываясь, бросался меня спасать бессчетное количество раз, как мы ругались в пух и прах и все равно сходились… Я должна ему. Неделю поухаживать за ранеными — не такая большая плата за его жизнь. Я смогу.
— Согласен, — я решительно пожала подставленную руку.
Настоятель Гой кликнул служек. Те внесли Микаша в каморку на руках. Ноги уже его не держали. Когда его пронесли мимо меня, он тяжело повернул голову и заглянул мне в глаза:
— Не стоит.
Я упрямо сжала кулаки. Когда это я его слушалась? Микаша уложили на кушетку у стола и укутали в теплое одеяло. Я уже собралась уходить, как настоятельно снова меня окликнул:
— Кто он вам, что вы так ради него стараетесь?
— Компаньон. Друг. Благородный человек. Из древнего рода Веломри, — пыталась я назвать вескую причину.
Настоятельно на стал допрашивать. Отпустил.
Вначале меня отвели в столовую и как следует накормили пресной чечевичной кашей. Хоть что-то, чтобы живот не сводило от голода. За время странствий я перестала быть разборчивой в еде. Напоили тошнотворным зельем, которое должно было уберечь меня от заразы. А потом повели знакомить с обязанностями. По ехидным ухмылкам служек я поняла, что мне доверили самую грязную работу. Хотели посмотреть, сколько я продержусь. Посмеивались, думая, что я не слышу, заключали пари. Что ж, я была готова к такому повороту.
Поначалу было тяжело. Мыть посуду, пол и ночные горшки, убирать за больными, чистить и смазывать смердящие раны. От вида искалеченных тел и запахов нечистот постоянно подташнивало. Стоны и предсмертный бред вызывали нервную дрожь. Но я терпела, стискивала зубы. Самым трудным было не показывать брезгливость и сочувственно улыбаться больным. Служки наставляли, что для многих улыбка и искреннее сопереживание способны утолить боль сильнее, чем лучшие снадобья и целительские техники. Я уговаривала себя, что это интересный опыт. Сидя дома я бы никогда не узнала эту сторону жизни. Как уродливы недуги, как страшная война и что смерть порой становится избавлением от мук. Костянокрылых жнецов призывают молитвами.
За несколько дней я обвыклась и резкому звуку гонга, и к крикам, и к запахам, и даже к мертвецам. Не вздрагивала, когда переворачивая очередного больного, видела пустой, как выеденная скорлупа, взгляд и сразу звала носильщиков. Душа покрылась черствой коркой, руки с непривычки стерлись до мозолей, сил даже на мысли не оставалось. Меня хватало лишь на то, чтобы помолиться за Микаша перед сном и зажечь свечу у статуи Врачевателя. А потом едва доплеталась до разложенного на полу одеяла и проваливалась в глухой сон. Спать тут разрешалось всего шесть часов. Говорили, что этого достаточно, чтобы не подорвать здоровье. Потом кормили и отправляли на работу. В конце дня тоже кормили и отправляли спать. Все время одна и та же чечевичная похлебка. Я уже и дни различала лишь по палочкам, нацарапанным на полу возле моего одеяла.
Как-то меня послали обрабатывать ожоги старой женщине. Я видела, что она безнадежна. К тем, кого можно было спасти, меня не посылали. Наверное, чтобы не напортачила по незнанию. А тут, они думали, хуже все равно не будет. Я аккуратно убирала струпья с ее кожи, очищала от гноя, втирала унимающую зуд мазь. Старалась причинять как можно меньше боли. Эта боль отдавалась во мне, как будто я сама ее испытывала. Хоть и не воспринимала в своем изможденном, затуманенном состоянии так остро.
Женщина подняла на меня лихорадочно блестевшие глаза. По лбу катились крупные капли пота. Посиневшие губы дрожали от бессилия, когда она пыталась говорить.
— Скажи, я умираю? Только не ври, как другие. Не ври, как остальным.
Я не знала, куда деть взгляд, не знала, как ответить.
— Скажи, там станет легче, на том берегу? — не унималась женщина.
Я честно хотела солгать, как учили. Только вспомнила призрак Айки, ее боль и ожесточение. И не смогла.
— Я не знаю… Наверное, там будет также пусто и одиноко, как здесь. Но… — преодолевая себя, я взяла ее за руку. — Но вы не должны отчаиваться. Если каждый из нас будет надеяться, то когда-нибудь нашей веры станет так много, что она изменит мир, изменит каждого из нас к лучшему. И когда придет час завершать круг, ваша доля будет счастливее этой.