Страница 12 из 16
Пришел официант, принес счет. Васильев расплатился. Ничего не оставалось, как выйти на улицу, сесть в машины и разъехаться – официант рассчитал, словно конвойный произнес: «Свидание закончено».
В ресторане – вечернее настроение, прохлада, полумрак, а вышли на улицу – жарко, солнце слепит глаза, машины шумят…
– Ну, что, Таня?! – спросил Васильев. – Все?
– Все. По домам? – ответила Ульянова, но он не услышал в интонации вопроса.
– Ну, давай!
– Давай!
Они пошли к своим машинам, им не хотелось расставаться, но ничего другого в те минуты придумать не получилось. «Железные кони» стояли в разных концах парковки и диктовали противоположные маршруты. Васильев открыл машину, на заднем сиденье увидел свой диск с записью старого новогоднего концерта. Оглянулся – Татьяна начала уже отъезжать, он махнул ей рукой, чтобы остановилась, подбежал и в приоткрытое окно сунул:
– Послушай, я там дую.
– С удовольствием, спасибо, – вежливо сказала Ульянова, бросила диск на заднее сиденье и умчалась.
Он проводил взглядом блестящий «мерседес», в секунды набиравший скорость.
Татьяна была уверена, что не понравилась, в машине ощущение неудачи только усилилось. Она включила радио, и на все, что произошло или не произошло с ней, легким словесным пледом набросили новости про выборы, лесные пожары, про наводнение в Пакистане, которое неким образом, через воздушные потоки – какие-то волны Россби, – оказывается, связано с московской жарой. Она удивилась, как все вместе сшито на земле, и потом отрезала эти мысли решительным: «…а мне-то что, все пройдет, и жара, и зима наступит». Пока ехала, позвонил сын, и они коротко, как всегда в последнее время, поговорили. Через час она ехала по полупустому летнему шоссе, в прохладе климат-контроля, и казалось, что и не было никакого Саши Васильева, только наплыв грусти остался и – ничего больше.
8
Зобов встал с двуспальной кровати, на которой умильно посапывала жена. По утрам он ежедневно завидовал ей – она уходила на работу, когда хотела. На ощупь ногами он отыскал пластмассовые шлепанцы и, полусонный, дошел до ванной. Перед зеркалом, продрав наконец глаза, рассмотрел лицо и за ночь выросшую щетину. Он ненавидел любовь. Всякую. Этот парень Борис Ульянов и его мать, отправленная по глупости дежурного в СИЗО, с вечера мешали «заснуть по-человечески», а сегодня, прямо с утра мешали мыться, бриться и вообще «нормально жить». Он сразу понял, что Ульянова – любовница убитого Васильева, но разбираться в их отношениях – хуже невозможно представить, особенно когда рядом еще один «труп из бутика», и к тому же татарин – «исламский фактор», Дадасаев. Он вспомнил, что председатель Следственного комитета тоже татарин, и теперь «татары с него не слезут», «эти друг за друга…», они будут звонить, требовать, а ему, «русскому дураку», надо будет писать, переписывать и отчитываться, хотя и так ясно: за пять минут такие дела не раскрываются.
Зобов положил на щеки пену и начал бриться, размышляя, как бы оправдать и объяснить задержание Ульяновой. Уличное убийство в центре города, среди белого дня, на многолюдной улице… как бы он хотел, чтобы это произошло в квартире или в офисе, где всегда остается хоть что-то, за что можно ухватиться, а здесь: видели все – и не видел никто. Да и эта сумасшедшая влюбленная старая баба, из нее ничего не вытянешь, хотя определенно что-то знает, теперь после ночи на нарах точно замкнется, какую тактику допроса ни применяй, – что ей объяснить?!
Сочувствовал Зобов только погибшему Александру Васильеву, тот выступал с почитаемыми рок-музыкантами, питерскими, московскими, свердловскими. В ходе следствия Зобову, возможно, предстояло встретиться с кем-нибудь из них, это казалось самым интересным в деле.
– Сереж! Ты долго еще?! – неожиданно крикнула жена из спальни.
– Не обоссысь!
Ему нравилось похулиганить сейчас, когда восьмилетнюю дочь на время ремонта отправили к теще. Обычно в семейном женском коллективе ему приходилось держаться рамок приличия.
– Я думаю, что мы скоро с тобой на какой-то концерт сходим, – крикнул он из ванной. – Хочешь на Макаревича, хочешь на Бутусова.
– Я в туалет хочу!
– Иди, кто тебе мешает?!
– Я при тебе не могу!
Через несколько минут жена пришла в ванную комнату, тепло обняла сзади и сказала нежно и протяжно «Сереж-ж, мент ты поганый… убирайся»; он уже чистил зубы и промычал что-то в ответ. Когда Зобов выходил из ванной, он произнес вслух:
– Я понял: она подвела его под выстрел.
– Кто?
– Никто, делай свои дела. – И закрыл за собой дверь.
За завтраком эта мысль понравилась ему еще больше. Снимая скорлупу с яйца, сваренного в мешочек, Зобов подумал, что версия во всех отношениях замечательная: вышла из машины, перед этим она видела «каблук», он даже подрезал – так Ульянова показала киллеру объект, потом вышла из машины, а когда любовника застрелили, подошла, чтобы убедиться, что дело сделано.
«Деньги у нее на заказ есть, наверняка от мужа остались».
Яйцо получилось вареным, но не в мешочек, как он любил.
«Черт, почему же никак не попадешь-то, варишь их, варишь. Столько лет! То сяк, то эдак! Мотивы? Какие у нее мотивы? Любовь. Всегда найдется, из-за чего бабе захочется убить мужика. Если подумать, и мужику – бабу».
На кухню пришла жена. Зобов посмотрел на нее и решил, что пока убивать ее не за что, хотя тут же промелькнуло несколько случаев, при которых он если бы и не убил, то покалечил точно. Все эти случаи были элементарны, известны самой широкой публике: измена, измена и еще раз измена, хуже всего с каким-нибудь нерусским, тут уж точно убил бы.
Ирина включила телевизор, висевший над столом в небольшой кухоньке. В криминальной хронике закончился один сюжет о каком-то начавшемся громком судебном процессе и сразу новый – о двойном убийстве в центре Москвы, возле метро. Показали два портрета убитых – предпринимателя и музыканта-саксофониста – и сообщили об аресте одного подозреваемого.
– Выключи, я тебя прошу!
– Это твое дело?
Зобов кивнул.
– И из-за чего убили? – простодушно спросила жена.
– Ты пописала?! Тебе хорошо?
– Спасибо, все нормально.
– Вот и не лезь.
– Но интересно же.
Зобов с раздражением встал из-за стола:
– Они были два педика.
– Ты что, серьезно, что ль?!
Он начал собираться на работу, понимая, что в своих рассуждениях забыл о втором трупе, жена напомнила. Для того чтобы доложить начальству причину задержания подозреваемого, версия про соучастие Ульяновой в заказном убийстве подходила, с этим уже можно было идти наверх, говорить, что есть рабочие версии, и причина, по которой Ульянова заночевала в СИЗО, вроде тоже появлялась. Тут он почувствовал себя бодрее и увереннее. Ульянову выпустит, но оставит в первом круге подозреваемых, наверх по лестнице он уже как бы не с голыми руками пойдет, но два трупа пока никак не связывались: двойное убийство, а сколько мотивов – один или тоже два?
9
После встречи с Васильевым Татьяна Ульянова поехала по Рублевскому шоссе в поселок «Молженёво», где-то в пяти-шести километрах от Николиной Горы, известного подмосковного места, облюбованного еще советской номенклатурной элитой. Теперь тут, как и по всей Рублевке, стояли огромные, комфортные, редкой архитектуры дома, принадлежащие «новым русским», которые продолжали называть их по-прежнему дачами. Здесь жила ее подруга Люся Землякова, и здесь же парковался ее блестящий «мерседес», называемый взрослыми детьми Земляковой «мерином». Когда-то недалеко от этого притягательного места жила и Татьяна со всем семейством, а потом, после развода, тут остались только ее автомобиль и счастливая, всегда жизнерадостная подруга.
Раньше Ульянова очень раздражалась от пробок в этих местах, теперь, бывая нечасто, она даже радовалась полицейским перекрытиям для проезда президента или премьер-министра. В эти минуты она могла свободно рассмотреть изменения на своей, когда-то домашней трассе, вспомнить о прошлой жизни за высокими заборами и вдохнуть элитный сосновый воздух, который, кажется, сам по себе имел всесильный, притягательный запах власти. Он стоил отдельных денег, помимо земли и квадратных метров роскошных домов с бассейнами, закрытыми теннисными кортами и еще черт знает с чем.