Страница 67 из 130
Я, вдруг, остро осознал двойственность своей сущности. И эта двойственность начала мне не нравиться. Если раньше я думал и заботился только об одном существе в мире - о себе самом, то теперь мне было о ком думать и заботиться. Маша вошла в мою жизнь, как взрыв, как диссонанс, как луч солнца в темницу узника. И следовало эту жизнь менять. Ради нее. Но, как? Этого я пока не знал. И думать сегодня на эту тему мне было некогда, я уже подошел к парадному входу "Жемчужины Крыма" и родственник гориллы, одетый в китель швейцара, приветливо заулыбался мне, открывая дверь и сгибаясь в спине:
- Проходите, вас уже ждут. Паша проводит.
Паша, тоненький юноша с замашками голубого, вежливо кивнул:
- Идите за мной, пожалуйста.
Мы прошли великолепный вестибюль, спустились по ковровой лестнице и вышли к бассейну, который примыкал к сауне. Да, подумалось мне, неистребимо российская привычка к застольям в банях. Почему-то все, от высокопоставленных чиновников до воров считают пьянку в бане высшим шиком, признаком роскошной жизни.
В шикарном предбаннике длинный стол был накрыт с восточным изобилием. Пахан сидел за соседним, маленьким столиком в полном одиночестве. Я, как и раньше в зоне, подивился его фигурой. Поджарый, сухощавый, с великолепно прорисованными мышцами на смуглой гладкой молодой коже. Только взгляд на лицо, изборожденное морщинами, помогал определить его преклонный возраст. Да и то приблизительно.
- Садись, Зверь, - кивнул он мне на второй стул.
Я молча сел.
- Кушай, пей. Ты, говорят, коньяк любишь. Вон стоит, хороший.
Что это все навязывают мне коньяк. Вовсе я его не люблю. Просто, когда Филин приходил, ничего другого в холодильнике не было. И водку не люблю. Я вообще пить не люблю. Разве что пиво.
Но высказываться я не стал. Налил полстакана коньяка, бахнул (коньяк действительно был чудесный), наколол вилкой кусок осетрины, щедро намазал хлеб паштетом из крабов.
Некоторое время я ел, а Пахан посматривал на меня искоса. С основного стола воры тоже бросали на меня взгляды украдкой. Кое-кого из них я знал, но в большинстве народ был незнакомый. И не мелких мастей: почти у каждого на пальцах синели наколотые перстни коронованных законников, а у некоторых на груди общались через крест ангелочки - символ высшего чина в воровской общине.
Закусив, я смачно закурил и прямо глянул на Пахана. У него была, конечно, кличка, но как-то все мы привыкли его звать не по кличке, а по званию. Тем более, что кликуха к нему сегодняшнему мало подходила - "Веселый". Улыбку я у этого старого вора видел только один раз, когда он узнал об изгнание ( с моей помощью) замполита. Он тогда подарил мне от воровского общака великолепный браслет ручной работы. Сплав золота и технического (чистейшего) серебра изображал двух змей, схлестнувшихся в смертельной схватке. Одна змея была белая с золотой головой, а вторая - золотая, с белой головой. Этот браслет был со мной всегда и везде. Но сейчас я его не надел. Я оставил его там же, где деньги для Маши, завернув в записку.
- Знаешь, Зверь, - сказал Пахан, - Филин со мной работает уже второй десяток лет. Мясник, скажу тебе, отличный. И вот впервые за все это время он похвалил не вора - тебя. Чем это ты так ему понравился?
Я развел руками. Меньше всего я понимал, чем это, вдруг, заслужил одобрение безжалостного Филина. Не тем же, что вчера огрызался.
Пахан продолжал смотреть на меня напряженно. Я чувствовал, что сейчас решается вопрос о моей жизни и что старый вор никак не может принять однозначное решение. Что-то его смущало, но что - этого не понимал я сам.
Зверь, не хочешь ли стать настоящим вором? - спросил Пахан.
Я сжался. Я мгновенно понял, что окрестив меня в законные воры, Пахапн спасет меня и от подозрений воров, и от преследований серых ангелов. Он протягивал мне руку помощи, видно на него тоже давили. Но принять его предложение - надеть хомут жесткого воровского устава. Я не желал такой зависимости даже ценой жизни. "Лучше умереть стоя, чем жить на коленях." Тут я целиком был согласен с коммунистом, написавшем эти строки.
Пахан прочел ответ в моих глазах. Теперь он был бессилен мне помочь. Вдобавок, я оскорбил воровское братство. Отвергая их почетное предложение, (а такое предлагают не каждому, а уж тем более свободному фраеру - никогда), я оскорблял их, ставил себя чуть ли не выше законного вора. И все таки Пахана что-то удерживало от кивка головой, после которого я могу считать себя трупом. Убьют, конечно, без издевательств, такого я не заслужил. Просто воткнут финку аккуратно в сердце и я перестану дышать.
- Не трогайте его! - раздался детский голос.
Я ошеломленно обернулся, вставая. Каким-то образом Маша ухитрилась пробраться сюда. Она стояла посреди голых бандитов в свободной дерзкой позе атакующей пантеры.
- Я прочла твою записку. Ту, в которую ты завернул этот браслет. Зачем мне эта безделушка и деньги, если тебя убьют?! Кто тут главный? Ты?!
Она безошибочно вычислила Пахана и шла к нему, как маленькая злая кошка.
- Это что еще за шалава? - высказался грузный вор, вставая и протягивая руку к Маше. - Когда Зверя замочим, дадите мне ее поразвлекаться?
Я уже начал привыкать к тому, что мое, отнюдь не атлетическое тело, в моменты опасности приобретало собственное мышление и становилось невероятно быстрым. А сейчас мне вообще терять было нечего. Я прыгнул на толстяка с места, так и не выпустив из рук серебреную вилку, с которой недавно скусывал осетрину. Он и дернуться не успел, как я оседлал его, будто лошадь, и два раза ударил вилкой в лицо.
Когда меня оттащили, скручивая руки, я услышал спокойный голос Филина:
- Пахан, я опять заступаюсь за этого парня. Он мне нравится.
Пахан встал, подошел к напряженной Маше, погладил ее по голове и взял из ее рук знаменитый браслет.
- Урки, - сказал он негромко, - вот этот браслет я лично подарил Зверю, когда он по нашей просьбе уничтожил замполита. Этот аферист не вор, но чтит наши законы. В зоне ничем себя не замарал, помогал общаку, всегда был в отрицаловках. То, что он, якобы, подставил наших людей в побеге, никем не доказано. То, что он не хочет быть в нашей кодле - его дело. Он свободный человек и мы не должны мешать его свободе. Да, он оскорбил нас своим отказом, не каждому фраеру мы предлагаем такую честь. Но мы не сявки с общака, мы законные воры и не должны обращать внимание на выпендривания каждого пижона. Хочет жить сам по себе - пусть живет. А то, что он заступился за девчонку, тут нам совсем не за что его упрекнуть. Если бы мы с вами имели право создавать семьи, разве каждый из нас не заступился бы за ребенка? Разве мы не опускаем тех, кто получил срок за насилие над детьми? Кто она тебе, Зверь?
- Дочка, - сказал я неожиданно для самого себя.
Второй раз в жизни я увидел улыбку на лице Пахана.
- Жирный, - сказал он добродушно, глядя на мою жертву, прижимающую к лицу салфетку, - глаза целы? Эй, Доктор, осмотри-ка Жирного. Ну, целы глаза? Вот и славно. Будешь ты теперь не Жирный, а Меченый. От этих вилок шрамы ужасные остаются. Не рычи, сам виноват. Поперек батьки голос подавать не надо было. Тут решения я принимаю. Может ты хочешь на мое место? Чё головой машешь, не хочешь? Ну и хиляй отсюда, Доктор, забери его, подлечи.