Страница 12 из 21
— Ты не дури, не дури, — быстро заговорил Коля. — Если не пойдешь, — знаешь, что будет?
Юра вспомнил сизое лезвие и жестокий взгляд. Он стиснул локоть Коли.
— Понимаешь, я не могу. Скажи им всем. Не могу. Ты не думай — я никому не расскажу. Не продам вас. Слово даю. Только и вы меня оставьте в покое. Я на работу буду устраиваться.
— А в нашем отделе кадров рассчитался?
— Не шути, Коля, Я серьезно. Честное слово, — не могу.
— И я серьезно, — в прежнем тоне ответил Коля,
Видно было, что этот разговор ему по сердцу. Нравилось выступать в роли повелителя и очень нравилось мучить. Он внимательно смотрел на Юрины дергающиеся губы и кривил рот в довольной улыбке.
— Знаешь что, — предложил он. — Скажи это сам Яше. Может быть, он отпустит.
Юра ухватился за обманчивую надежду, А вдруг Яков действительно отпустит? Какая им от него польза?
Он вместе с Колей вышел на улицу, к Якову. Поздоровался. Тот, не ответив на приветствие, бросил «пошли» и зашагал так быстро, что Юра едва поспевал за ним. Он пытался что-то говорить, объяснять, но Яков невозмутимо отвечал:
— Позже поговорим.
Они вошли в маленький грязный двор, свернули в закоулок. Юра увидел Гундосого и остановился.
— Иди, не бойся, — подтолкнул его в спину Коля.
— Говори! — приказал Яков.
Юра повернулся к нему и заговорил, все время боясь, что его не дослушают:
— Не могу я, ребята. Неправильно все это. Хочу честно жить. Никому не скажу о вас. Только нельзя мне с вами.
— Сам к нам пришел? — спросил Яков.
— Да. — Юра искоса взглянул на Гундосого. Тот стоял сбоку, спрятав волосатые руки за спину.
— Ты пришел к нам за помощью. Помогли мы тебе?
— Да.
— Мы дали тебе заработать и спасли тебя от позора?
— Но я же не знал…
— Не знал, что мы — воры?
Юра хотел ответить «да», но не решился.
— А знаешь, сколько ты нам должен?
Юра удивленно посмотрел на Якова.
— Да, должен. И не притворяйся, будто не понимаешь. Крали-то мы, а ты только продавал. Мы за тебя работали.
— Я отдам. Пойду на работу и отдам.
— Сначала отдай, потом иди на работу.
— А сколько я должен? — с облегчением спросил Юра. Ему казалось — еще немного, и это мученье кончится.
— Ты должен пять тысяч рублей.
— Так много?
— Выходит, я вру?
Юра хотел сказать, что его не так поняли, но перед глазами мелькнул волосатый кулак. Удар!.. Он покачнулся и почувствовал соленый привкус во рту.
— Подожди, Гундосый, — сказал Яков. — Может быть, субъект одумается?
Слово «субъект» напомнило о рассказе из лагерной жизни. Видно, это воспоминание отразилось как-то на Юрином лице, потому что Яков улыбнулся и спросил:
— Знаешь, кто придумывал развлечения в лагере над тем субъектом?
Юра не отводил от него взгляда.
— Я. — Яков помолчал, любуясь впечатлением, произведенным на Юру, потом снова спросил:
— Понял, субъект?
Холодный пот выступил у Юры между лопатками. Он почувствовал, как рубашка прилипает к спине. Не знал Юра, что Яков рассказывал о той «лагерной истории» не так, как она происходила на самом деле, а так, как ему хотелось бы. Не мог же он признаться, что при первой попытке к издевательству его осудили дополнительно на три года.
Яков остался доволен выражением Юриного лица. Он продолжал свои поучения:
— Вот ты выдал бы нас. Думаешь, только нас посадили бы, а тебя оставили на воле? Нет, субъект. Ты тоже сядешь. А там тебе придется не сладко. Если и не попадем в один лагерь, то дадим знать о твоей личности дружкам. Они тебя просветят.
За Юриной спиной захихикал Коля.
— Надеюсь на твою понятливость, — закончил Яков.
— Не могу я с вами! Не хочу! — закричал Юра. Ему стало омерзительно само присутствие этих изгаженных, жестоких людей. — Вы меня не заставите!
Его ударил по затылку Коля. Юра обернулся к нему и был сбит оглушительным ударом в ухо. Удары сыпались со всех сторон.
— В лицо не бейте. Лучше в живот. И не видно, и дольше помнить будет, — командовал Яков.
На шум прибежали две женщины и пожилой мужчина в вылинявшей железнодорожной форменке.
— Ворюга проклятый! — воскликнул Яков. — Он еще огрызается!
— Не смейте так бить! — вмешался пожилой мужчина. — Отведите в милицию, там разберутся.
Юра попытался обратиться к нему. Но распухший язык едва ворочался. Гундосый схватил избитого за шиворот и поволок со двора. В воротах зашипел на ухо:
— На улице цыкнешь — зарежу!
Юру подхватили под руки с одной стороны — Яков, с другой — Гундосый.
— Мы отведем тебя домой. Проспишься, завтра с нами пойдешь «на арапа». Гляди только — без фокусов. А за науку спасибо скажешь, — говорил Яков.
— Не вздумай — в милицию. Все одно не дойдешь — прирежем, — шипел Гундосый. — Никто тебе не поможет.
— Каждый человек — за себя. А за тебя — никто, — сказал Яков.
Юра долго не засыпал. Опухло ухо. Болели живот и поясница. Тяжело было дышать. Он лежал и думал. До чего дошел! Начал со спекуляции — попал к ворам. Что его ждет впереди? Если он не пойдет к ним, его убьют. Если пойдет, то станет вором, будет бояться милиции, дворников, собак, случайных прохожих, будет презирать себя. Отправиться в милицию… не дойдет… А если дойдет, то его посадят вместе с ними.
Ныло сердце, как больной зуб.
Он старался не ворочаться на постели, чтобы не разбудить мать. Но она все равно услышала. Позвала:
— Юраша.
Он подошел к ней.
— С кем ты сегодня дрался?
Юра удивился. Он был уверен, что мать ничего не заметила. Ответил угрюмо:
— Было — прошло…
Разве мог он рассказать обо всем? О том, как продавал ворованное на рынке? О краже? О ноже в руке Гундосого, о холодно вспыхнувших глазах Якова? Удары, десятки ударов в живот, в бок, в опину. А что ждет его впереди?
— Расскажи все, сын…
Он вспыхнул. Закричал на нее, на себя, пытаясь заглушить свой страх:
— Отстань от меня! Слышишь, отстань! Ты еще ко всему!..
Мать приподнялась на постели. Сын впервые так разговаривал с нею. Что это — дурное влияние? Или ему так трудно?
Материнское сердце говорило: да, ему трудно. Захотелось привлечь его к себе, пригладить вихры, спрятать на своей груди его мальчишечью, глупую и любимую голову.
У нее появилось тревожное предчувствие.
— Юрий, — сказала она. — У нас в роду все были честными людьми.
— Знаю, — буркнул он.
— Расскажи мне все и давай вместе подумаем, как быть.
— Потом, — снова буркнул Юра.
…На следующий день он пошел в городское управление милиции…
Подполковник Котловский слушал Юру и одновременно вспоминал… Сколько он видел таких вот юных лиц, истерзанных страхом или болью…
Семен Игнатьевич понимал людей. Движение губ, улыбка, взмах бровей и особенно руки — изнеженные или мозолистые, нервные и гибкие или тупые, с короткими пальцами, дрожь пальцев или наглое постукивание по столу — открывали ему не одну черту в характере подследственного.
Подполковник внимательно приглядывался к сидящему перед ним Юрию Чижику. И этому юноше он должен помочь стать настоящим человеком.
Смяв папиросу, Котловский спросил:
— Боишься их?
— Боюсь, — ответил Юра.
— Они сами всех боятся, — сказал Семен Игнатьевич. — Ясно?
— Ясно, — ответил Юра. Но ему было совсем ничего не ясно.
— А тебе надо лечиться, — проговорил подполковник. — Не делай больших глаз. Да, тебе нужно лечиться от страха, от лени, от эгоизма. И мы поможем тебе устроиться в лечебницу.
Он снял телефонную трубку и набрал номер.
— Приветствую тебя, — сказал Семен Игнатьевич в трубку. — Это я, Котловский. С просьбой к тебе. Есть у меня один знакомый паренек, ему срочно требуется лечение. От чего? Ну, скажем, от лени и страха. Нет, болезнь пока не запущена… Да… Так не примешь ли его в свою лечебницу?… Что? Думаю, согласится. Сейчас спрошу у него.
Он повернулся к Юре: