Страница 2 из 16
Она вышла из камеры и понесла по коридору свое разделенное на части, стонущее каждой клеткой тело. Ульянова шла за человеком с кобурой, четко слыша каждый шаг. Его и свой. В самом конце коридора, у торцевой стены, за которой точно была воля, солнце, воздух, свет, потерянная, кажется навсегда, жизнь, он пнул ногой легкую картонную дверь и пропустил Ульянову вперед.
– Я – Зобов Сергей Себастьянович, следователь. Буду вести ваше дело.
– Мое дело?! – почти вскрикнула Ульянова.
– Ну, не ваше, а это дело. Об убийстве, – поправился следователь. – Будем вместе во всем разбираться. Разобраться же надо? Да?
– В чем? В чем здесь разбираться! Я уже все сказала…
– Тихо-тихо-тихо. Я знаю, все знаю, – лениво и буднично произнес Зобов. – Вот, садитесь. Бумага, ручка, стол, стул…
Ульянова села и хотела придвинуть его поближе к столу.
– Это у вас не получится – он привинчен. Вот напишите. Все как было: где, во сколько, почему вы там оказались, почему вы взяли папку с бумагами, для чего, кто этот человек, откуда вы его знаете… Час-полтора вам хватит, чтобы все изложить?
– Мне и пяти минут хватит…
– Пять минут – это совсем мало, и потом я все равно должен отойти на часок, так что не торопитесь, пишите спокойно. Если что понадобится, нажмите на кнопку.
Зобов глазами показал на обычный квартирный звонок рядом с дверью.
– Вот. Не волнуйтесь, угощайтесь яблоками, с дачи, меня с нее вызвали. Сегодня, между прочим, воскресенье. – И, вздохнув, через паузу добавил: – Могло быть.
Зобов достал из полиэтиленового пакета, висевшего на оконной ручке, зеленое, кислое на вид яблоко и сказал:
– Вот здесь, берите. К сожалению, немытые, но прямо с дерева.
– Простите, я не расслышала ваше имя-отчество, заволновалась и пропустила…
– Сергей Себастьянович Зобов, – почти по складам повторил он.
Зобов взял с собой яблоко и вышел, а Татьяна Ульянова осталась за закрытой дверью в комнате, где на уныло голубых стенах не было ничего – ни прошлогоднего календаря, ни даже инструкции по противопожарной безопасности.
«…сделали, чтобы ничего не отвлекало, как у них это называется: дознавательская? пыточная? камера правды?…Себастьянович. Его отец – Себастьян. Может, немец или француз? Но не святой Себастьян. Или кто он там? А Саша уже никто…»
Опять подступили слезы, но Татьяна сдержала себя. Стиснув губы, она стала похожа на провинившуюся девчонку, которую хотели насильно примирить с папой, мамой, бабушкой, заставить поцеловаться, а она не хотела и сопротивлялась.
За решеткой окна Ульянова увидела типовой железобетонный забор, который отливают на цементных заводах и быстро устанавливают с помощью подъемного крана. Она наблюдала это не раз, и ей казалось странным, что взрослые люди, словно малолетние дети, играют в кубики и кран, возводя такое безобразие, что невозможно смотреть, а теперь этот неигрушечный забор перегораживал всю жизнь, все ее чувства. Теперь она испытала на себе все неоспоримые преимущества конструкции – даже маленького кусочка свободной жизни увидеть нельзя.
Из пакета, висевшего на оконной ручке, Ульянова по очереди достала три яблока: красное с побитым бочком, она подумала, что следователь соврал, что с дерева, определенно падалица, зеленое, такое же, с каким ушел Зобов, и желтоватое кривое, не круглое, но милое. Она положила их на стол перед собой в ряд, интуитивно расставив в светофорном порядке – красное, желтое, зеленое, и снова попыталась придвинуть поближе стул к столу, но тот не двинулся – «ах, ну да», вспомнила почему.
Она не знала, как можно это описать, с какого места надо рассказывать эту историю следователю Сергею Себастьяновичу Зобову, а в его лице всему миру, всему просвещенному и непросвещенному человечеству. Можно ли вообще это рассказать? Белый лист бумаги, простая шариковая ручка, три яблока, несущие сюда еле слышный запах осени…
«Дорогой Сергей Себастьянович! Выпустите меня отсюда, потому что я никого не убивала. Это же понятно. Думаю, что в последнее время я была единственным близким человеком Саше Васильеву. Это тоже должно быть понятно. Даже если он хотел со мной расстаться, то все равно я была ему самым близким человеком. Я бы вам рассказала о том, как я понимаю близость. Близость – это…»
2
«– Ну вот, приехали, – сказала я тогда вслух и положила трубку заряжаться. Так и сказала, помню. Я помню тот день. Это было тринадцатого мая прошлого года. У меня странная память, помню ненужные фамилии, имена, цифры, телефоны и совершенно забываю, что я хотела сделать с утра, плохо помню, где что лежит. Вечером неожиданно вспоминаю о самом главном, для чего, собственно, стоило вставать с постели. Мы проговорили два часа. О чем можно говорить с неизвестным мужчиной, про которого ничего не знаешь, никогда не видела? Я, конечно, могу – с подругами, с Люсей или со Светой особенно, но так – никогда. Как полная дебилка, я рассказала ему почти всю свою жизнь, про мужей даже кое-что и про тех, кто был „до“, и вообще, как у психоаналитика, про все. Я не знаю, про что еще можно было рассказывать человеку, которого совершенно не знаешь. Повесила трубку и поняла, что он профессионал по выуживанию чужих тайн, ему надо в КГБ работать или как это теперь называется».
«Ну вот, приехали» была ее любимая фраза, будто она профессиональный водитель, и ей надо только остановиться и сказать, поставить точку: все – приехали.
Она не раз со всеми все обсуждала, это было ее свойство, откликаться на любой вопрос, словно звонок возле двери – нажал и… Голос звенел искренне и правдиво. Она открывала в очередном пересказе известных ей событий новые оттенки смысла, но он в первом же разговоре вывел ее на то, о чем она никогда не задумывалась и не вспоминала, что не приходило в голову. Она сказала – еще тогда они говорили на «вы»:
– Вы не понимаете, что такое жить под плитой. Я сбросила с себя тонну веса, когда развелась с мужем три года назад! Я жила как животное, которое держали в конуре, впрочем, хорошо оборудованной. Мне завидовали – я знаю, но это была настоящая конура, с настоящим ошейником и очень короткой цепью, мне было дозволено заниматься сыном, домом, готовить пищу – все!
– Ну, вы, наверное, еще лаяли перед сексом, если были такой безупречной домашней собачкой? – спросил он.
– Нет, я не лаяла, – ответила она. – Я молча отдавалась, хотя мне это не приносило радости.
– А надо было лаять, возможно, это уберегло бы ваш брак.
– Я не лаяла – я выла в одиночестве!
– И какую новую плиту вы сейчас подбираете для себя? Сколько тонн вам нужно теперь? – спросил он.
В любви ей нравилось, когда муж просто лежал на ней, придавив немалым весом. Дышать становилось трудно, но ощущать тяжесть мужчины на себе – какое-то особенное удовольствие, наверное, исключительно женское. Часто ей не хотелось ни отношений, ни любви, ни секса, а только чтобы кто-нибудь с пьянящим мужским запахом пришел и раздавил ее своим телом, молча лежал до тех пор, когда дышать станет невозможно. Она представляла, как станет синеть, задохнется и умрет. Либо решит жить, и последним усилием столкнет пропитанное феромонами мужское бревно…
– А вы что ищете? Вам кто нужен?.. Кто нужен вам?
В первых разговорах, когда женщины давали телефон и писали в окне сообщений сайта знакомств – «звоните прямо сейчас», этот вопрос был самый мучительный для Александра Ароновича Васильева. На него не было внятного ответа. Но в перестановке слов «вам КТО нужен и кто нужен ВАМ» ему чудился различный смысл.
– Я ищу близость.
– Какую? – спросила она. – Физическую?
– Вы бросите трубку, если я скажу – физическую?
– Это, по крайней мере, будет честно.
– Физическую и духовную.
– Про духовную вы сказали специально, чтобы выглядеть пристойно. Когда люди знакомятся, они…
– …тогда что? – прервал он. – Близость – это расстояние между моими и твоими словами, это языковая дистанция. И все.