Страница 39 из 79
Закурили, перемолвились несколькими словами.
— Зима в наших краях, мил человек, без трех подзимков не живет. А морозец по чернотропу дерет крепче январского, ей-ей!
Только со вторыми петухами Игнат наконец добрался до калмыковского штаба.
— Нестеров, ты? — обернулся Калмыков. — Легок на помине. А почему один?
— Вся летучая десятка в разбеге.
— Ну, что нового? Ты ведь в самой буче, помвоенкомбриг, а до нас только слабое эхо доносится. Точь-в-точь на необитаемом острове. Рассказывай!
— Живем на ощупь, — добавил молодой начштаба, он же комиссар полка. — Было время, судили о мире по звездам, теперь и их нет.
— Что-то вы загрустили, братцы! Негоже! — прогудел Игнат, снимая шинель и фуражку. — Надо б с вами потолковать всерьез.
— Поперву ответь, где обозы? Где снаряды?
— Тихо, со скрипом, но поспевают.
— Правда? Не врешь?
— Все, что говорит комиссар, правда, иначе как же с ним в бой идти? Плывут, плывут обозы. Спасибо комбату, подпирает плечом.
— Чей комбат? — поинтересовался Калмыков, меряя избу крупными шагами. — Не тот, понурый?
— Он, и при нем батальон в четыреста штыков. То-то Алексей Пирожников будет рад!
— Почему Алексей?
— Но ведь ты отказался. Или не помнишь?
— Не-е-ет, погоди, не торопись! Батальон-то куда нацелен штадивом? Ко мне? И пусть идет, и ты, пожалуйста, не сбивай его с панталыку.
— Ладно, так и быть. Готовь квартиры.
Калмыков с довольным видом потер ладонью о ладонь.
— Чайку б сейчас, а, Игнат?
— Не откажусь.
— Эй, ординарец, как твой самовар?
— Греется, товарищ командир, — с натугой пробубнил тот из дальнего угла.
— Новенький? — удивился пресненец. — А где Макар?
— На месте… — Калмыков рассерженно засопел, дергая темными усами. «Снова не поладили, не сошлись характером!» — смекнул Игнат и перевел разговор на другое.
— Что ж вы о себе молчок? Вырвались к горам, понимаешь, еле-еле настиг.
— Шагнули недурно, верст на сорок с гаком, — согласился Михаил Васильевич. — Привыкаем к «локтевой» борьбе, правда, не без осечек.
— Да, приключенье за приключеньем! — подхватил военком. — Чего стоит последнее, в Лебедятах, с четвертой ротой Чугунова… Вступили в деревню за полночь, выделили посты, пошли по домам. На рассвете откуда ни возьмись белая разведка. Миновала спящих часовых, спокойненько идет по улице, заглядывает в окна. Какой-то боец проснулся по малой нужде, увидел чужие морды, загалдел. Те, ясное дело, наутек. Ну, собрались, привели себя в порядок, тут командир и вспомнил: окопов-то нет! Рысью к околице, перекопали низину против леса, у риги, на склоне, выставили «максим». Сидели наготове до вечера. Зябко, сыро, снежок ранний пробрызгивает. Потом задуло крепко. Шум, гул, вой. Сосны туда-сюда… Вдруг весть — по ложбине от лесной опушки прет овечье стадо. Бойцы обрадовались: варево-жарево само в руки топает. И новая весть — следом за овцами идут бугурусланцы, роты две. Снег слепит, из окопов ничего не видно, а белые подобрались на бросок и — гранатами. Слышно, как беснуется офицерье, командует, чтобы цепь шла вперед. Цепь встала, а по ней сбоку наш «максим»! Не помогла хитрость, четверть батальона оставили перед окопами, а вдовес — половину овечьего стада. Было потехи!
— Словом, наступаем! — Калмыков раскрыл карту. — Одно плохо: никак не сговоримся с соседями.
— А что?
— Воюют абы как, о стыках не думают. У Молебского завода белые оседлали бугор, секут мои роты фланговым огнем. Еду, предлагаю: мол, проведем совместную атаку, вырвем окаянный гвоздь. Ни в какую! Дескать, своих бед невпроворот, не до вас, а вам советуем отойти на версту, и делу конец… Не поднимают, черти, что если мы попятимся, «кокарды» их будут кусать под ребро!
— На подходе Первый уральский, и с ним комбриг, Иван Степанович.
— Разберемся. Ты надолго к нам?
— Хочу заодно побывать в Белорецком полку. С Алексеем-то как, взаимодействуешь?
— Идем плечо в плечо, не жалуюсь. Был он позавчера, с крестником твоим, Петром Петровичем.
— Кем, кем?
— Ну, беглый штабс-капитан, изловленный тобой. Держится молодцом. На днях вваливаюсь к ним в штаб, а он басом по телефону: «Вы где, в бою, черт побери, или дома, на полатях? Выбить немедленно. Высылаю резервную роту!» Голова-а-аст! Позавчера вместе со мной побывал у бугра, подсказал умную штуку. Так что, приезжай поскорее, веселье будет знатное!
Влетел Кольша, закиданный грязью.
— Товарищ комполка, дядя Евстигней велел передать…
— Не дядя Евстигней, а комбат-два. Ну и ну?
— За увалом сызнова скапливаются белые. Подбросили еще станкач.
— Неймется сволоте? — Михаил Васильевич застегнул шинель, потянулся за старенькой продымленной кепкой. — За ответом дело не станет. А ты, Демидов, проводишь комиссара до белоречан. Места опасные, закрытые, того и гляди, казачий разъезд вынырнет. По пути заедешь на батарею, к Косте Калашникову: пусть будет наготове. И еще скажи… — Калмыков искоса посмотрел на своего нового ординарца. — Нет, ничего не говори.
Густо, до ряби в глазах, валил снег, повисал на березах, одевал в белое дома и поскотину, и лишь дорога чернела как всегда, длинной рваной чертой бороздила поле.
— Что-то нашего Макара не видно, — вспомнил Игнат, когда выбрались за деревню.
— А ты не в курсе? Поймал его вчера комполка, дулся в двадцать одно, на копейки. И загремел в батарейные ездовые!
Игнат нахмурился. Крепко засела в печенках партизанщина, нет-нет да и выплеснется оттуда. Выжигать ее надо каленым огнем, без пощады, командир прав.
Снегопад переместился в сторону гор, зато усилился ветер: набегал хлесткими порывами, леденил щеки и нос, пробирал до костей. Артиллеристы, кто в шинели, кто в стеганке, сидели у костра за еловым островом, — обжигаясь, пили крутой кипяток. Увидев Игната с Кольшей, обступили, и первое их слово было о куреве. Кисет помвоенкомбрига быстренько пошел по кругу, вернулся пустой.
Калашников, жадно затягиваясь дымом, напропалую ругал кунгурское интендантство.
— Заместо русской упряжи подсунули английскую. Каково?, Черт разберется в шорках окаянных, да и тот с трудом. Понимаешь, бились несколько вечеров подряд, всей ротой. Если б не разжалованный…
— Макарка?
— Он самый, любитель азартных игр! Перед сном сел в запечье, обложился шорками. Ладно, думаю, чем бы дитя ни тешилось… А утром дергает за ногу: мол, готово, комбат. И верно — ремень к ремню, пряжка к пряжке. Молодец! Хочу в ездовые определить, вместо Фильки Новикова, у того чирьи высыпали на загривке, спасу нет.
— С Калмыковым советовался? — задумчиво спросил Игнат.
— А что?
— Поговори. Нет-нет да и кликнет, по старой памяти.
— У-у-у, — разачарованно протянул Калашников. — Тогда напрасны мои хлопоты… А парень боевой, цепкий.
— Где он теперь?
— Был у орудий… Макарка-а-а! — позвал командир батареи и не дождался ответа, — Поди, спит в копнах. Ночь-то корпел над шорками.
Из-за елового островка наметом вывернулся Евстигнеев связной:
— Приказ комполка: выпустить по увалу десять шрапнелей!
Калашников отбросил окурок, бегом поспешил к огневой позиции.
— Батарея, к бою! — нараспев скомандовал он. — Заряжай! Прицел — сорок пять, целик — два!
— Первое готово! Второе готово! — посыпались голоса.
— Огонь!
Пушки басовито рявкнули, откатились, над гребнем дальнего увала вспыхнули белые круглые облачка. И тут же от крайнего орудия раздался чей-то вскрик. Туда бросились гурьбой, увидели: из-под опущенного верхнего щита выбирается Макарка. Разевает рот рыбой, обеими руками держится за голову, шинель разодрана в клочья, дымится кое-где.
— Тю-ю-ю, «ясное солнышко»… И он, и не он!
— Снегом его, ведь горит…
Грибов, осыпаемый со всех сторон пригоршнями снега, топтался у станины, бессмысленно-дико поводил глазами.
— Спал под дулом, вот и обожгло, — догадался старый артиллерист. — На германской не раз такое случалось!