Страница 19 из 20
Наш полк стоял на отдыхе после тяжёлых боёв. Жизнь в полку показалась мне лёгкой. Был я сыт и' может, впервые в жизни обут. Кругом были люди, которые своими мозолистыми, натруженными руками и простыми лицами напоминали мне мужиков из нашей деревни.
Дядя Степан и все конноармейцы рвались на фронт. Я тоже мечтал, чтобы нас побыстрей отправили воевать с беляками. Но вот однажды дядя Степан позвал меня:
«Николашка, ступай сюда. Будет тебе целый день на локотках сидеть. Учить тебя задумал. Самому не привелось, а тебя выучу. Дюже нам грамотеи после войны будут нужны. И учителя нашёл, - он многозначительно поднял палец, - в гимназиях и семинариях обучался.
Большая голова. Истина».
Я тут же забыл об учителе. А на другой день подходит ко мне дядя Степан, такой строгий, каким я его никогда не видел.
«Иди, тебя дожидается учитель».
Учитель был старенький, худенький и весь какой-то торопливый. Форменный китель висел на нём, точно с чужого плеча. Он посмотрел на меня внимательно и проговорил:
«Ну-с, молодой человек, не будем терять времени. - Говорил он очень смешно: скажет первое слово, потом повторит его несколько раз, а уж потом говорит дальше. - Начнём… начнём… начнём с азбуки. Да, да, да!»
В школе я никогда не учился, поэтому мне было всё равно, с чего начинать.
Учитель старательно рассказывал мне про алфавит, но так как главным моим занятием было ничего не слушать, то в этом я достиг больших успехов, чем в изучении азбуки.
«Вы недисциплинированный, неприлежный мальчишка!» - возмутился учитель.
Он был человек справедливый и очень гордился своей профессией. Но тогда я этого не понимал и жестоко обидел старого учителя.
«Мне ваша азбука, господин учитель, - сказал я, - вовсе ни к чему. Мы и без неё всех буржуев перебьём».
А как раз в это время в комнату, где мы занимались, вошёл дядя Степан. Он всё слышал, потому что подошёл ко мне и сказал:
«Ух ты, пустомеля, перебей тебя пополам!» - и махнул от досады рукой.
Потом случилось сразу два несчастья: беляки перешли в наступление и наш полк срочно должен был оставить Петровск, и второе - с дядей Степаном: малярия его схватила. Да так пристала, трясучка проклятая, что он даже голову от подушки оторвать не мог.
Решили тогда спрятать дядю Степана в городе у старого учителя Ивана Ивановича Борисова, того самого, который меня к грамоте приобщал. И меня оставили при нём и приказали беречь крепко-накрепко.
Иван Иванович родился в этом городке. Он жил в маленьком домике, на окраине, в полном одиночестве и учительствовал в церковно-приходской школе.
Разместились мы в чулане.
Каждый день Иван Иванович уходил в город за продуктами и новостями. Мы узнали, что бандиты атамана Борового повсюду искали красных. В гражданскую войну красные часто, когда отступали, раненых прятали у местного населения. Вот их-то и искали беляки.
Дядя Степан, как чуть пошёл на поправку, всё порывался уйти, а Иван Иванович и слушать об этом не хотел…
Вечером он приходил к нам в чулан с книгой, садился на табуретку в углу, поближе к свече, и начинал читать.
Много удивительных историй узнали мы с дядей Степаном от учителя. И дядя Степан как-то сказал мне:
«Большущая сила в грамоте. А ты, Николка, оказался несостоятельным в этом деле».
Острое пламя свечи раскачивалось, по шершавой стене чулана ползли какие-то тени, и такие же, пока неясные, мысли бродили в моей голове. Я подумал робко, впервые, что дядя Степан прав, что в грамоте действительно большая сила.
Но, видно, не судьба была дожить нам у учителя спокойно. Как-то утром дядя Степан говорит мне:
«Выдь-ка на улицу, глянь, как да что. Уходить самое время. А то и себя загубим и Ивана Ивановича подведём».
Вышел я, осмотрелся. Недалеко от нашего дома висит бумажка. Около неё стоят несколько человек, читают. Один что-то бормочет. Я подошёл и прислушался. «Кто спымает большевика, тому награда будет и вечное прощение грехов от самого господа бога и нашего славного атамана полковника Горового».
«Нашли дураков!» - подумал я. А когда все ушли, не задумываясь, сорвал со стены приказ их атамана и скомкал в кулаке. Не успел я после этого и шагу шагнуть, как чья-то рука тяжело легла мне на плечо. Я посмотрел на человека, который меня держал. Это был рыжий Гордеев. Он ничуть не изменился, только переоделся в военную форму. Хромовые сапоги, галифе с лампасами, на плечах гимнастёрки' - унтерские погоны. И лихо сбитая набекрень маленькая казацкая фуражка. Было ясно, что он служит у белых.
У меня в груди глухо стукнуло и ноги словно приросли к месту.
«Ну что ж, здоров, земляк! Видно, не больно ты рад встрече, раз отворачиваешься», - нарушил молчание Гордеев.
Рванулся я изо всех сил, так что суставы в плече хрустнули, шмыгнул в первую подворотню - и бежать со всех ног.
Дома, ещё не отдышавшись после стремительного бега, я всё рассказал дяде Степану.
«Теперь может выследить, мерзавец, перебей его пополам! - сказал дядя Степан. - Давай-ка собираться, Николашка».
Мы быстро оделись и, как повечерело, ушли, не дождавшись Ивана Ивановича.
Только вышли из дому, слышим - сзади нас зацокали лошади. Мы прижались к забору.
Мимо проехали три всадника - казацкий патруль. Двое уехали вперёд, а один остановился, соскочил на землю и стал подтягивать ослабевшую подпругу у лошади.
Совсем рядом с нами. Слышно было даже, как позвякивала уздечка на лошадиных зубах.
«Эй, далече не уезжайте, я тотчас! - крикнул казак и уже тише, себе под нос: - Вот темень проклятущая! Ничего не видать».
Я чуть не вскрикнул, потому что узнал голос Гордеева, но дядя Степан вовремя прикрыл мне рот ладонью.
Уехал казацкий патруль, и мы пошли дальше. Хотелось пуститься бежать, чтобы побыстрей добраться до лесу, который начинался за последним городским домом.
Идём молча. Вот наконец и последний дом. Теперь оставалось нам всего ничего - пробежать полем с полсотни шагов. Но только мы вступили на эту поляну, как громадная луна выкатилась из-за тучи, и в тот же момент чей-то зычный, зловещий голос рубанул воздух:
«Стой!»
Упали мы с дядей Степаном и притаились. Авось пронесёт. Но только нет, не пронесло, потому что в лунном зеленоватом свете показались три всадника. Они спешились, но вперёд не шли - боялись.
«А ну, вылазь, - раздался снова тот же голос, - всё равно не уйдёшь».
Дядя Степан молчал. Наступила тревожная тишина. Потом те, видно, о чём-то пошушукались и стали расходиться в разные стороны.
«У, перебей их пополам, от леса хотят отрезать! - Дядя Степан заскрипел зубами.
- Эх, какая напасть! - Он в ожесточении тёрся подбородком о ворот шинели. - Николашка, Николашка, не довелось нам с тобой дожить до победы! Ну хорошо, мы сейчас в один момент сорганизуем им окружение!»
Дядя Степан осторожно вытащил из кармана шинели гранату-лимонку. Потом он повернулся ко мне и проговорил надтреснутым голосом:
«Ты, Николашка, лежи, не подымайсь, слышишь? Не подымайсь, я тебе сказал».
И он встал, будто шёл так себе, а не на встречу со смертельным врагом. Он шёл с поднятыми кверху руками, без шапки. Полы его шинели разметал ветер, и они были похожи на крылья большой птицы. И мне захотелось, чтоб на самом деле это были крылья и чтоб дядя Степан вдруг оттолкнулся от земли и улетел.
«Живьём брать, живьём, не стрелять!» - истошным голосом кричал один из беляков, и я узнал в нём «рыжего».
«Так вот чьё это дело». И такая злоба вспыхнула у меня в груди, что весь страх как рукой сняло.
Я вскочил и бросился за дядей Степаном, не зная даже, зачем. Точно удары кнута, подстёгивали меня слова «рыжего»:
«Держи его, крепче держи!»
И вдруг яркое пламя ударило мне в глаза, и раздался оглушительный взрыв, как будто загремели сразу сто барабанов. А потом стало тихо-тихо. Я упал на землю и закричал: