Страница 53 из 79
Представитель с грохотом отодвинул стул.
— Ну, хорошо, военкомбриг, точнее, временно исполняющий обязанности… — сказал ос нажимом на последние три слова. — Как я вижу, разговор не удался. Продолжим его в политотделе армии.
Игнат остался наедине с помвоенкомдивом, предчувствуя грозу. И она разразилась, едва мимо окон пропорскало новенькое авто представителя военведа.
— Как вы смели, мальчишка? — шепотом негодовал помвоенкомдив и легонько стучал кулаком, и давился астмой. Игнат принес ему воды в стакане, он выпил, заговорил ровнее: — Ну, чего ты достиг, бурелом чертов? Себе навредил, только и всего.
— Да что такое «себе», объясни, пожалуйста!
— Не понимаешь, младенец?
— Убей — нет.
— У него рука знаешь где?
— Рука, рука… — снова вспылил Нестеров, бегая по комнате. — Ты мне про нее не толкуй, да и сам позабудь это поганое слово!
— Сядь, не горячись, выслушай… Ну, сымут с бригады, а какая польза? Кому?
— По-твоему, зубы на замок? — Игнат посопел затрудненно — Черт, и когда мы перестанем бояться друг друга, когда исчезнет с лица земли окаянный страх? Неужели и потом, лет через сто, при слове «начальство» людей будет продирать озноб? Нет, просто не вмещается в черепок!
За стенкой вскинулись голоса. Пригибаясь у притолоки, вошел Николай Дмитриевич Каширин. Помвоенкомдив и Игнат разом прекратили перепалку, поднялись.
— Вольно, вольно… Чего взъерошенные оба?
— Рассуди, товарищ начдив. Понимаешь, припекло.
Он выслушал внимательно, глядя то на одного, то на другого, улыбнулся.
— Кое-кто обжегся на молоке, дует на воду… Ладно, успокойтесь. Позвоню в штарм, члену Реввоенсовета, улажу вопрос… Не о том спорите, братушки. О делах на юге знаете? — померцал глазами. — Теперь наш черед — вперед!
Начдив несколько мгновений постоял у карты, помеченной красными флажками.
— Да, привет вам от Василия Константиновича!
— Где он, батька наш крестный? Все — в начальниках Вятского укрепрайона?
— Усидит, как же. Сколачивает новую дивизию!
Вбежал старший оператор.
— Звонок из Первого уральского. Убит комбриг…
Нестеров пристально глядел на мертвенно-бледное лицо оператора, на его прыгающие губы, молчал, не в силах поверить в принесенную им страшную весть. Бред, ерунда! Не может быть, чтобы никогда больше не появилась в цепи знакомая фигура Ивана Степановича в стареньком полковничьем кителе, не прозвучал сдержанно-спокойный голос, не вскинулась призывно вверх рука с крепко зажатой трубочкой!
Глава двенадцатая
Весть об отправке на фронт пришла мглистым апрельским утром. Унтер-офицерская школа четкими темно-зелеными квадратами застыла на Тихвинской площади. Спозаранок прикатил командующий военным округом Артемьев.
— Солдаты! Близится время вашей досрочной отправки на фронт, — говорил он. — Сейчас там, и только там решаются судьбы государства Российского. Предатели и изменники родины напрягают все силы, чтобы погубить святое дело возрождения единой и свободной России. Несмотря ни на что, правительство крепко держит в руках национальное знамя! — Артемьев прошелся взглядом по ровной шеренге. — Солдаты, а через несколько дней унтер-офицеры! Вы пойдете в те части Сибирского войска, которые, подобно Первой штурмовой имени генерала Пепеляева бригаде, покрыли себя вечной славой. Сражайтесь, как они, — под Пермью и Вяткой, не отдавайте край на разграбленье голодным ордам. Они мечтают откормиться на сибирском хлебе, продлить гнусную войну против порядка и честного труда, В пути, на передовых позициях будьте бдительны, ибо враг затаился и среди нас. Ловите, без пощады карателей, за наградой дело не постоит!
Генерал сел в авто, сопровождаемый гусарами, отбыл к себе. Роты одна за другой потянулись к казармам.
— Осенью баяли: курс — девять месяцев, а уложились в семь, — растерянно пробормотал Серега.
— То и дивно, — возразили ему. — Авось…
— Р-р-разговоры! — проскрипел издали прапорщик Кислов. — Ать-два, ать-два. Шире шаг!
Брагин шел, безучастный ко всему, с одной-единственной думой: «Неспроста маманька снилась ночью, и в слезах. Теперь не скоро увидимся… если раньше не подсекут… дружки Степана!»
Во дворе бывшей мужской гимназии попался навстречу седоусый слесарь с мотком проволоки на плече: как всегда, поди, приходил чинить электрическую проводку.
— Ну, дядя, прощай! — сказал детина саженного роста. — Долго ждали, пора и на свет.
Седоусый посмотрел внимательно.
— Все, ребятенки, перемешалось: где свет, а где тьма… — И тише: — Чему радуетесь?
— Э-э, тебе не понять!
Казарма гудела. Отъевшиеся за зиму солдаты были не прочь подразмяться, повидать новые места. О том, что впереди ждут кровавые бои, мало кто задумывался. Эвон куда занеслись орлы генерала Пепеляева, под самую-самую Вятку. А там подать рукой до северной армии, а там подоспеет с юга Деникин, жмет громадной дугой на тыщу верст, а там и назад. И пары портянок не износишь, ей-ей…
Мишки Зарековского не было. Еще утром он отпросился у прапорщика, убежал. Не иначе, поманили напоследок торговые дела-делишки. Ну, ловкач!
Брагин покружил по казарме, вслушиваясь в говор, наконец подсел к Сереге, одиноко притулившемуся на подоконнике. «Вот и он в расстроенных чувствах. Небось не до веселья: жена сирота круглая, ребенок на руках. Как быть? — и снова замутило, засосало под ложечкой. — А как быть мне с отцом, с маманькой, с братишками? Ведь сгинут в одиночасье!» Он глубоко вздохнул.
— Серега…
— Ну? — голос точно из-под земли.
— Может, все-таки стоит за Уралом побывать? Москвой пройтись, к знакомым наведаться, звон послушать?
Серега медленно повернул к нему пепельно-серое лицо.
— Звон, говоришь? А против кого посылают, усек? Ввалимся и давай: тетке, что вас тогда приветила, полсотни шомполов, ейному брату руки с хрустом навыворот!
— Ого, так он и дался. У него наган сызмальства при себе.
— Речь не только о нем, балда. Всей России грозят виселицей!
— Но… если я не хочу?
— Кто тебя спросит? Аль твою маманьку пороли с радостью? Солдат есть солдат.
Егорку начало бить мелкой дрожью.
— Что делать, а?
— Вот что! — Серега помотал крепко стиснутым кулаком.
— Убей, не понимаю…
Серега разжал пясть, на ладони тускло-желтым светом блеснул боевой патрон.
— Выйти на стрельбы, влепить в висок, и готово!
Егорку с головы до пят прохватил озноб.
— Господи! — пробормотал он. — Чего городишь?
Серега потупился, дышал со свистом, играл желваками. И вдруг вскинулся, дико посмотрел по сторонам.
— Ты прав, одной пули мало! — бросил он зло. — Надо б с кем-то за компанию, этак веселее…
— Брагин, до начальства, живо! — крикнул дежурный, и Егор с растерянной оглядкой поплелся к двери. Что стряслось, какая новая беда? Вот и фельдфебель стоит внизу как неприкаянный. Тронул солдата за рукав, хотел сказать что-то, но в последнее мгновенье передумал, кивком указал вперед. Не иначе, на расправу!
Ротный командир, штабс-капитан Терентьев, сидел за столом, над увесистой кипой бумаг. Поодаль, у окна, курил папиросу Гущинский, задумчиво следил за колечками дыма.
Егор лихо, как учили, щелкнул каблуками, отдал честь:
— Здравия желаю, господин штабс-капитан!
— Вольно. — Терентьев поднял на солдата мягкие старческие глаза. — Ну, готов к ратной страде? Вижу, готов… Однако человек предполагает, а бог располагает. Останешься при моей роте, в помощь Лукичу. — Он потеребил сивые усы, повел рукой. — Что ж, иди, голубчик.
— Рад стараться!
Егорка притворил за собой дверь канцелярии, обалдело уставился на усмешливо-спокойного Мамаева:
— Чудеса-а-а…
— Никаких чудес, паря. Докладывал я им о батьке твоем, о нужде беспросветной… — Мамаев понизил голос: — Прапор-то Зарековского хотел удержать в кадрах. Но Гущинский, сам знаешь, крутенек, вертит ротой, как хочет. И толковать много не стал, обрезал с первых слов. Прапор тогда к капитану. И там осечка. Старик наш тих, беззуб, а правду-матку нутром чует.