Страница 69 из 130
Отремонтировать слоновник, не выводя слониху, не умели. Вызвали меня. Но вызвали поздно. Ударили холода, слониха сильно обморозилась. С большим трудом при помощи городской администрации удалось устроить ее в теплый цех военного завода.
Когда я п риехал в этот цех, я не узнал бедное животное. Худющая, одна голова да уши. Кожа висит складками. На боку, ушах, на подошвах гниет, отстает лоскутами кожа. Глаза в белой слизи. Хобот тоже обморожен, в язвочках.
Бедняга тихонько затрубила, обналя меня хоботом, стала попискивать, как мышь, бурчать что-то - жаловаться. Я мигом смотался на барахолку, купил аэрозольных пузыриков с асептиками и антибиотиками, обработал раны, вколол ей несколько шприцев стимуляторов, наладил повышенное питание и дал телеграмму в Москву с просббой оказать помощь.
Москва отреагировала, как всегда, оперативно. Слоновоз прибыл через две недели! Кроме того, они зачем-то прислали Мишу Корнилова, дрессировщика слонов, воспитавшего Кингу. Мы с ним повспоминали Кингины проказы, и он уехал по своим делам.
Наконец, приехал утепленный слоновоз, и Кинга отбыла в Москву. Там ее поставили во дворе шапито в парке Горького. В Москве было еще холодней, чем в Волгограде. Главк поручил заботу о слонихе главному зоотехнику. Тот походил вокруг слоновоза, посмотрел на беспомощную слониху - она легла еще в д ороге, совершенно обессилела, - отбыл в главк, советоваться.
Я позвонил на Цветной бульвар, договорился, что слониху там примут, помогут ее поднять, полечат. Начинаются пролежни, плохо работаю внутренние органы, происходит застой крови. А Кинга уже не могла подняться, беспомощно упиралась хоботом, перебирала толстыми ногами, они скользили, она откидывала голову, вздыхала шумно и жалобно. Жалко ее было до слез.
Сообщив в главк, что на Цветном Ю,Никулин готов принять больную, получив авторитетные заверения начальника зооветотдела в том, что ее туда доставят немедленно, я уехал. Пользы от меня уже не было, а ухаживать за Кингой мог и грязнуля-азербайджанец. Контакт у него с ней был хороший.
Уже потом, когда в прессе появились заметки о несчастном животном с просббой оказать гуманитарную помощь, я узнал, что главк, не желая предавать эту историю гласности, проманежил слониху в парке еще несколько дней. В конце-концов у директора шапито, влиятельного Григоряна, лопнуло терпение и он сам отправил Кингу к Ю.Никулину. Тот же обратимлся через "Комсомольскую правду" к иностранцам.
Навезли гору фруктов, доставили уникальные лекарства, прибыли зарубежные специалисты. Армия наладила систему строп для того, чтобы переворачивать гигансткую тушу с бока на бок. Но все эти меры спасения запоздали. Через десять дней Кинга скончалась. Вскрытие определило рядо патологических явлений в чердце, печени, желудке. Патологоанатомический диагноз считал их косвенными причинами смерти. Летальный исход наступил из-за общего истощения, вызванного обморожением.
Зарубежная пресса живо реагировала на происходящее. Еще бы, слониха - жертва перестройки. У меня перебывали японцы с великолепной видеокамерой, американцы, французы. Японцы мне понравились больше, они подарили мне калькулятор на светодиодах. А американцы и французы отделались пачкой сигарет и авторучкой.
Что я им мог рассказать? Ну, о зверинцах, об их убожестве я рассказал достаточно. А про Кингу? Я ведь не знал, кто виновал больше - директор, не отремонтировавший слоновоз заблаговременно, или Хитровский, не сумевший предусмотреть наступающие холода. Или этот вонючий азербайджанец, про которого даже в "Комсомолке" упомянули, что его с милицией приходится искать, чтоб он ухаживал за слонихой, как положено.
***
Хоркин опять у той, похожей на ведьму, женщины. Она так и сидит в своем кресле, будто все это время не вставала. Хоркина она встречает очередной цитатой:
-Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью и пали на землю...
Хоркин раздраженно прерывает ее:
-И видел я другого Ангела сильного, сходящего с неба, облеченного облаком, над головой его была радуга, и лицо его как солнце, и ноги как столпы огненные, и в руке у него была книжка раскрытая. И поставил он правую ногу свою на море, а левую на землю... И я пошел к Ангелу, и сказал ему: дай мне книжку. Он сказал мне: возьми...
-Ты не Святой Ионна Богослов,-бесцветно произносит бабка.
-Суть моей жизни заключается не в том, чтобы поклоняться Богу, а в том, чтобы стать Богом,-отвечает Хоркин.
-Сколько не цитируй Гаутаму, суть не изменится. Ни убийства, ни творчество не приблизят тебя к Совершенству,-голос бабки по-прежнему бесцветен.
-Эх, мама! " В этой жизни умирать не ново, Но и жить, конечно, не новей."
-Ну вот, уже есенинская меланхолия. Слишком много сил и внимания ты уделил своему телу...
-И слишком мало - душе,-прерывает Хоркин.-Знаю я твои наставления. Я не аскет. И я должен создавать, а для этого я вынужден разрушать. Но я разрушаю плохое.
-Кому дано судить о плохом или хорошем. Все относительно. Каждая песчинка мироздания имеет свой смысл, непостижимый тебе. Ты сжег дом, вместе с хозяином сгорел котенок. Оба имели значение в развитии будущего. Ты изменил реальность, не согласуя изменения ни с чем, кроме бездушной логики. А руководствовался ты простым страхом за свою жалкую шкуру.
Бабка молчит. Молчит и Хоркин. Слышен неожиданный, очень ясный и уместный в этой полутемной комнате голос сверчка.
-Напейся,-говорит бабка неожиданно.-Пей три дня и три ночи.
***
Пьяный Хоркин идет по аэровокзалу. Он задевает плечом какого-то горбоносого кавказца с большим чемоданом, вызывая резкое возмущение поледнего. Тот еще разряжает свое недовольство, когда левая рука Хоркина с сжатыми в щепоть пальцами погружается тому в ямочку под кадыком. Кавказец оседает на заплеванный пол, захлебываясь кровью. Хоркин идет дальше, не привлекая внимания.
У аптечного киоска стоит девушка. Та самая. При виде Хоркина она сперва расцветает радостью, но, заметив, что Хоркин пьян, скучнеет и пытается незаметно уйти.
-Куда?-рявкает Хоркин.-Поехали ко мне.
-Не-а, ты пьяный, я тебя боюсь.
-Пятьсот долларов. По нынешнему курсу это почти миллион.
Девушка опять борется с собой. В ее лице видны колебания. Наконец она соглашается, но это уже не та девочка-ребенок, которая была в первый момент встречи. Это повзрослевшая и купленная против воли рабыня.
Таксист гонит к городу, поглядывая в зеркальце на пассажиров. Лицо Хоркина чуть красней обычного, но столь же бесстрастное. Хоркин достает из нагрудного кармана плоскую бутылочку "Плиски", делает несколько глотков, протягивает девчонке. Та, поколебавшись, пьет коньяк, как пьют горькое лекарство.