Алмазная пыль (ЛП)

— Кстати, ты, конечно, знаешь, что не ты первая это придумала.

Она так вздрогнула, что можно было подумать, что у нее начались схватки.

— В каком смысле?

— Бернстайн украл эту идею у Шекспира, а тот — спер сюжет у кого-то еще. В искусстве всегда так — у хорошей идеи много родителей.

Она растерянно уставилась на меня.

— Ты понимаешь, что тебе придется взять на себя режиссерскую работу?

— Само собой! Я и не сомневалась.

— Хорошо, — она обвела взглядом комнату. — Я прошу всех мобилизоваться для решения этой задачи. Габи возглавит проект. На этой неделе произведем отбор актеров. Времени мало. Габи, не знаешь, кто мог бы заняться хореографией?

Конечно, знаю! Там всё было написано — даже фамилии аранжировщика музыки и звукорежиссера. Воровка лицемерная!

В половине десятого мы все вышли из Культурного Центра на темную улицу Яффо.

— Леа, зайдешь на чашечку кофе? — спросила Сима.

Фима улыбнулся мне. По Центру гуляло много рассказов о двух учительницах рукоделия, которые в глубокой тайне ведут не вполне педагогичный образ жизни.

Я побежала к старому папиному «форду». Почему-то возникла в памяти давняя история, как было решено поменять старый «Ситроен» на новую машину. Я вдруг ясно вспомнила семейные дискуссии, и как все были против немецких машин…

Вспомнила маму и папу, склонившихся над цветными каталогами в поисках машины, которая сменит устаревшую француженку. Это одна из последних картин счастья. Оба сидят в одном широком кресле, ее кудрявая голова прижата к его голове, в которой всё больше серебряных нитей… Как красивы они были! Тогда мы еще были сплоченной семьей в новой машине с двумя детьми на заднем сиденье, которые постоянно дрались. Потом Лиор погиб, а та, что называла себя моей мамой, объявила, что не может ходить по земле, выпившей кровь Лиора, и уехала в другое место. Мы не последовали за ней. Она умоляла, но мы отказались. Папа тосковал по ней, как рыба тоскует по воде, как цветок по бабочке, — отчаянная тоска с каждым годом только усиливалась, но не соглашался покинуть эту землю. «Даже, если она проклята, лучшей у нас нет», — повторял он. Никто не сомневался, что я останусь с ним. Я должна была промывать и бинтовать раны, которые она оставила, и это удерживало меня рядом с ним сильнее всего. Она уговаривала меня поехать с ней, но я отказалась. «Я — не ты! — кидала я ей в лицо. — Я не бросаю раненых на поле боя».

Я завела машину и включила дворники, чтобы смести листья, налипшие на переднее стекло. Позвонила папе. Он мгновенно ответил. Я представила его в маленькой комнате клиники, окруженного бутылками с водой и книгами.

— Где ты?

— На курсах макраме в Мозамбике.

— Я тебя уже несколько часов ищу! Не для того ли нужен человеку мобильник, чтобы поговорить со своим отцом? — Слава Богу, он шутит.

— Ты же знаешь, что они не любят, когда мы тебе звоним в первые дни лечения.

— Плевал я на них! Я лучше знаю, что мне полезно.

— Как самочувствие, папуля?

— Всё в порядке, мне лучше. Я уже пять дней сух, как сито. Ты не забываешь выводить Бой?

— Не беспокойся.

— Хорошо. Я не могу дозвониться до своего отца. Ты говорила с ним?

Рассказать или нет?

— Думаю, с ним всё в порядке.

Он сразу усёк:

— Думаешь?! Что случилось? Что он натворил? Когда ты его видела?

— В чем дело?

Он минутку подождал, будто анализируя мой голос.

— Эй, дочь! Ты что-то от меня скрываешь. Что случилось?

Я быстро оценила обстановку. Для таких минут существует белая ложь.

— Всё в порядке, то есть, почти… Вчера он чуть не свел меня с ума, позвонил, что не может найти ключи от дома. Мне пришлось бросить кружок и поехать им открыть.

— Нашли?

— Конечно! Они висели на поводке Морица.

Он облегченно вздохнул. Поверил. Теперь нужно прибавить пару деталей, чтобы подкрепить ложь.

— На радостях он приготовил мне стакан чая-гурме урожая сорок шестого года.

Папа рассмеялся. Иногда сценическое образование приносит ощутимую пользу. В трубке зазвучали настойчивые гудки.

— Я должна заканчивать.

— Кто это там всё время звонит? Жених? — Это его пунктик. — Как это такая красивая девушка как ты до сих пор не нашла жениха? Куда смотрят парни? Они слепые или это ужасное техно ослабило их чувство осязания? — Мой папа мечтал о внуке. Собственно, он признался, что больше всего на свете мечтает обнять внучку.

— Может, это и правда жених, — засмеялась я. — Ну всё, пока, папуля! Будь хорошим мальчиком и выполняй все задания.

Гудки прекратились. Я набрала номер автоответчика. «Есть пять новых сообщений», — монотонным голосом произнесла трубка. Три сообщения были от Шамира. Последнее заканчивалось словами: «Мы вас давно ищем! Позвоните, пожалуйста. Сегодня же. В любое время».

6

Десять часов вечера. Наконец-то я во дворе у дедушки. Двумя прыжками преодолеваю лестницу, ведущую на веранду. Слава Богу, в доме светло!

— Дедушка, это Габи!

Дверь чуть-чуть приоткрылась.

— В такое время? — Даже не потрудился скрыть, что считает мой визит неуместным!

— Как ты себя чувствуешь?

— Как обычно. Жаль, что ты не поехала с нами сегодня.

Разумеется. Среда — день Лиора. Уже много лет каждую среду папа, дедушка и Якоб отправляются на военное кладбище. Очень редко, после долгих уговоров, присоединяюсь к ним и я. Мне претит их культ смерти. Я не нуждаюсь в сидении над плитой, на которой написано «Дорогой наш Лиор». Лиор со мной везде. Но папа и дедушка строго придерживаются ритуала, и Газета вместе с ними. При каждом посещении Газета достает из кармана новую шахматную фигуру, которую вырезал для Лиора, ставит ее на плиту и рассказывает ему на своем языке какие-то истории. Папа с дедушкой сидят на облупившейся скамейке и молчат. Потом папа вынимает из бумажного пакета бутерброды, и все трое молча едят.

«Почему же Лиор не возвращается?» — каждый раз спрашивает Якоб у дедушки, когда они возвращаются с кладбища.

«Оттуда не возвращаются», — отвечает дедушка. Газета смотрит на него с сомнением — ведь он же вернулся!

Повернувшись ко мне спиной, дедушка вошел в лабораторию. Я за ним.

— С кем ты встречался вчера после обеда? — задала я вопрос, который целые сутки не давал мне покоя.

— С чего ты взяла?

— Я нашла чек. И зачем ты надел выходной костюм?

— А что, нельзя?

— Откуда у тебя снимок этой картины с тремя морячками?

— Я тебя не понимаю. О какой картине ты говоришь?

— Почему ты не хочешь рассказать мне, что произошло?

— А почему у тебя такие большие уши? И почему у тебя такой длинный нос и болтливый рот? Что ты всё спрашиваешь и спрашиваешь?!

Газета спал в кресле в той же позе, в которой заснул вчера вечером. Его тщедушное тело было почти не заметно среди беспорядка, всегда царящего в кабинете дедушки. Всюду валялись бумаги и счета, пожелтевшие от времени картонные папки громоздились на полках и на громадном письменном столе. Более пятидесяти лет копил дедушка письма и документацию, не соглашаясь расстаться ни с одним клочком бумаги. Несмотря на кавардак, он прекрасно разбирался в этой груде бумаги и мог быстро и без труда найти любой нужный документ.

Быстрым движением дедушка смахнул в ящик стола тонкую картонную папку. Я успела заметить лишь часть надписи, сделанной толстым фломастером: «Адвокаты и нотариусы А.Д.»

— Что в этой папке, дедушка?

— Перестань! Что ты во всё лезешь?! Хочешь чаю? Помогает от нервов.

Нет, только не это! Я подошла к столу:

— Спасибо, деда, я только что пила. Что было в папке, которую ты спрятал в ящик? Тебе опять предложили продать дом? Дают хорошую цену?

Он поднял на меня синие глаза.

— Не морочь голову! Никто ничего не прятал!

Вместо того, чтобы спорить и настаивать я обняла его. У него вырвался тяжкий вдох. Тихий, пугающий вздох, похожий на скрип старой рассохшейся мебели. Мы стояли обнявшись, всё понимая и не произнося ни слова.