Страница 11 из 79
Силантий кисловато шевелил губами.
— Шут с ей, с властью. Был бы покой.
— Хорошо! — напирал Федот. — Обзаведемся мы крестовыми домами, доброй скотиной. И что же, на том ставь точку? Тпру, приехали?
— А тебе, с твоей нуждой беспросветной, мало?
— Умница ты, кум Силантий, а… не совсем… Прости.. Животине, которая тебя кормит, этого, может, и хватило бы. А ты… ты-то сам далеко от нее ушел?
— Верно! — закричал Степан и стукнул себя кулаком в грудь. — Верно, Федот! По мне, что она, деревня, есть, что ее нету. Заводище — да, с ним не пропадешь!
— На Красном Яру, выходит, крест поставил? — искоса поглядел на него Силантий.
— И не простой, дяденька, а березовый!
— Чем же он тебе не угодил? — отчужденно-глухо спросил Федот Малецков.
— Да всем! Гриб червивый ни сразу съесть, ни потом поднесть. Одинаково!
Федот сладил пальцами здоровый руки самокрутку, отошел к окну, подернутому густой синевой. Пробасил, не оборачиваясь:
— Ну, а если мы кое-кого к ногтю?
— Новые выползут. Клоп, он живуч! — Степан убежденно помотал гривой медных волос. — Нет, братцы, вы как хотите, а я от завода ни на шаг.
— П-п-постой… Н-н-на заводе их нет, ч-ч-что ли? — подал голос Петрован.
— Кого их?
— Клопов тех с-с-самых?
Степан смешался на минуту.
— Может, вы и правы в чем-то, но если что-то крепкое где и образуется, то не здесь, а там. Это знаю твердо!
Теперь на него наседали разом и Федот, и Петрован, и Силантий. Степан отбивался, как только мог.
«Сколь голов, столь и умов, — думал Егорка, вслушиваясь в спор. — Все вверх дном… А тут некусай вот-вот нагрянет, муки осталось полмешка. Одной маманьке разве управиться?..»
У печи топтались парни, пришедшие с Иннокентием Зарековским, братом старосты.
— Стешка-то чего приперлась?
— По чью-то душу, не иначе.
— Эх, притиснуть бы ее в темном уголке. Баба невыезженная, сдобная, хватит на всех!
— У ней другие штаны на уме, — глумился Иннокентий Зарековский. — Эка на солдата уставилась!
— Выпить, что ли, братва? В глотке ссохлось.
— Де-е-е-ело! И Фоку прихватим за компанию, а то носом всю дорогу клюет… Эй, Фока, на два слова!
— Куда? — крикнула Стеша, но парни подхватили Фоку под руки, с гоготом вытеснились прочь…
Кончился керосин в лампе, и по школе потянуло гарью, а разговор не утихал. Запалив невесть какую по счету «козью ногу», Федот сказал задумчиво:
— Дел-дел! А тут о книгах, о газетах забывать не следует. По ночам, урывками, а читай. Спасибо Елене Финогенне, кое-что достает и на нашу долю. Ну, а ты, Степанида, наших баб впрягай в воз, нечего им в запечье сохнуть… — Он впервые за весь вечер открыто поглядел на Стешу, и та залилась радостным румянцем. Федот помедлил, собираясь с мыслями. — Открытого боя с Зарековскими и их шатией-братией не миновать. Кто знает, на что они могут пойти. Чтоб винтовки и дробовики были наготове, всем ясно? Да и Братск с господами под боком. Полиция только сменила вывеску, а мордачи в ней те же самые. И о том помнить надо.
— А че? — вдруг ни с того ни с сего встрял Егорка. — Полиция бывает разная. Нам с батей вон…
— Заткнись, — посоветовал с досадой Васька Малецков. Степан лишь мельком покосился на брата, безнадежно махнул рукой: дескать, что с него возьмешь?
— А че? — подпрыгнул на месте Егорка. — По-твоему, Васька, если тебе сотворили добро, все одно — плюй в рыло?
— Больно много ты его видел, добра-то. Счастливый человек! — сказал Федот незлобивым голосом.
По дороге домой Степан молчал, отдуваясь, наконец не вытерпел:
— Вредный ты для нашего дела тип, Егорка. Что из тебя дальше будет, ума не приложу.
— Не напрягайся, пожалей котелок.
— На огрыз ты силен, а до простого не допер!
— Куда! У него с Мишкой Зарековским дружба… — мрачно поддел Васька Малецков.
Егорка остановился, сжал кулаки, давясь обидой, крикнул:
— Что вы прицепились ко мне? Чего? Завтра ж умотаю с глаз долой!
— Беги, пока цел. Скоро тут будет знойко, можно лапки пообжечь!
Степан с Васькой, не оглядываясь, ушли вперед, растворились в темноте. Егорка медленно брел с сугроба на сугроб. «Брат родной называется… Друг закадычный! Стервенеют, бьют издевками, а за что? За какие грехи? Или я кулацкой породы? Или мурцовки хлебнул меньше, чем они?»
Ему вспомнилась утренняя встреча с Мишкой Зарековским. Встал на пути пьяный, колючий, сипел в сторону, кривя губы: «Степка с Федотом еще не унялись? Ну-ну, авось доиграются. Недолго ждать!» — пустил он замысловатый матерок и отошел…
«До чего ж дойдет, господи правый?» — размышлял Егорка. У него было чувство, словно он попал в какой-то круговорот, из которого вовек не выбраться. Попал против воли, понесся в неведомое, цепляясь руками за береговые уступы, а опереди и вдогонку с бешеной силой налетают вспененные валы и — р-раз, р-раз, р-раз — о ноздреватый камень, и не просто, а башкой!
«Нет, надо к Прову Захаровичу. И себе спокойней, и маманьке легче…» — подумалось Егорке, и перед ним лучисто засияли зеленовато-серые глаза.
Наплывали сумерки, а у крайней избы не смолкали голоса, перезвон топоров: устанавливались первые на брагинской усадьбе ворота. Клубился дым пожогов, над кострищами колдовал Егорка, в стороне Степан с Федотом и Васькой Малецковым ладили столбы.
Подошел Зарековский-старший в неизменной волчьей дохе, подшитых пимах-чесанках.
— Бог в помощь, молодцы!
— Здорово, — угрюмо отозвался Степан.
— Дело надумали, дело. Давно бы так, чем надрывать горло. Пора ему и покой дать.
— Рано пташечка запела… — не глядя, оказал Федот.
— А-а, наше вам, Федот Елисеевич! — вроде бы только теперь заметил его Зарековский. — Что ж, вот и службе колец, и дома сызнова.
— Поболе двух зим, как дома.
— Беседуем-то с тобой первый раз. А ведь соседи, кажется. Пересек улицу, и гость!
— Да-а-а, живем — окно в окно.
— Лоб в лоб, хотел сказать?
— А ты догадливый, господин староста.
— Сегодня я в старостах, завтра ты, если будет указ… Так ведь? А искоса взбуривать негоже, делить нам вроде бы нечего.
— Думаешь? — Федот резко повернулся к Зарековскому.
Староста не вынес его взгляда, потупился. Кашлянул сумрачно, заговорил снова:
— Что ты злобствуешь, Федот Елисеевич? На кого? Тебе свободы хотелось? Вот она пришла. В Москве и в Питере — большаки, в Иркутске тоже за волю. Пляши, мать твою черт, радуйся!
Федот усмехнулся:
— Немного повременю…
— Вашей толстосумии не вечно сидеть на губернских белых булках, доберемся и до нее! — выпалил Степан.
Староста долго смотрел на него вприщур.
— Не цените вы доброе. А ведь я мог подсидеть кой-кого из вас, и крепко. Стоило заикнуться о винтарях с тесаками. А я промолчал. В наше время и за такое надо благодарить… — Зарековский помедлил. — Мой тебе совет, Елисеевич. Не мутил бы ты воду и парней не сбивал. Смири гордыню, будь как все. Женись, в конце концов, не век бобылем шастать. Выбери деваху, осядь честь по чести… — Но не утерпел, сорвался: — Однако, сказывают, в голове у тебя другое. Стешка — баба вкусная, с изюмом, и ты собой молодец, да только муж есть у ней, на беду!
Федот Малецков побледнел, отступил на шаг, сжимая в здоровой руке топор.
— Если б не твоя седина, волк… — пробормотал он сквозь зубы. — Сгинь с глаз!
От ужина, собранного Аграфеной Петровной, Федот отказался, вместе с племянником ушел домой, в ночь они выезжали за сеном.
В темноте забрел на огонек пьяненький Фока. Потоптался у двери, спросил, заплетаясь языком:
— А… Стешки не было у вас? Печь, понимаешь, остыла, и коровенка непоеная… Тьфу!
— В школе твоя баба, сам видел.
— Пропади ее грамота пропадом…
— Эх, Фока, Фока… Пропьешь ты долю свою в один прекрасный день!
— А где она, доля-то? Нет ее, — упавшим голосом поведал Фока, и Степан поежился: вроде бы лежачего ударил…