Страница 18 из 31
— Вот на том корабле теперича сидит Мишка Бобер… Меду, стервец, што везет. Страх! И где тока набрал? Не люблю я его — завистлив, злобен, — проговорил ни с того ни с сего Трифон Коробейников.
— Нешто меду на Руси мало? — вставил свое слово подошедший к купцам Андрей Чохов. — Чего завидовать?
— Всего на Руси много… Токмо сиднем сидим мы у себя на дому и оттого прибытка не имеем. Пожалуй, сиди на печи да гложи кирпичи. Товар лицом надо казать, — сказал кто-то из купцов.
— Ну, брат, не говори. Мы вот Ледовый окиян у себя объехали. Наш товар везде известен. Нас не укоряй! — покраснев от обиды, воскликнул Погорелов. — Живем не бедно. Дай Бог вам так жить. Погляди на Строгановых… Блаженствуют… Иноземцы с поклоном к ним ездят… будто к князьям. Наши холодные края могут согреть своим богатством всю Русь. Мы не сидим на месте. Што нам окиян — не боимся мы его.
— Полно тебе, милок, похваляться. Обожди. Купец русский во всех местах побывает, не гляди, что вертлявости в нем той нет, што у немца, — произнес, задумчиво разглаживая бороду, Тимофеев. — Русь-матушка всех нас и накормит, и напоит, и соседям кое-что достанется. Русский купец с легкой государевой руки не токмо в холодных краях — повсюду закопошился. Вон даже в Эфиопию-страну один заехал… Стало быть, к тому причина есть… Хохлатые куры двором ведутся… Господь Бог не обидел Русь. И без ваших краев есть места.
Из посольской каюты вышел на палубу дьяк Петр Григорьевич Совин, нарядно одетый, чистенький, приглаженный, с подстриженной бородкой. Огляделся кругом, помолился на все четыре стороны. Он плыл с гостями по поручению царя. Разговорчивый. Веселый.
— Чего вы тут гуторите?.. — спросил он, подойдя к купцам.
— На корабли дивуемся, ваша милость… Уж больно гожи! — низко поклонившись, сказал Тимофеев.
— Так-то и приличествует русскому государю, дабы порухи чести его не было. Чин блюсти — великое дело. Не срамите его. — Совин указал на царский вымпел с двуглавым орлом, трепетавший на фок-мачте. — То — наша хоругвь государская.
Усевшись на скамью, Совин стал рассказывать, как два года тому назад ему привелось совершить плавание по этому же морю с великими государевыми послами, с дворецким Нижнего Новгорода князем Антоном Ромодановским и «печатником» Висковатым. А ездило посольство на королевский двор во град Копенгаген. Было с ними еще шесть дворян и около полутораста душ слуг и два толмача.
— А скоро ль изволили, батюшко, доплыть вы до того бусурманского города? — боязливо оглядывая всех, перебил Совина Тимофеев.
— Да нет. Неладно вышло. Четыре недели, почитай, носило нас по морю. Одному мне посчастливилось десятью днями раньше прибыть в тот город Копенгаген… Ветром нас пригнало… Так вот, слушайте: продолжу я вам свой сказ…
Царь Иван Васильевич при отправке тех послов наказывал: «Пуще глаза своего беречь честь его имени и честь государствия Русского». То же надлежит во всех странах соблюдать и гостям, и всем людям их.
Послам было велено: чтобы при крестном целовании «грамота королуса дацкого была внизу, а государева наверху». Если же королевская грамота будет положена иначе, то «говорить накрепко, чтобы переложили». А «если этого не сделают, сказать дацкому королусу: снял бы он с блюда царскую грамоту и целовал бы крест на одной своей, а заупрямится, то никакого дела не делать и ехать назад».
Государь заботится о том, чтобы его люди в чужих краях радели о доброй славе Московского царства. А все происходящее в Москве истолковывали бы во благо государю и родной земле, своего достоинства бы не теряли, ни перед кем не унижались бы.
Совин от себя прибавил, чтобы торговые люди, которые в Англии высадятся, узнавали бы для царя: «Чем обильна та земля и какие в нее товары приходят из заморских стран: золотое, которое в деле, и серебряное, и камки, и тафты, и свинец, и олово, и доспехи, или что иное привозят ли в ту землю — о всем выспросив, написать в особый список».
Смеясь, Совин рассказал, как русские послы заставили датского наместника в Копенгагене Франца Броккенгуса встретить их с должным почетом.
О короле датском Фредерике Совин отозвался с большой похвалой. При входе послов в приемную палату дворца король встал, а когда князь Ромодановский начал ему править поклон от царя, то король и шапку снял, спросил о государевом здоровье и позвал послов к своей руке…
Московские люди с довольной улыбкой выслушали рассказ Совина о ласковом и достойном приеме русского посольства в Дании.
— Государь батюшка Иван Васильевич склонен со всеми в мире и добре жить, да не тут-то было!.. Много завистников у него в западных странах. И свои людишки нашлись неверные — всяко пытаются они поссорить нашего государя с королями.
Едва Совин закончил свою речь, как на корабле поднялась тревога. Выстрелила пушка. На грот-мачте «Ивана Воина» быстро вздернули черный флаг. После этого на середине галерной кормы корабля взвился белый остроконечный флаг, что обозначало, чтобы все корабли приблизились к атаману для переговоров.
Торговые люди поднялись со своих мест — понять не могут, в чем дело. Как будто никакой и беды не угрожает, а на палубе суматоха, крик, шум. И только хотели они по-деловому, обстоятельно осмотреться кругом, как матросы-датчане, пушкари и стрельцы погнали их с палубы в трюм. На купцов напал страх: столпились, полезли, толкая друг друга, в раскрытые люки…
— Господи, что же это такое?!
— Молчи, Иван Иваныч, тут, видать, и напляшешься, и наплачешься.
— Буде вам. Лезьте ходчее! После поговорим.
— Весь сок, братцы, из меня выжали, полегше… Кто это? Креста на вас нет. Батюшки-светики!
Когда палуба от торговых и иных вольных людей очистилась, толмач перевел слова Керстена Роде, стоявшего на своем капитанском мостике. Он приказал убрать остальные паруса и взяться за весла. Матросы на всех кораблях один за другим по веревочным лестницам полезли на мачты. Рулевые застыли у руля, ожидая распоряжения Керстена Роде, который дал сигнал в рожок пушкарям, стрельцам-пищальникам и копейщикам готовиться к бою.
Вдали, куда пристально вглядывался Керстен Роде, можно было различить идущие прямо навстречу московским кораблям три судна.
Толмач переводил слова Керстена, продолжавшего неотрывно следить за этими судами:
— Готовьтесь, братья… Вижу их… Пираты… Стерегли купцов. Милости просим. Встрече рады. Примет их с почестями добряк Керстен. Соскучился морской рыцарь без дела.
Корабли московского каравана быстро сблизились с «Иваном Воином», вытянувшись вровень с ним в одну линию.
Заунывно перекликались капитанские рожки.
А внизу, в каютах, купцы опять расставили по лавкам свои иконки и на коленях принялись молиться.
Тимофеев лежал животом на полу, дрожащим голосом причитывая:
— Господь Бог есть святой источник всего существующего, и мир создан его мудростию, его любовью, и милосердие его к человецем неизреченно… аллилуйя… аллилуйя…
Когда же священник спустился в каюту и дико крикнул в страхе: «Разбойники!», купцы потеряли способность и молиться, прижались друг к другу в отчаянье, покорившись судьбе: что будет! Только немногие из них держались мужественно, спокойно. Они успокаивали: «У нас свой разбойник есть, из разбойников то разбойник. Чай, сумеет потягаться со своими друзьями!»
Наступила удивительная тишина. Не стало слышно ни беготни по палубе, ни заунывного воя рожков, ни голосов людей. Словно морская волна смыла всех с палубы.
Так прошло некоторое время. Казалось, вот-вот что-то обрушится на их ни в чем не повинные головы.
Мучительная, напряженная тишина…
И вдруг торговые люди покатились со своих мест от удара, потрясшего весь корпус корабля.
— Пушки! — прошептал кто-то.
Второй удар, еще более сильный, окончательно привел в небытие сидевших и лежавших в беспорядке московских гостей.
Юрий Грек, попытавшийся казаться веселым, нелепо осклабился, глядя на Тимофеева. Хотел сказать что-то смешное, да не сумел — застряло в горле… Махнул рукой, почесал затылок.