Страница 65 из 79
— Бросок до света! — еще раз напомнил он Мамаеву.
— Будьте уверены, Станислав Алексеевич, не подведем!
Гущинский крепко пожал ему руку, повернулся к Решетину.
— Шестая резервная идет и из-за Ушаковки, уступом!
— Есть! — козырнул капитан. Стоял во весь рост, не кланялся залетным пулям, не особенно смущался, встретив чей-нибудь острый взгляд.
— Капитан-то, капитан… — пробормотал высокий солдат. — То в «эшелонах смерти» орудовал, не спал ночами, а то — бац — и в красные!
— Не в красные, а позеленел, — поправил его седоусый боевик. — Понимай разницу.
— А сколько он пленных взял себе в отряд? — колко заметил третий. — Здесь они, по соседству!
— Все перепуталось, ей-пра. Кто с кем, супротив кого…
— Разберемся на досуге!
Лежали перед Интендантским садом, обеспокоенно вслушивались в треск и гул за спиной. Круто подморозило. На Ушаковке появилась наледь, зеленовато-синими кругами испестрила снег. «Прибывает и прибывает… Как бы не отрезала напрочь!» — с тревогой подумал Егор. В ожидании сигнала он задремал, кутаясь в шинель, а когда снова поднял веки, ночь кончилась… Где же чертов Решетин, заснул, что ли? Теперь пиши пропало, все на виду! Но шестая резервная шла, вернее, брела сквозь густой пар, по колено в ледяной воде. Егорка испуганно привстал. Что он творит, капитан, ведь белые-то наверняка готовы… И те не промедлили: с колокольни собора, с крыш тюрьмы, из окон военно-обозных мастерских заклокотали пулеметы. Первый взвод был выкошен почти полностью. Тяжелораненые с криками барахтались в кровавой каше, пытались выбраться из нее, замирали, скованные судорогой.
Атака сорвалась…
Подоспел угрюмый, не в себе Гущинский, на ходу выговаривая капитану, старшие групп столпились под берегом. И тут Егор услышал, как ругается обычно тихий, незлобивый Терентьев.
— Фанфарон, черствая душа! — гремел он, подступая с крепко сжатыми кулаками к Решетину. — Как вы смели… солдат… на верную смерть!
Тот с кривой улыбкой на потном, рябом лице оправдывался: дескать, бой есть бой, всегда кто-то гибнет.
— Замолчите! — оборвал его Терентьев. — Сделай такую глупость новичок, я бы еще понял, но ведь вы — кадровый офицер, три года провели в окопах германской, черт бы вас побрал!
В ссору вмешался Гущинский:
— Расходитесь по местам, товарищи. Будет время — обсудим в штабе.
— Но как он смел!..
— Ступайте вон, старик! — возвысил голос Гущинский и топнул ногой. Усилием воли подавил внезапный гнев, поправился: — Идите в роту.
Старшие групп удивленно взглянули друг на друга, не понимая, в чем таком провинился добряк Терентьев, долго молчали.
— Да-а-а, — наконец обронил высокий. — Цепко держит былое, наперекор всему.
Ближе к вечеру Мамаев с Егоркой отправились в штаб, их зачем-то вызвал Гущинский. Бой на Ушаковке то утихал, то разгорался с удвоенной силой.
Пока Мамаев ходил по делам, Егорка грелся в дежурной комнате, сбивчиво рассказывал коменданту, седоусому слесарю, о неудачной атаке. Тот в свою очередь поведал кое-что новое: оказывается, Решетин до утра накачивался спиртом, принесенным стражниками из кадетского корпуса.
— Верно, при мне грабанули, — сказал Егорка и покраснел, вспомнив о присвоенной бритве.
В переднюю вошли господин в просторной енотовой шубе, некто в драповом пальто, молодцеватый офицер с ало-зеленой ленточкой в петлице, за ними, повесив карабин дулом вниз, чешский унтер в красном гусарском «пирожке».
Часовой у порога взял винтовку наперевес.
— Кто будете, граждане? Ваш мандат!
— Мы — делегация Политического центра. Идем из расположения нейтральных чехословацких войск, где вели переговоры, — отозвался господин в енотовой шубе.
— Что ж, разговор порой лучше, чем кровавая драка… — сказал комендант. — И куда теперь?
— Нам необходимо увидеться с подпоручиком Гущинским, — разлепил тонкие губы офицер. Комендант неторопливо свернул «козью ногу», высек огонь, глубоко затянулся.
— Значит, из Политцентра?
— Да, если сокращенно, — вмешался некто в драповом пальто. — Иными словами, блок революционно-демократических организаций.
— Сами-то… из каковских блох? — скосил на него глаза комендант.
Офицера передернуло, господин в шубе раскатился веселым смехом.
— А вы шутник, уважаемый… Если вам интересно, мы оба — гласные городской думы.
Комендант быстро глянул на Егорку.
— Стало быть, за нас, безгласных, думали? Та-а-ак, приятное знакомство…
Гримаса крайнего недовольства отразилась на лице господина в енотовой шубе: расспросы, как видно, пришлись ему не по нутру. Тотчас утратил напускное веселье, процедил:
— Скажите наконец, где нам найти Гущинского?
И господин в енотовой шубе, и его думский приятель, и офицер перестали занимать коменданта.
— Дуйте прямо, не ошибетесь! — и когда делегация Политического центра исчезла за дверью, он повернулся к Егорке. — Видал борцов? Рабочий комитет с них глаз не спускает, с «центроуповцев». Крутят-вертят. Главкома избрали, капитана Калашникова, а силенок нет как нет. Они, эти «голубые уланы», думают: кто палку взял, тот и капрал… Поживем — увидим. И Калашников допрыгается, дай срок. Нацеплял на себя ремней, оружия, лент — не подступись. Тьфу! А сам полгода назад ремни из человеческих спин вырезал, в контрразведке гайдовской. Все забыто, обо всем! А про лозунг ихний знаешь? У-у! Созыв земского собора, суд над Колчаком, замиренье с большевиками, на особых условиях. Думки о своей вотчине, от Байкала до Оки… Только не выгорит, ей-ей!..
Он вспомнил о чехе, стесненно топтавшемся у поро-га, подозвал его.
— Эй, вояк, чего же ты? Давай к нам… Як се маш? Как живешь-поживаешь?
— Декуйи, добже.
Егор подвинулся на скамейке.
— Садись, грейся. — Он указал на красный гусарский «пирожок». — Ты, кавалерист, совсем по-летнему. Уши-то не мерзнут?
— Уши́? — спросил чех и рассмеялся. — Ой, мьерзнут!
— В Чехии, поди, намного теплей, чем в Сибири.
— Ано, ано, — закивал гусар.
— К себе собрались, без никаких?
— Довольно! Зачьем война? Марионеткой не хочу!
Комендант одобрительно похлопал гусара по спине.
— Верно рассудил. Нам с вами делить нечего.
— Совсем нечьего, приятел.
— А почему все ж таки медлите? — спросил Егорка, и чех пригорюнился, развел руками.
— Ой, бьеда с нашими генералами… Кажется, нам отсюда никогда не уехать!
Комендант сурово, точно все вокруг зависело от бравого унтера, сказал:
— Если б не ваш брат, и Колчак не вспух бы как на опаре.
— Ано, вы правы, — согласился чех, словно тоже чувствовал — все держится на нем, и только на нем. Седоусый кашлянул сумрачно, поняв, что несколько перегнул палку, достал кисет.
— Закуривай, гусар.
— Декуйи, — чех покивал на дверь, за которой скрылась делегация. — У вас новая власть? Политцентр?
— Власть, да не наша. Белые или зеленые… — комендант для убедительности помотал в воздухе клочком курительной бумаги, потом ткнул пальцем в отворот Егоркиной шинели. — Говорю, белые или зеленые — один черт.
— Ано. Понимаю вас.
— А скажи, гусар, где ноне обитает Колчак-Толчак? — вдруг спросил Егорка.
— Адмирал? — чех повел рукой на запад. — Пока там. Но скоро — здесь!
— Точно знаешь? — спросил комендант и похлопал по боку, где висел наган. — Встретим, не беспокойся. Как, Егор?
Чех торопливо вскинулся. Из внутренних комнат выходила делегация Политцентра, вместе с членом ревкома и Мамаевым. Впереди шел голенастый офицер, оглядываясь на ревкомовца, отрывисто бросал:
— Поймите наконец, вокруг нас — крупные международные силы, войска нескольких держав. Иностранные миссии — британская, японская, французская, чешская — и без того подозрительно относятся к перевороту.
— К рабоче-солдатскому восстанию, хотите сказать? — уточнил член ревкома.
— Как вам будет угодно! — отрезал офицер. — Суть не в словесном обрамлении. От имени штаба армии народной свободы я требую временно снять с домов предместья все красные флаги. Повторяю, до единого!