Страница 12 из 79
Рано утром вышла жена Силантия по воду и в переулке, ведущем к Ангаре, наткнулась на труп. Обомлела, не успев разобрать, кто перед ней, взвыла дурным голосам. Вокруг в одно мгновенье собрались красноярцы. Приблизились поближе к телу, присыпанному снегом.
— Бог мой, Ф-ф-фока! — удивленно заморгал Петрован.
— Надо б старосту позвать, Силантий.
— Мальчонка мой побег.
— Кто ж его?
— Темное дело… А вот и Стешка!
По улице торопилась чуть ли не бегом Стеша, в кое-как наброшенной кацавейке. Все разом повернулись к ней, смотрели выжидающе, а она, белая как мел, подошла, упав на колени, замерла…
— Какой-никакой, а муж… — сочувственно заметил кто-то в толпе.
— В том и закавыка! — вполголоса молвил другой. — Живи она с ним по закону, по-божески, тогда б и беды не стряслось.
— Ты думаешь, Федот?..
— Ничего я, кум, не думаю. Пускай староста мозгой шевелит ай кто поглавнее… Кажись, маячит и он.
Из своего ладного, под тесовой крышей, дома степенно вышел в окружении сыновей и братьев Зарековский-старший. Красноярцы расступились, пропуская его в круг. Он, строго сведя брови, постоял над телом Фоки, снял кунью шапку, перекрестился.
— Царство ему небесное… — сказал негромко, со вздохом. — Что ж, мужики, надо посылать за милицией. Кто поедет?
— Евлашка, ты? С богом, да поживее назад ворочайся.
Толпа еще теснее сдвинулась вокруг мертвеца, загудела: каждый твердил свое, почти не слушая других. Особенно гулко стрекотала, поворачиваясь на одной ноге, тетка Настя.
— Я давно чуяла — не миновать греха. Стешка-то чаще на стороне обреталась, чем у себя в дому. Куда солдатье с табачищем, туда и она. Вот и допрыгалась…
— Федотка порешил, боле некому! — вторил ей братец, румяный старик с сивой бородой. — Сам видал, как он у заплота с ней лясы точил. Она — ха-ха-ха! Поди, знала, стерва, что он злое измыслил… — И сорвался на истошный крик: — Мужики, обчество! Ежели мы убивца покроем, то каждому варнаку будет простор!
Вперед суетливо протолкался Иннокентий Зарековский и запойно просипел:
— Пока шель да шевель… надо Стешку, а приедет с сеном Федотка, то и его… в холодную запереть… и раздельно, чтоб дотолковаться не могли…
— Разумеешь, чего мелешь? — подступил к нему с кулаками Степан, багровый от ярости.
— Будь уверен, каторжный. И то знаю, что одного вы осиного гнезда, всех бы вас надо в кутузку.
— Ах ты, га-а-а-ад!
— Тихо, гражданы! — Зарековский взмахнул суковатой палкой. — Поскольку у нас теперь свобода, никого в холодную сажать не станем. Наедут власти, следователь, разберут сполна, что и как… Иди к себе, Стешка, позовем, если понадобится.
— Ну да! — опять выскочил сивобородый братец тетки Насти. — Покуда ждем, Федотка удерет на край света!
— Замолчи, оборотень. Федот не из тех, кто бегает… — сорванно крикнул в ответ Степан.
— Степка прав, — строго хмурясь, молвил Зарековский-старший. — Потолкуем, когда возвернется… Сход у Дуньки-солдатки.
Толпа с криками и шумом повалила к школе… И замедлила шаги. Навстречу шел Федот Малецков с непокрытой, в инее головой. Зарековский поздоровался с ним за руку, словно и не было вчерашнего накаленного разговора, сказал:
— Мало ль что могло быть, но… понятые все-таки покопаются у вас. Такой, брат, закон, против не поскачешь. Так что не обессудь…
Федот кивнул рассеянно, двинулся к толпе, спокойно толкуя о чем-то со Степаном и Зарековским-старшим. «Ну, вот, а братка горячился. Дядя Павел-то первым подошел к нему…» — облегченно подумал Егор, идя следом.
— Стешка сказывала, мол, Фока загулеванил с утра, невесть где и выпивку раздобыл. А сама, дескать, поздно пришла из школы, не дождалась, уснула… — судачили бабы.
— Ага, уснула! — голос тетки Насти.
Пока красноярцы устраивались на школьной половине, вернулись понятые, обыскивающие избу Малецковых, молча положили на стол безмен с увесистой булавой.
— Где нашли? — сурово спросил Зарековский, почему-то оглядываясь на испуганную, без кровинки на лице, учительницу у окна.
— У н-н-нас под крыльцом в-в-валялся. И кровь н-н-на нем… — опередил понятых Петрован, растерянно моргая. Понятые без слов развели руками. Кто-то из парней робко подошел к столу, с любопытством разглядывал безмен. Степан снова сцепился с сивобородым, который доводился ему родным дядей. Низенькая, толстая, как чурбан, тетка Настя норовила дотянуться ногтями до Степановых глаз… Водворяя тишину, староста постучал суковатой палкой о стол.
— Будя вопить! Эй, мокрохвостая, уймись… Цыц, говорю! Так вот, наперед надо выяснить, чей это безмен. Ежели есть ему хозяин, объявляйся!
Из толпы несмело выступил Силантий и, прижимая шапку к груди, сказал, что безмен его собственный, купленный еще дедом, и висел он всегда в сенках, на гвозде.
— Как же он у Малецковых очутился? Заходил солдат к тебе на днях?
— Нет, вроде бы нет.
Степанов раздраженный голос:
— А кто был вчера?
— Многие. И ты, кажись, прибегал за смолой…
— Смола — дело десятое. Ты вспомни, кто еще? — напирал на него молодой Брагин.
Старосте чем-то не по нраву пришлись упорные Степановы расспросы. Он искоса взглянул на Силантия, перевел непроницаемый взгляд на молчаливого Федота.
— Приедет следователь, разберется. А теперь ша!
Следователь с милиционерами, прибывшие в полдень, долго не задерживались. После обеда у старосты они прошли по улице от Малецковых до Тюриных, завернули в переулок, туда, где был найден Фока, и вскоре выехали восвояси, не пожелав разговаривать со Степаном и прихватив безмен — единственное вещественное доказательство. На другой подводе сидел в накинутой на плечи шинели Федот.
Степан стоял над рекой, наклонив медноволосую голову. И вдруг вздрогнул, повел глазами по сторонам и, грозя толпе кулаком, хрипло закричал:
— Га-а-а-а-ады! Думаете, вы покой себе сохранили? Вы правду убили, сволочи! Но она оживет, она будет сызнова на ногах, придет время!
— Если пьян, проспись, — посоветовал ему кто-то.
Степан, скрежеща зубами, побрел прочь.
И уж после того, как сани с милицией и арестованным превратились в две маленькие точки на дороге, пролегшей через реку, Силантьева баба вдруг всплеснула руками.
— Дык… Последним-то вчерась к нам Кенка Зарековский влез. Опосля всех, и пьяный! Вот и старик мой скажет…
— Угу.
На них напустились в несколько голосов, и первой тетка Настя:
— Чего напраслину возводите на тех, кому в подметки не годитесь? Когда вам хлеб нужен аль керосин с солью, небось к ним бежите, больше ни к кому, а теперь оплевываете?!
— Да что ты, что ты, бог с тобой… Супротив добрейшего Павла Ларионовича я ни-ни, и старик тоже… Их братец, говорю, наведался последним…
— Дуреха! Родова-то у них одна ай нет?
Силантьева баба проглотила язык.
Часть вторая
Глава пятая
Состав тронулся как-то незаметно, и первое мгновенье казалось, что он стоит на месте, а плывут привокзальные постройки, длинный, в переплясе капель, перрон, одинокая фигурка племянницы. От этой внезапной перемены и, главное, от скованных испугом Иринкиных глаз Игнат ощутил острое беспокойство… Но исчез вокзал, шальной весенний ветер загулял по тамбуру, омыл щеки и лоб. Игнат помотал головой: «Эка, разобрало!» — и стал протискиваться в переполненный вагон.
Он сел на укладку около входа и замер, думая о зауральских степях и боевых колоннах, куда рвался сердцем.
— Эй, внизу, хоть бы дверь приоткрыли. Дышать нечем! — пробасили с нар.
— Дитя застудишь! — отозвался женский голос.
— Не вовремя ты с ним, бабочка.
— Что ж, по-твоему, сидеть, на станции?
— А ты задиристая. Муж-то где?
— Без вести пропал, еще позалетось…
— Да-а-а. И никого из родных?