Девушка без имени

— О рыжеволосой миледи, конечно, — заговорщицки промолвил он.

— Это мой агент, — сухо сказал Лефевр. — Помнишь дело Ятти Яааппи?

Гуле прищурился.

— Это когда в страну ввозили наркотики с югов под видом пряностей? — уточнил он.

— И маскировали заклинанием Тени?

Лефевр кивнул.

— Совершенно верно. Миледи Алита была моим внедренным агентом. Схизматики вычислили ее и приговорили к смерти, она бежала, долго скрывалась и только вчера смогла выйти со мной на связь, — Гуле слушал с приоткрытым от удивления ртом, и Лефевр добавил: — Представь себе, она пересекла границу в клетке человеческого цирка.

Гуле уважительно покачал головой.

— Иногда ты меня просто потрясаешь, Огюст-Эжен, — признался он. — А я-то уж было решил, что скоро мы всем отделом будем есть салаты на твоей свадьбе.

Лефевр натянуто улыбнулся и решил сменить тему.

— Кстати, что ты знаешь о Ползучих артефактах? — спросил он. Гуле, несколько лет сотрудничавший с кафедрой артефакторики, знал о магических предметах если не все, то очень многое. Возможно, и в университет не придется ехать. Приятель пожал плечами.

— Ну, во множественность обитаемых миров ты веришь… — задумчиво произнес он. Лефевр кивнул, и Гуле продолжал: — Ползучие артефакты способны перемещаться между мирами. Есть мнение, что, попадая в иной мир, они во много раз усиливают свои свойства. Но это, как ты сам понимаешь, исключительно философское утверждение. В университете есть несколько предметов с довольно специфическими свойствами, но, конечно, никто тебе не скажет наверняка, есть ли другие миры или нет. И действительно ли эти предметы там побывали. А кстати, с какой целью интерес?

— Мне скинули дело Мороженщика, — сказал Лефевр. — У меня есть подозрение, что он использует нечто вроде Ползучего артефакта.

Священник, облаченный в белое с алым одеяние, вышел из алтарной части храма. Служки несли за ним жертвенных животных и фрукты. Люди, собравшиеся в соборе, встали и склонили головы в знаке смирения перед волей Небес.

— Чувствую, что Мороженщику не поздоровится, — негромко проговорил Гуле. Лефевр усмехнулся, чувствуя, как презрительно каменеет лицо.

— Не поздоровится, — откликнулся он. — Это уж точно.

Алита и подумать не могла, чем закончится ее желание просто прогуляться по улице. До сих пор она успела познакомиться только с крошечным уголком столицы и решила не терять времени даром, тем более, что приглашенный парикмахер подстриг и уложил ее волосы по здешней моде, а портной, сняв мерки, что-то прикинул по записям в крошечном блокноте и сказал:

— В моей мастерской есть прекрасное готовое платье по меркам миледи. Если желаете, я принесу.

Конечно, благородные сузианки дождались бы портного с платьем, сидя в собственной гостиной, но Длите показалось неприличным гонять человека туда- сюда, и она отправилась с ним в мастерскую, откуда вышла через полчаса уже в новом наряде — восхитительном светло-зеленом платье с такой богатой вышивкой и отделкой, что Алита невольно почувствовала себя принцессой. В прежней жизни она предпочитала джинсы и кроссовки, но сейчас, когда корсет плавно обнимал тело, мягко приподнимая грудь и придавая осанке истинно дворянскую горделивость, Алита не просто шла, а плыла по мостовой, и губы сами собой изгибались в улыбке: эх, увидел бы ее Никитос — точно бы язык проглотил и подавился своей любимой «обезьяной».

Мысль о бывшем муже не испортила ей настроения, тем более, что день выдался пусть и пасмурным, но теплым, а архитектура города оказалась очень интересной — так что Алита чувствовала значительный душевный подъем, любуясь стройными силуэтами дворцов и особняков, останавливаясь возле клумб с пышными осенними цветами и рассматривая афиши на пузатых тумбах. Спустя пару часов она почувствовала легкую усталость и, прикинув обратный маршрут, решила возвращаться в дом Огюста-Эжена. Он, вероятно, уже вернулся с мессы и с кафедры артефакторики. Думая о своем новом друге, Алита не могла не улыбаться от счастья — Огюст-Эжен, судя по всему, был очень хорошим человеком. Напрасно его называют Страховидом: во время ритуала речевой магии Алита поймала обрывок воспоминаний инквизитора — крошечный кусочек прошлого, в котором была какая-то привычная грусть, понимание, что всем понравиться невозможно, и обреченность на одиночество. Вопреки стереотипам Огюст-Эжен не озлобился: он просто принял свою судьбу и стал жить дальше — Алита не могла не уважать такой подход к жизни. Впрочем, она не считала инквизитора ни страшным, ни уродливым — его внутренняя сила была отличным заменителем внешней привлекательности: жаль только, что остальные не хотели этого понимать. Но у жителей Сузы, насколько Алита успела разобраться, был натуральный культ внешней привлекательности: гуляя по столице, девушка насчитала около пятидесяти магазинов модной одежды, а уж парикмахерских и комнат красоты вообще было понатыкано на каждом углу.

Задумавшись, Алита не заметила, как случайно наткнулась на молодого мужчину, выходившего из дверей цирюльни и благоухавшего парфюмерией на всю улицу. Мужчина был, по меньшей мере, принцем: во всяком случае, он раскричался так, словно Алита не просто нечаянно наступила ему на башмак из синей замши, а переехала его в экипаже, причем несколько раз.

— Простите меня, милорд, — она обворожительно улыбнулась, стараясь свести все не к обиде, а к легкому недоразумению. — Уверяю вас, я не нарочно.

— Под ноги смотри, животное! — рявкнул на нее щеголь. Кругом уже начал собираться народ: скандал привлек внимание гуляющих, и они поспешили посмотреть, в чем дело. — Тончайшая замша, пошито на заказ самим Витуаром Монтенем, а ты истоптала все своими копытами, дрянь!

Алита почувствовала, как щеки заливает горячей краской стыда и обиды. Не потому, что франт орал на нее — потому что он был похож на Никитоса. Муж точно так же раздувал скандал на пустом месте, Алита была виновата во всем: в плохой погоде, в скачках валют, в пылинках на подоконнике, и, если она пыталась извиняться и оправдываться, то скандал разгорался с новой силой. Это было настолько горько и обидно, что Алита ощутила резкую боль в груди: там словно взбух тяжелый нарост, в котором таилось нечто, рвущееся на поверхность.

Оно действительно вырвалось: Алита увидела алую вспышку, а скандалящий франт на мгновение захлебнулся воплями и рухнул на мостовую, схватившись за горло. Толпа замерла, а потом люди разразились испуганными и нервными криками, и кто-то схватил Алиту за руку, призывая полицию и инквизицию.

— Ведьма! — орала тоненькая леди эфемерной, почти ангельской красоты. Ее крики больше подошли бы торговке овощами. — Ведьма! Злонамеренная ведьма!

— Ведьма!

— Держите ее!

Ноги подкосились, и Алита свалилась на мостовую. Вопли зевак на мгновение усилились, а потом растаяли, и стало темно.

— Нежные какие ведьмы пошли, — сказал мужской голос, спокойный и холодный. От слов веяло стылостью прозекторской и январским морозом. — Прибила человека и свалилась.

Рука, затянутая в гладкую перчатку, поплыла от груди к животу и ниже. Алита вдруг поняла, что холодный голос говорит о ней, и чужая рука по-хозяйски оглаживает ее тело. Это было настолько гадко и отвратительно, что Алита дернулась в сторону и тотчас же закричала от боли, пронзившей запястья.

— Не так быстро, дорогуша, — хохотнул второй. — А то покалечишься до начала потехи.

Тьма перед Алитой рассеялась, открыв небольшой ярко освещенный зал и двоих молодых мужчин в темно-серых форменных сюртуках с белыми шнурами на груди. В такую же форму был одет Огюст-Эжен, только шнур у него был один, золотой. Переведя взгляд в сторону и вверх, Алита увидела, что ее руки пристегнуты к каким-то деревянным перекладинам. Липкий мерзкий страх, зародившийся в груди, стал расти и крепнуть. Помещение было слишком похоже на пыточную, а эти двое в форме — на тех, кто не церемонится с попавшими к ним в руки.

— А она крепкая, — обладатель холодного голоса, тощий и бледный тип с неприятным цепким взглядом, деловито похлопал Алиту по бедру. «Я голая вишу на дыбе, — подумала она. — И меня собираются допрашивать и пытать. Либо насиловать и пытать. Ничего хорошего».