Страница 31 из 56
Естественно, а как же иначе! Она не собиралась упускать такую возможность.
— Ты не можешь присвоить художественной секции имя того, кто, возможно, украл картины у евреев, — сказала я голосом, хриплым от узо. — Не думаешь ли ты, что имеет смысл прежде проверить биографию спонсора.
Глаза профессора гневно вспыхнули.
— Госпожа Габриэла, — склонился он ко мне. — Не все немцы жгли евреев.
— Но вряд ли хоть один из них помогал пожилым еврейкам переходить штрассе…
Его гладкое лицо не шелохнулось. Он вставил сигарету в длинный мундштук и закурил.
— Что делала семья вашего дедушки в Вене? — спросил он и глубоко затянулся.
Сюзанин локоть впился мне в талию.
— Деньги. Много денег, — послушно ответила я. — Его отец торговал драгоценными камнями, у него был большой завод по обработке драгоценных камней, а его дед управлял самым главным в Вене банком. Его звали Фриц Кеслер. Его портрет висел в каждом отделении банка, пока нацисты… — и снова укол Сюзаниного локтя.
Телефон Илии Коэна зазвонил, и верный помощник тут же передал его меценату.
— Ну, чего ты? — зашептала Сюзан мне в ухо. — Ты же мне всё испортишь! Что с тобой происходит?
— Меня бесит, что он нас обманывает, разве ты не поняла? Его интересует что-то другое, Сюзан, а совсем не наш Культурный Центр. И, к твоему сведению, слишком много народу интересуется картинами моего дедушки — и это только за одну неделю… — прошептала я в ответ.
— Ладно, расскажешь мне всё потом. А пока постарайся быть поласковее… — она улыбнулась профессору сахариновой улыбкой, а тот тем временем, отложив телефон, ковырялся в своей тарелке.
— Скажите, Габи, — спросил он, не поднимая головы, — имя Эстер Кеслер вам о чем-нибудь говорит?
Эстер Кеслер, навеки юная тетя моего дедушки, в честь которой меня назвали Габриэла-Эстер, та, чей портрет висит у меня дома, и которой так заинтересовался этот учтивый слизняк господин Топаз, — эта Эстер Кеслер просто преследовала меня!
— Что здесь происходит, профессор? — я положила вилку на пустую тарелку. — Мне казалось, мы говорим о пожертвовании на воспитательный проект. Почему вас так интересует моя семья? — я старалась, чтобы голос звучал ровно.
— Думаю, что я их знал … У вашей прабабушки были две красавицы-сестры, и Эстер — одна их них. Я прав?
Да. Он прав. И он не нуждался в моем подтверждении.
— Послушайте, Габи. У меня есть картина, на которой изображена эта Эстер. Картина ценная. Я знаю, что были и другие картины с ней, написанные очень талантливым художником…
— Мне об этом ничего не известно.
— Зато мне известно, что есть еще одна картина, на которой она изображена с двумя подругами. Я ее ищу…
Я почувствовала холодок в груди. Опять эти три девушки! Пристально глядя на профессора, я сказала своей наивной начальнице:
— Сюзан, по-моему, произошло недоразумение. Ты заметила, что никто тут не говорит о пожертвовании?
— Она слегка пьяна… — услышала я сердитый голос Сюзан. — Не обращайте внимания… — но я, взмахнув над плечом зеленой шалью, уже шла к выходу из ресторана.
Придя домой, я зажгла свет. Со стены в прихожей мне лениво и равнодушно улыбалась красавица Эстер Кеслер.
— Так ты и есть одна из тех девушек в матросских костюмах? — устало спросила я, сбрасывая туфли. Где эта картина, черт бы ее побрал?! Неужели дедушка ее прячет? И почему мошенники всего мира объединились, чтобы раздобыть именно эту картину? Может, лучше ее продать, чтобы избавиться от этой головной боли, и, наконец-то, купить новый компьютер?..
16
— Габриэла!!! — кто-то барабанил в дверь моей квартиры. Очнувшись от тревожного сна, я обнаружила, что лежу на диване, закутанная в клетчатый плед. О, боже! Который час? Кто это там, черт побери?! Ни минуты покоя!..
— Габриэла, это я, Рут! Открой…
Не открою. Ни сегодня, ни вообще на этой неделе — может же дочь Евы позволить себе небольшой антракт в пьесе, где она (то есть, я) вот уже несколько дней подряд играет главную роль!
Послышался скрежет ключа, а затем с лестничной площадки донесся звук удаляющихся шагов, дверь тетиной квартиры открылась и потом захлопнулась. Ушла…
Игрун проснулся и вспрыгнул мне на живот. Прошелся по мне мягкими котенковыми шажками, вспомнив дни, когда был сосунком… Я взъерошила его мягкую шерстку. Кот заурчал и зажмурился от удовольствия. Я тоже закрыла глаза… Сколько времени прошло с тех пор, как мы с Душкой лежали тут вдвоем, и я вдруг решилась сказать ему, как он мне нужен?.. Сутки? Неужели, только сутки?
Горячий душ слегка расшевелил мои застывшие члены. Синяки поблекли и пожелтели, и только на левой щеке всё еще ясно виднелась свежая ссадина — свидетельство драматичной встречи с асфальтом, подстроенной мне Морицем.
Небрежно вытершись, я надела ажурный топ и маленькие трусики, и тут опять раздался настойчивый стук в дверь, а вслед за ним — длинный звонок.
Я открыла.
На пороге, обтянутая спортивным костюмом розового цвета, стояла моя тетя Рут.
— Доброе утро, — пропела она, старательно изображая радость. — Второй день тебя ищу, начала уже беспокоиться… Что у тебя с лицом? Ты выглядишь так, будто…
— Ничего серьезного, тетя, — оборвала я ее. — Я очень занята, мне нужно быть в Культурном Центре, так нельзя ли…
— Минуточку, Габи, — вкрадчиво прогундосила Рут. — Кое-кто хочет с тобой увидеться, и я предлагаю…
— Весьма сожалею, тетя, — ответила я ей в тон. — Ничего не получится, меня ждут шестьдесят человек. У нас сегодня первая репетиция мюзикла…
Это не произвело на Рут должного впечатления.
— Топаз! — завопила она, перегнувшись через перила лестницы. — Она здесь!.. — и тут же прошептала: — Надень что-нибудь, он уже идет…
До чего же он наглый, этот слизняк, сердито подумала я. Как он смеет… Но тут же мне пришла в голову другая, более здравая, мысль. Может быть, ему удастся пролить немного света на эту тайну… Чем я рискую?! Он больше не посмеет ко мне приставать. Я нехотя побрела в спальню, втиснула ноги в синие джинсы стретч и вернулась в гостиную. Топаз и Рут сидели на диване, как пара встревоженных родителей, ожидающих свою непослушную дочь. Усевшись в большое кресло, я закурила. Рут пару раз сухо кашлянула, но не решилась сказать ни слова.
Топаз смущенно мне улыбнулся:
— Габи, у меня к вам несколько вопросов…
— Послушайте, — прервала я его, и улыбка стерлась с его лица. — У меня для вас ровно десять минут. Спрашивать буду я, а вы — отвечать. Вам ясно?
— Габриэла! — голос Рут звучал укоризненно и смущенно одновременно.
— Ничего, — покорно сказал Топаз. — Пусть спрашивает.
— Прекрасно! Объясните мне, что это все вдруг так заинтересовались дедушкиной коллекцией?
— Знаете, как это происходит, — слухом земля полнится… Уже несколько месяцев в кругах понимающих людей говорят о коллекции вашего дедушки. Тот, кто интересуется искусством западной Европы конца девятнадцатого века, мог услышать много интересного о его картинах…
— Например?
— Говорят, что это многоплановая коллекция, объединяющая разные стили — неоклассический, реалистический, малоценные пейзажи и несколько портретов, представляющих собой неудачное подражание. Говорят, что Макс Райхенштейн — «сентиментальный» коллекционер, не соблюдающий ни темы, ни хронологии, и коллекция его случайна, эклектична.
Топаз посмотрел мне в глаза. Он был смущен и унижен. Я впервые почувствовала, что он не играет.
— Что еще, Топаз? Расскажите мне всё.
— Говорят, что в этой коллекции есть один или два бриллианта. Возможно, даже больше. Говорят, что ваш дедушка понятия не имеет о том, чем владеет. Именно поэтому его коллекция так будит воображение.
— А чего хотите вы?
— Увидеть коллекцию и обнаружить этот бриллиант — только и всего… — его бледное лицо снова украсилось жуликоватой улыбкой.