Заключенный (ЛП)

— Нет! — я задыхаюсь, когда он разбивает камнем оправу и линзы. — Я не могу видеть!

— Я могу, — говорит он. — Я единственный, кто защищает тебя сейчас.

Я всхлипываю в то время, пока он вынимает осколки стекла из оправы и вставляет их в кусок резины. Это выглядит как змея, усеянная акульими плавниками. Мутными глазами я вижу, как он выходит на дорогу и кладет ее. Он возвращается и тянет меня в тень под деревом. Вряд ли водитель увидит нас.

— Сейчас нам просто нужна машина, — говорит он, так, будто мы команда. Я продолжаю молчать. Мы никогда не будем командой.

Блестящий синий пикап появляется на дороге. В кабине один человек, но я плохо различаю без очков.

— Привет, — Грейсон бормочет себе под нос, когда машина проезжает по его ловушке. Хлопок от лопнувшей шины и водитель съезжает на обочину. Взяв меня за руку, Грейсон тянет меня за собой.

— Ты произносишь одно гребаное слово или делаешь что-то, и тогда кто-то умирает. Усекла?

Не кажется, что он ждет ответа, поэтому я и не отвечаю.

Я чувствую себя голой. Без очков и без трусиков. Он хочет, чтобы я была беспомощной. Думаю, у него это хорошо получается. Но он не знает меня. И я никогда не привыкну к этому.

Мы быстро достигаем парня на обочине дороги. Теперь я могу лучше его видеть. Я могу видеть на среднем расстоянии, не далеко и не близко. Я вижу, что передняя шина полностью спущена, а остальные в порядке.

— Нужна помощь? — спрашивает Грейсон.

Мужчина бросает взгляд на Грейсона, выпрямляется и смотрит искоса.

Красивое лицо Грейсона, его обаяние и самоуверенная улыбка не обдурят его.

— Нет, спасибо, — он держит бейсболку в руке, выглядя как стареющий футболист, благодаря своему крупному, пухлому телосложению и седине. И он знает проблему Грейсона.

— У вас есть запаска и домкрат? — спрашивает Грейсон.

— Да, — говорит мужчина. — У меня все в порядке.

— Отлично, — Грейсон вытаскивает пистолет. Пистолет полицейского. Он огромный и пугающий. Мужчина замирает. Его взгляд перемещается на меня, но у меня нет ответов.

— Давай телефон. Медленно.

— Я не хочу никаких проблем, — говорит парень, вынимая телефон из кармана.

— Это правильное поведение, — отвечает Грейсон, выхватывая телефон у парня, и бросая его в мою сторону.

Мои руки рефлекторно поднимаются. Рефлекс, выработанный десятилетиями. Он спасал меня от посуды, книг и прочего, что мать решала бросить в меня. Я ловлю его. Телефон по-прежнему теплый от тела парня, и мой желудок переворачивается. Такое чувство, как будто я замешена в этом, как будто я соучастник, а не жертва.

Но у Грейсона по-прежнему есть пистолет.

Мои глаза оправдываются перед парнем, но он в замешательстве. Его взгляд мечется из стороны в сторону. Он пытается понять нас. Бонни и Клайд, к этому заключению он приходит. Он думает, что я — часть этого. Нет! Нет! Я хочу кричать.

Грейсон жестикулирует с пистолетом в руке.

— Теперь снимай рубашку и брось ее моей женщине.

Моя женщина. Неверие прокатывается через меня.

Мужчина расстегивает свою голубую клетчатую рубашку, глядя на меня с опаской, бросает ее мне.

Я ловлю ее, качая головой быстро и неистово.

Я не его женщина. Нужна помощь.

Он выглядит смущенным, напуганным. Возможно, злым.

— Где твой домкрат? — рявкает Грейсон. Мужчина бормочет, что он находится сзади. Грейсон снова указывает пистолетом: — Иди и возьми его. Нам нужно сделать кое-что. Оказывается, мужчина должен еще выполнить какую-то работу. Грейсон предприимчивый преступник, он заставляет мужчину заменить шину для нас. Мужчина делает это очень эффективно. Он поднимает грузовик домкратом и выкручивает шины. У него есть все необходимые инструменты. Он относится к работягам.

Я чувствую себя идиоткой, стоя и ничего не делая. Но все идеи, которые приходят мне в голову, в состоянии скорее ухудшить ситуацию, чем наоборот. Только одна машина проезжает мимо за то время, пока он меняет шину. Она замедляет ход. Возможно, водитель хочет остановиться, но Грейсон просто скалит на него зубы, как будто все в порядке. И машина сдает назад. Это как сон. Или кошмар.

К тому времени, когда мужчина заканчивает работу, становится темно, его голая грудь обливается потом. Грейсон показательно проверяет герметичность болтов. Затем он кивает.

— Убирайся отсюда.

Мужчина смотрит на него с недоверием.

— Иди, — говорит он. — Газовая станция в нескольких милях отсюда, вниз по дороге. Не могу сказать, что она будет открыта к тому времени, как ты доберешься до нее, но…

Тремя быстрыми шагами парень отступает назад. Я не хочу, чтобы он уходил, чтобы оставлял меня снова наедине с Грейсоном.

Мужчина поворачивается и бежит. Он определенно был футболистом, лет двадцать назад. Он так бежит, как будто пытается что-то предпринять. Не похоже на правду, что он напуган.

Любой бы испугался. Большой, крепкий парень в ужасе от Грейсона.

Ужас и отчаяние бьют ключом внутри меня.

Он подмигивает.

— ФБР не узнает, что было на самом деле. Помогала ли ты мне все это время, мисс Уинслоу? Может, ты моя тайная любовница?

Я бросаю в него телефон, который он естественно ловит. Одной рукой.

— Я никогда не прикоснусь к тебе, — говорю я.

— Прикоснешься.

В этом нет никакого триумфа. Он говорит это, будто констатируя факт. Он делает шаг вперед.

Я отступаю назад, пока не упираюсь спиной в грузовик. Я вспотела, но горячий металл почти приносит облегчение. Теплее и гораздо человечнее, чем этот зверь из плоти и крови, который сейчас маячит передо мной.

Но мне тоже есть что сказать. Что-то правдивое. И я хочу, чтобы он слушал.

— Ты можешь причинить мне боль. Можешь прикоснуться ко мне. Но я никогда и ни за что не прикоснусь к тебе. Не по собственному желанию.

К тому моменту, как я заканчиваю говорить, меня всю трясет. Слезы снова накатывают, но мне все равно. Они не сделают меня слабой. Я знаю, что такое настоящая слабость. Я видела, как она приходит с принятием наркотиков и трахом с грубыми мужчинами, чтобы получить дозу.…

Я видела, как она умирает. Этого никогда не случится со мной. Никогда.

Он дотягивается до моей щеки, до той, которая без пореза. Нарочно? Я не знаю. Большим пальцем он прокладывает путь от моей брови вниз до виска. Места, которых он не мог коснуться, пока я была в очках. Как будто он изучает мое лицо, запоминает его. Внутри моей груди все вспыхивает, но я продолжаю сохранять хмурое выражение лица.

— Итак, я могу прикоснуться к тебе? — спрашивает он нежно. — Но ты не будешь касаться меня?

Мой голос дрожит.

— Я не говорила этого.

— Разве? — Его рука скользит ниже, вниз по моей шее. Несмотря на жару, моя грудь и руки покрываются мурашками.

Костяшками пальцев он поглаживает кожу над моей ключицей. Я сжимаю руки в кулаки по бокам. Опасаясь его дальнейших действий.

Он продолжает опускаться ниже, пока его руки не касаются моей груди.

А потом, что мне делать? Плакать? Кричать? Здесь некому меня услышать. Парень из машины исчез за горным хребтом.

Я позволяю моим глазам закрыться.

— Прекрати.

— Ты не хочешь этого, — его тон разговорный.

— Я ненавижу тебя!

— Тогда чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы ты умер. Я хочу причинить тебе боль. Я хочу, чтобы ты отпустил меня.

Он тихо смеется, и я чувствую его дыхание на моем лбу.

— В этой последовательности?

Мои зубы сжимаются.

— Выбирай!

— Знаешь, что я думаю, Эбби? Я могу называть тебя так, правильно? Звучит мило. Как ты.

Он сгибает руку и нежно, едва касаясь, проводит пальцами по моему кашемировому свитеру. Он сжимает мое бедро, как будто мы танцуем. И мы танцуем. А его слова — это дурацкая песня.

— Я думаю, ты хочешь исправить меня. Это то, что ты делала в тюрьме. Это то, что ты делаешь сейчас. Но дело в том, Эбби, что это не работает. Ты не можешь исправлять людей. Ни этим дерьмовым написанием заданий, ни чем-либо еще.