Заключенный (ЛП)

— Черта с два, я не могу оставить ее, — рычу я. — Она моя, понял?!!

— Ты должен был убить заложника, а не таскать ее за собой за волосы, — говорит Стоун, прижав меня к кровати. Проклятые лекарства делают из меня жалкого котенка.

— Нет, — говорю я.

— Ты ничего не сможешь сделать, — говорит он низким голосом. — Я делаю это ради тебя, братишка.

Я снова пытаюсь подняться, но он держит меня. Я слишком слаб.

— Твою мать, я убью тебя! — говорю, но не могу бороться с ним, не с тем, чем Нейт накачал меня.

Я изо всех сил пытаюсь снова, но он тяжелый как танк, а я ранен и под действием лекарств.

— Ты хочешь разорвать рану и снова отправиться под нож?

— Она не заговорит, — рычу я. — И она — моя!

Он смотрит мне прямо в глаза.

— Я разбужу ее, так что ты сможешь попрощаться.

Я пристально смотрю ему в лицо.

Мне нужно, чтобы он видел мое лицо, когда я собираюсь что-то сказать и пообещать.

Тишина нарастает между нами. Кажется, он знает, к чему все идет.

Я произношу:

— Причинишь ей боль, и ты мертвец.

Он ничего не говорит в ответ. Выражение его лица даже не меняется, но я знаю, что внутри него землетрясение.

То, что я сказал, — существенно. Стоун всегда был главным, и меня это не напрягало, но мне нужно, что бы он понял, насколько я серьезен.

Он отпускает меня, достает свой пистолет и потирает его вдоль рукоятки.

— Ты меня понимаешь? — спрашиваю я после слишком долгого молчания.

— Именно из-за твоих слов я должен убить ее.

Чувство поднимается во мне, такое древнее, что я практически не распознаю его. Страх. Я боюсь так, как не боялся уже очень долгое время.

Если бы я был в форме, никто бы не прикоснулся к ней. Никто бы и никогда.

Но прямо сейчас я слишком слаб, и Стоун знает меня очень хорошо.

Борьба между нами будет угрожающей, и я не могу быть уверенным, что для нее все закончится хорошо.

Было время, когда мне бы и в голову не пришло поднять руку на Стоуна — моего друга, кровного брата, но вот он я.

Я смотрю на нее, такую уязвимую, прикованную, свернувшуюся калачиком. И тогда я осознаю, что ее уязвимость — самая властная вещь над моей жизнью — абсолютная власть, но не опасная.

Затем осознаю кое-что еще.

— Дело в тебе.

— О чем ты?

— Она чертовски опасна для тебя, не для меня.

Он приближает свое лицо к моему.

— Нет. Это для твоего блага и блага команды.

— Тебе просто не нравится, что это я взял ее, — шепчу я. — Вот, что тебе не нравится. Тебе не нравится, что я взял ее себе.

Я заглядываю через плечо, чтобы убедиться, что она по-прежнему спит, и понижаю голос.

— Кто-то, за кого я отдал жизнь, и кто теперь моя. Не твоя.

Он хватает меня за шею и наклоняется достаточно близко, чтобы поцеловать меня. Я ощущаю пистолет на своей челюсти.

— Ты собираешься убить меня сейчас? — скрежещу зубами.

— Мы достаточно давно сказали «нет» этому, — говорит он. — Мы сказали, что не будем делать этого. Никаких женщин. Только, чтобы потрахаться. И, безусловно, не брать их. И ты притаскиваешь гребаную заложницу прямо нам под нос. Я собираюсь убить ее ради тебя, и ты ничего не сможешь с этим сделать.

Он удерживает меня близко, рукой сжимая мою шею. Я смотрю в его глаза.

Прикованная, беспомощная, сейчас я вижу угрозу в нее.

Она — опасный путь, от которого мы все пытаемся держаться подальше.

— Я оставлю ее. Надолго.

Шок отражается в его взгляде. Очень сложно заставить Стоуна выглядеть шокированным, но сейчас он выглядит именно так.

Он жестко дергает мою голову.

— Что, твою мать, с тобой не так?

— Ты знаешь, что не так со мной. Ты знаешь, что ИМЕННО не так со мной. Единственное отличие состоит в том, что я больше не притворяюсь.

— Мы — не они, — говорит он.

— Это другое.

Он крутит пистолет на моем подбородке. Теплый и твердый. Ее пребывание здесь убивает его. Но я не могу позволить ей уйти, даже ради него. Моего брата по духу.

Я шепчу:

— Ты не знаешь, каково это, когда она твоя, и ты можешь сделать что угодно с ней.

Я знаю, что он представлял это. На что это было бы похоже.

— Вот поэтому я и должен ее убить, — говорит он, его горячее дыхание на моих губах.

— Все девушки, которых я когда-либо имел, трахал одну ночь — ничто, по сравнению… — я киваю в ее сторону. — Это все черно-белое. А это имеет цвет. Когда ты находишь кого-то, и ты понимаешь.

— Нет.

— Когда ты знаешь, что она твоя, Стоун… вся твоя.

Он замирает, сжимая мою шею, с пистолетом в другой руке. Он не хочет слышать это, но он на самом деле, на самом деле слышит. Я знаю, что то, что я делаю, — несправедливо, это как описывать шот отменного скотча алкоголику, который сдерживал себя на протяжении долгих лет, но он должен понять.

— Каждый раз, когда я думал убить ее или отпустить, я не мог сделать этого, потому что это чувствуется так чертовски правильно. И когда человек губернатора хотел пристрелить ее? Я был готов умереть за нее. И когда она голодна, или ей холодно…

— Прекрати это, — говорит Стоун.

Он сильный. Всегда таким был. Как и его имя (прим.ред. Stone с англ. — камень).

Нерушимый.

— Когда ей холодно, я тот, кто согреет ее. А когда она голодна? Когда мы были у Нейта, и я завязал ей глаза, я кормил ее черникой, выбирая лучшие из ягод… ты не знаешь каково это…

— Я знаю.

— Это не так, как с ними. То, что мы делали.

Он бросает на меня мрачный взгляд. Это еще одна вещь, которую мы не должны делать: говорить о том кровавом дне, когда мы восстали против наших похитителей. Жестокости этого.

— Это так же, как с ними, — говорит он. — Ты думаешь, это по-другому, потому что ты не держишь ее прикованной в подвале?

— Это другое.

— Я убью ее ради тебя. Это самая гуманная вещь.

— Помнишь, как ты совершил тот угон машины? — спрашиваю я. Он много раз совершал угон, но только один имеет значение, и он знает это. Тот, где горячая блондинка не успела быстро выбраться из машины, и он продолжал удерживать ее в заложниках достаточно долго, чтобы увезти на расстояние в часе езды от города, для встречи с Колдером.

Я знал, каково это было, из его рассказов об этом позже. Он не трогал ее, но и не дал ей уйти. Он кормил ее и заботился о ней.

— Каково это?

— Пошел ты!

Я давлю на него.

— Каково это?

Он молчит так долго, и мне кажется, что уже не ответит. Затем Стоун опускает пистолет.

— Ты знаешь, каково это, — шепчет он, наконец. — Хорошо, вот как это ощущается.

— И вот как было, когда ты взял ее в поездку.

— Твою мать, Грейсон!

— Мы не такие, как они. Она спасла мне жизнь, верно? Это показывает, что я не такой, как они. Я никогда бы не спас никого из них.

— Иисус, к черту!

Он отпускает мою шею и трет ладонью свое лицо.

— Она должна умереть. Разбуди ее и попрощайся.

Он указывает на свой девятиколиберный. Я не продумал до конца, как сильно ему нужно будет убить ее, как алкоголику, которому необходимо вылить бутылку в раковину. Необходимость поджечь и смотреть, как жидкость горит.

До сих пор так дерьмово от того, что те ублюдки сделали с нами. Чем бы Нейт не накачал меня, это усыпляет, и я не знаю, как долго еще смогу оставаться в сознании.

— Не делай этого, Стоун, не позволяй им выиграть.

— Не позволять им выиграть? Это ты только что сказал? Пошел ты!

Он приставляет пистолет к своему лбу и закрывает глаза.

— Мне просто нужно убить ее, когда она умрет, все станет так, как прежде.

Я дотягиваюсь и хватаю его за руку.

— Иди сюда.

Стоун шумно вдыхает, но он должен видеть, что я не ушел далеко. Ему нужно видеть, что я — это по-прежнему я, даже если у меня есть она.

— Они не выиграют, — говорю я. — Они, бл*дь, мертвы.

Я двигаюсь и освобождаю место для него, несмотря на то, что это причиняет мне адскую боль.

— Иди сюда.