Страница 74 из 79
— Свои…
Через несколько минут связисты были на батарее, обнимали уцелевших ребят, совсем забыв, что те раздеты донага, дробно выстукивают зубами, а над полем завихоривает белая сутолочь. Опомнились, посрывали с себя, кто что, укутали артиллеристов, успевших мысленно умереть и воскреснуть, отправили в село, на обогрев. Последними объявились ездовые Соболев и Корнев. Оказывается, были уведены казаками, по дороге бежали, когда на разгромленных донцов навалился Тридцатый кавалерийский полк.
Отовсюду гнали пленных. Голенастый есаул, настигнутый конной разведкой у бугра, застрелился.
Но радость вспыхнула на какое-то мгновенье и погасла. Широкой многоверстной полосой от Елизаветовки до Веселого лежали порубленные белоречане…
Игнат с конными разведчиками вырвался далеко вперед и в Веселое попал кружной дорогой, через час после боя. На полном скаку осадил коня у штаба, весело подмигнул ординарцу. Обход получился, краше не бывает: распатронена вся, как есть, сводная белоказачья группа, с мясом вырван еще один коготь из бароновой лапы!
Но почему такой отрешенно-убитый вид у Алексея Пирожникова? Откуда он? Шел мимо, еле передвигая ноги, в шубейке нараспах, без шапки. Игнат малость посуровел.
— Эй, Леха, тебе что было велено, чертолому? Лежать, и никаких гвоздей. А ты?
— Я-то лег и встал… А вот ему больше не подняться… — с усилием пробормотал в ответ Пирожников.
— Кому?
— Полку Белорецкому… — Алексей тяжело, всем телом привалился к плетню, стиснул голову кулаками, навзрыд заплакал…
Штаб сковала непривычная тишина. Полушепотом вели разговор телефонисты, в прихожей и на крыльце немо сбился ординарский люд. Ни слова, ни стука, ни шороха. Игнат, окаменев, сидел бок о бок с подавленным командиром бригады… Будь ты проклято, сельцо Веселое! Сколько боевых ребят полегло перед тобой, какие батальоны пошли на распыл… Срывы, неудачи бывали и раньше, но такая устрашающе скорая, нелепая, кровавая грянула чуть ли не впервые.
В Игнатовой голове опять и опять возникал вопроса кто виноват? Спору нет, проморгал молодой командир, не на высоте оказался и штаб. Ну, а ты, комиссар Нестеров, ты, который за все и за всех в ответе, так ли уж ни при чем? Да, твое место было с обходной колонной, ничего не скажешь против… А вот о белоречанах всерьез не подумал, понадеялся: может, встанет на ноги Алексей, а если нет, с фронтальной атакой запросто справится его помощник. Просчет обернулся непоправимой бедой. Помкомполка прозевал наскок белоказачьих лав, растерялся, подвел под сабли первый и отчасти второй батальоны, погиб сам…
Трудно, чертовски трудно было смириться с мыслью, что выведен из строя один из наиболее стойких рабочих полков, разбит накануне решительных боев за Крым. Не раз он спасал, казалось, безвыходное положенье! Не поспей белоречане к Березовой горе, неудача под Пермью была бы куда горше и опасней. А в рейде, во время перехода партизан по Уралу? Полк грудью вставал на пути отборных дивизий Ханжина и Колесникова, на пути офицерских частей. Потом переправа через Сим, бой за высоты, одна круче другой, потом станция Иглино, река Уфимка, бросок у Енисея, сквозь пургу и шквальный огонь. И вот — Веселое…
Вечером в бригаду приехал Иван Кенсоринович Грязнов. И погоревал вместе, и отругал, и похвалил за веский удар по сводной Донской группе. И тут же склонился над картой Северной Таврии, — время не ждало.
— Волю в кулак, други мои! — он взъерошил кудрявую голову, закончил: — Поднимайте батальоны.
Бригада выступила с темнотой. Падал снег, подмораживало. Где-то далеко на юге вспыхивали зарницы орудийного боя, — там, сквозь порядки Первой Конной, прорывалось к перешейкам ядро потрепанных, но еще не сломленных до конца врангелевских войск.
Глава семнадцатая
Третье ноября застало полки на подступах к Чонгару. Справа и слева — полосы взрябленной, темно-серой воды, Гнилое море, вдоль тонкой линии железной дороги — крошечные станции, почти на виду одна у другой, по черте степного окоема — редкие хутора.
Гремели бои. Чонгарский полуостров был весь изрыт окопами, на версты опутан колючей проволокой.
— Говорят, корниловская дивизия, а обок — марковская… — хмуро пробормотал Егор, лежа в цепи.
— Нам не привыкать, — отозвался Кольша Демидов. — Кого-кого не расшибали: и дутовцев и дроздовцев.
Особенно упорной и кровопролитной была схватка за станцию Джимбулак. Надвигалась темень. Роты верхнеуральцев и красноуфимцев шли в лоб на бетонные капониры, обозначенные огоньками выстрелов, рубили оплетку саперными лопатами и топорами, откатывались, вставали вновь… Под угрозой охвата белые отступили к станции Чонгар.
Ночь провели, считай, под открытым небом: в выбитые окна станционных построек влетал бешеный морской ветрило, обдавал студеной сыростью. Бойцы, усталые, с подведенными от голода животами, лежали на кучах соломы. В дверь то и дело вваливались опоздавшие, с головы до ног облепленные снегом, спрашивали, не найдется ли свободное местечко, падали у порога… Неумолчно гудели орудия в стороне Перекопского перешейка: там готовилась к новому штурму Турецкого вала Пятьдесят первая дивизия, сосед по Каме и Тоболу.
Утром к Джимбулаку вплотную подкрались врангелевские бронепоезда. Подкатили незаметно, тихо, в седой рассветной мгле, когда красные, измученные непрерывными боями, спали мертвым сном. Спасибо командиру батареи Чеурину, не проморгал. Уловив глухое подрагиванье рельсов, он вышел на железнодорожное полотно, вгляделся — с юга безмолвно подплывала длинная пестробокая громадина, из бронебашен угрожающе торчали пушки.
Чеурин поднял ездовых, благо ночевали они у лошадей, батарея быстро взялась на передки, отскочила за станцию. И вовремя. Головной бронепоезд придвинулся к станционным постройкам, откуда толпами выбегали сонные бойцы, ударил в упор. Стрелковые роты, команды разведчиков и связистов, полковые обозы кинулись прочь, путаясь в проволочных заграждениях накануне захваченной укрепленной полосы. Вдогонку зло визжала картечь, взахлеб стрекотали пулеметы, сметали все живое… Лишь отдельные группы успели кое-как собраться, отходили организованно, вынося раненых, стреляя по белому десанту, высаженному с бронепоездов.
Чеуринская батарея, установленная в полуверсте от Джимбулака, молчала. Неподвижно застыл на взгорке ее командир, окаменев сизыми скулами.
— Товарищ комбат, наши гибнут! — вскинулись отчаянные голоса.
— Ждать! — скупо молвил Чеурин. Чего ждать — не сказал, но и так было ясно: пока бронепоезд не подставит пестро-серый, цвета волчьей шкуры, бок. Но тот был на редкость осторожен. Пачкал небо черным дымом, скалил пасть из-за угла, плевался раскаленной слюной, а вперед — ни шагу. Терпенье батарейцев истощалось: выйдет «волк» на открытое место или нет? Наконец осмелел. Раздолбал вдрызг водокачку, станционное здание, подпалил склады и пакгаузы, выкатился во всей своей сумрачной красе.
— Батарея… прямой наводкой… — пропел Чеурин и, выждав несколько мгновений, отрывисто закончил: — Огонь!
Четыре ствола полыхнули длинным, хвостатым пламенем. Первый снаряд упал перед бронепоездом, второй — за ним, остальные угодили в самый чок. Наблюдательная башня треснула как яичная скорлупа, осела в сторону, из бронеплощадки повалили клубы дыма, и донесся приглушенный взрыв.
— Два попадания, товарищ комбат!
— Вижу… Батарея, огонь!
Бронепоезд остановился перед семафором, усиленно запарил: новый «гостинец» попал в локомотив.
От окопов укрепполосы с криками «ура» набегали приободренные удачей цепи. На плечах марковского десанта они ворвались в Джимбулак и едва-едва не захватили подбитого «волка». Жаль, ушел-таки. Видно, попался опытный машинист, стронул громадину, отвел назад.
Полки, поддерживаемые беглым огнем батарей Сивкова и Чеурина, устремились к станции Чонгар, последней на полуострове. Впереди шла 6-я кавдивизия. В полдень конница, а вслед за ней и пехота Первой бригады вынеслись к Сивашу. Врангелевские бронепоезда медленно переползли на полуостров Таганаш, и тут же грохнуло два взрыва. Крайние фермы железнодорожного моста вздыбились кипуче, с плеском обрушились в воду. Конница попыталась прорваться левее, на Тюп-Джанкой, через горящий пешеходный мост, но, встреченная залпами, отпрянула назад.