Страница 51 из 79
Из-за ельника выехали гурьбой кавалеристы, без шапок, раскосмаченные, в кровавых ссадинах.
— Кто такие? — спросил Калмыков.
— Разведка Двести шестьдесят четвертого Верхне-Уральского, товарищ командир. Край незнакомый… заблукались.
— Вы теперь у Ивана Грязнова?
— Ага, в красноуфимской бригаде. Идет по Казанскому тракту, на Кильмез.
— А почему «безголовые»? — спросил Макарка, переглядываясь с Игнатом: дескать, полюбуйся на них!
Казак досадливо свел брови, доложил скороговоркой:
— Впереди белые, товарищ командир, около двух рот. Лежат поперек большака. Чуть мы с проселочной выбрались, они очередью!
— А вы наутек, ясное дело? — снова не удержался Макар. — Где все-таки шапки-то посеяли?
— Сучьями посбивало… Мы ж хотели как лучше, вас предостеречь.
— Спасибо, казаки, — вмешался Калмыков. — А ты, уховерт, на свое место!
— Слушаю!
Командир и комиссар достали карту, озабоченно склонились над ней. Как быть с лыжниками, заскочившими наперерез полку? Развернуть батальоны, атаковать в лоб? Но по снегу далеко не ускачешь, а на дороге определенно выставлены пулеметы…
В небе послышалось гудение. Сбоку вынырнул аэроплан, с крестами на крыльях, снизился, высматривая тракт. Нестеров стиснул зубы. Черт, еще этой окаянной птички не хватало. Наведет на след — не страшно: без того видно, какой численности колонна. А вот передних всколготит — беда!
«Третий отступ за полгода. Почему ж так спокойны ребята? — подумал Игнат. — Полковой германскую отзвенел, воюет не первый год. Но молодые-то, молодые! Враг загнал в капкан, чешет и в хвост, и в гриву, а им хоть бы черт. Или притерпелись к беде, просто-напросто оледенели? Нет, не то!»
К Калмыкову подлетел запыханный Макарка.
— Михал Васильич, там до вас обозник дорывается, из Очера.
— Чего ему? — прогудел комполка, водя пальцем по карте. — Не до трепа, так и передай.
— Секретное дело, говорит!
— Ладно, зови!
Торопливо подошел старичок, отыскал в толпе Калмыкова:
— Товарищ, я вот зачем беспокою. Вспомнил: от дороги-то, по коей шли доселе, просека малая идет.
— Где? — с интересом спросил Калмыков.
— Чуток дальше и вправо. Ей-ей, не тренькаю!
— О обозами пройти можно?
— Осенью ездили, а теперь, поди, снегу напластовало.
Старичок, поматывая пестрой собачьей рукавицей, юрко зашагал вперед. Игнат с командиром полка изготовили оружие, поехали следом. Саженей через сто, по его знаку, придержали коней, огляделись. У Игната задергало бровь: нет как нет обещанной просеки! Что ж он, старый бес, напутал или соврал, задумал обвести вокруг пальца!
— Ну? — грозно спросил Калмыков, которого одолевали те же сомнения и тревоги.
Старичок улыбнулся, показав редкие, прокуренные зубы.
— Просека на повороте, а остановился, чтоб офицерский караул не засек… Мы тоже ученые, товарищ, хоть и при обозе теперь… Эвот она!
Калмыков крепко пожал ему руку.
— Спасибо, дед, большое спасибо от всего рабочего полка. А я уж засомневался было. Прости… Эй, Макарка, двигай батальоны просекой. Обозы с прикрытием, как и раньше, в середине. И сам побудь при них!
— Есть!
Командиры вместе с боковым дозором, его вел Гареев, поднялись на увал. Нет, казаки не ошиблись — в полуверсте был враг. Штурмовые роты наготове сидели в снежных окопах, отрытых у дороги, ждали красных. В центре виднелся пулемет, поставленный на салазки.
— Что ж, посидите, авось к вечеру… пристынете! — пошутил Калмыков.
Игнат смотрел вверх: из-за щетины леса снова подлетал аэроплан с крестами. «Натворит бед, если заметит!» — подумал он и удивленно присвистнул. Самолет описал круг над дорогой, где укрепились «кокарды», снизился, и гулко закашлял его пулемет. Лыжники брызнули кто куда.
— Ай, шайтан, ай, умный башка! — иронически весело сказал Гареев и передернул затвор. — А мы поможем, ладна?
— Но-но, не баловать! — осадил его Михаил Васильевич.
Вскоре он ушел по просеке, чтобы поторопить полк. Игнат и дозорные оставались на бугре, пока мимо не проехала последняя подвода. Переждав для верности еще десяток минут, поспешили вдогонку.
Посреди колонны двигался санитарный обоз. Раненые, окутанные седым паром, тесно жались друг к другу на санях. Кое-кто порой соскакивал, рысил вслед за подводой, обессиленно падал на руки товарищей. Хуже всего было тем, кто не мог ни ходить, ни сидеть. Они лежали безучастные к разговорам о вражеской цепи на тракте, к реву аэроплана, лица их мертво белели из-под дерюг, наброшенных ездовыми.
— Как быть, комиссар? — спросил Макарка Грибов. — Час, другой, и конец.
— Как быть? А ну, скачи за партийцами. Сбор у санобоза.
Собралось человек семьдесят, во главе с командиром полка.
— Нет боли чужой, вся боль наша, товарищи коммунисты. Снимай, у кого что потеплее. Иначе не довезем, — коротко молвил Игнат и потянул с плеч шинель.
— А сами — голышом? — спросил кто-то угрюмо. — На мне и френча нет, одна гимнастерка, пусть и офицерская.
— Бери мой, — предложил Калмыков.
— Ну, черта с два!
На возы повалились полушубки, шинели, теплые стеганки, рукавицы, шапки. Бородачи-санитары стояли, разинув рты, озадаченно скребли в затылках. Многое повидали они на своем веку, но такого еще никогда не бывало!
— Кто быстрее, вон до того дерева? — с задором крикнул молодой штабист.
Седенький начхоз укоризненно покачал головой, встал на дороге.
— Вот, несколько дерюг, накройтесь. И что вы за народец такой? Ладно — коммунисты, партейцы, но зачем себя-то калечить? Ну, схватишь чахотку, ну, сыграешь в гроб. Кто ж полк-то поведет на белых? Негоже…
— Давай дерюги, старина! Может, заодно и сенцо найдется?
Вокруг разворачивалась весна, журчала водой, била в нос терпкими хвойными запахами, а с губ все чаще срывалось огненное слово: «Вперед!»
Непрерывным потоком шло подкрепленье, командиры и комиссары были в сплошной запарке: прими, размести, влей в роты и батальоны. Особенно радовали своей напористостью и выучкой сводные курсантские отряды.
«Кокарды» еще огрызались, кое-где пробовали атаковать, местами добивались успеха, но чувствовалось, что кризис миновал, самое трудное позади. Тридцатая и ее соседи медленно, шаг за шагом, двинулись на восток. Взято село на тракте, другое — в стороне, появились пленные и перебежчики, верный признак совершающегося перелома.
Игнат Нестеров, побывав с утра у белоречан, завернул в штаб Калмыкова. Первое, что он увидел у ворот, был казак-уфимец, окруженный толпой. Долетели слова:
— Давно из дому?
— Второй месяц, после ранения…
— Как там наши погорельцы? Отстраиваются? Или… некому? — затрудненно справился Макарка Грибов, бледнея круглым лицом.
— То есть какие погорельцы? — встрепенулся казак.
— А кому серники выдали, жечь направо-налево, не вам? — вплотную подступил к нему Кольша.
— Выдали, точно, а после тпру-стой. Отцы и матери наши велели перед походом: не озоровать, икона-то с Усолки, чтоб ни-ни… — Казак прыснул. — Офицерье в крик, в рев, за наганы, потом одумалось: воевать-то казачьими руками, да и пулю в спину схлопочешь запросто!
Богоявленцы переглянулись.
— Ну, брат, порадовал. Огромадное тебе спасибо!
— Кажись, не за что…
— Понимаешь… Да ни хрена ты не понимаешь… Будто письмо получили, общее на всех. Закуривай!
— Благодарствую.
В штабе сидел Петр Петрович над кипой белогвардейских газет. Выпрямился, снял очки в роговой оправе, потер глаза.
— Слышал, комиссар, до чего додумались в Омске? Восстановили награжденье офицерства орденами Георгия всех степеней и георгиевским оружием.
— Кончат, по всему, троном. Только успеют ли, вот вопрос. Что еще новенького?
— Бранят на чем свет стоит Сергея Сергеевича, комфронта. Дескать, продал честь, ум и совесть за чечевичную похлебку. И скрепя сердце признают, что орешек выдался не по зубам Сахарову, Гайде и Ханжину. Уселись в лужу на севере, сломя голову бегут на юге… Начдив, Николай Дмитриевич, утром получил письмо от брата Ивана, он командует в тех местах кавбригадой. Дела огромные. Не будет преувеличеньем, Сергеич, если скажу, что именно там решается судьба адмирала. Бугуруслан и Бугульма — наши, идут бои за Белебей, от него подать рукой до Уфы! — Петр Петрович задумчиво облокотился о стол. — Но Фрунзе, Фрунзе… Какой полет, как стремительно встал на крыло! Создать превосходство в силах на решающем направлении, когда многие вокруг охвачены едва ли не паникой, уловить час — на такое способен далеко не каждый!