Страница 14 из 16
Магомед отличался мягкосердечием и в других случаях. Так, например, если по дороге ползет какой-нибудь жук, трагический злодей непременно объедет его, чтобы не раздавить копытами лошади. Если где-нибудь в проулочке аула воет паршивая, голодная собачонка, Магомед ее подымет, принесет домой и накормит. Тот же трагический злодей Магомед славится своею игрою на чунгуре (род балалайки со стальными струнами), на котором играют посредством гибкой корочки черешневого дерева. Магомед сочинял сантиментальные песенки и зачастую плакал под звуки своей чунгуры.
А еще про того же сердобольного Магомеда рассказывают, например, такой случай. Давно как-то случилось ему быть на одной сходке вне его аула. Несколько человек позволили себе подсмеяться над ним и между прочим намекнули на то, что жену его Айшу-Мамаат-Кизы видели как-то с его двоюродным братом в том же положении, в каком исторический рогоносец Менелай застал прекрасную Елену с Парисом. Магомед затаил злобу. Он на сходке никому не ответил ни слова, но, выехав из аула, притаился за первою попавшеюся по дороге скалою. Ждать пришлось ему недолго. Одного за другим он убил неосторожных шутников, вернувшись домой, зарезал Айшу и в ту же ночь покончил со своим легкомысленным кузеном. Десять лет после того он скитался по Вайтагу, взбирался и в елисуйское султанство, – скитался больше по обычаю, чем избегая мести родственников своих жертв. Наконец, во время замирения ему удалось покончить с «канны» и вернуться домой. Тем не менее понятно, что жизнь его висит на волоске. Старые обиды не забыты, и, хотя Магомед прочитал убитым молитву «фатиха» и уплатил их близким деньги, ему все-таки добром не кончить! Магомед был «тоувадакивти», то есть принял присягу не пить опьяняющих напитков.
Вот еще случай для характеристики Магомеда – трагического злодея.
К нему, как к аульному старшине, приехал «нукер» от окружного начальника для взыскания штрафных денег. Собрали наскоро всех властей, другого старшину Юсупа, аульного «крикуна» (глашатая) Мухаммеда. Явился и аульной писарь – тоже горец. При этом, как и следует властям, заспорили, откуда начинать, с южного или северного конца аула. Старики Магомед и Юсуп спорили истово, важно. Со стороны можно было подумать, что дело идет о судьбах целого населения, о чьей-нибудь жизни; наконец писарь решил перебрать горцев, подлежавших штрафу, с середины.
По узенькому переулочку, змеившемуся вокруг беспорядочно разбросанных саклей, сборщики поднялись к небольшой площадке, на которой, у самой мечети с круглым, суживающимся кверху минаретом, стояла жалкая, убогая сакля первого должника Курбан-оглы.
Самого его не было. Вышла жена его, голодная, истощенная женщина.
– С твоего мужа следует три рубля.
Та только широко раскрыла глаза:
– Спаси вас Аллах!.. Да у моего Курбан-оглы и денег таких никогда не было!.. За что?.. Что он сделал?
Мотивы своих решений окружные начальники не объявляют и оправданий никаких не принимают вовсе.
– Женщина, не говори лишнего!
– Да сжальтесь же над нами бедными, посмотрите, как мы живем.
Жили действительно ужасно. Сакля вся состояла из мазанного глиной плетневого короба. В одном отделении его стоял вол и корова, в другом жил несчастный Курбан-оглы. На его жене были лохмотья. Голый ребенок, какой-то жалкий, напуганный, словно дикий зверек выглядывал из-за дверей и поминутно прятался в душную тьму своего жилья.
– Что тут время терять! – вступился нукер. – Гоните корову. Коли через три дня не внесет штраф, продадим в городе.
Несчастная даже не протестовала. Она только опустила руки, как-то разом поникла и помертвела вся, точно все внутри у нее осело, упало. Пока голодную коровенку выгоняли из хлева, слезы медленно струились по этому закостеневшему лицу. Только когда корову выгнали, она разом рванулась к ней, схватила ее за шею и точно повисла на ней.
– Убить вы нас хотите? Что вон те малютки есть будут, они ведь только и живут молоком. Больше у нас ничего нет… Маце, Ахмед!
Из сакли робко показался мальчуган, за ним едва переступала на маленьких ножонках крошечная девочка.
– У нас корову отнять хотите… – рыдала мать. – За одно и их схороните, все равно с голоду умрут.
Магомед по привычке, совершенно бессознательно, достал из кармана лаблабы и протянул горсть мальчику. А на лице сохранялось все тоже начальственное выражение и сумрачные очи так же грозно смотрели из-под седых, нависших бровей.
– Вола можно взять! – заикнулся нукер.
– Вол не ее. Вол братнин! – заметил аульный крикун.
– Нехорошо! – вдруг вырвалось у Магомеда.
Все в изумлении оглянулись на него.
– Нехорошо! В самом деле умрут… Ишь какие маленькие.
И жилистая рука легла на голову крохотной девочки. Та даже присела от этой ласки.
– Нам рассуждать нельзя, – объяснял нукер, – мы посланы… велено…
– Что такое говорите вы там! – разгорячился Магомед. – Кто вас послал? Грабить хотите вы, что ли? У бедных детей кормилицу отнимаете. Что, они виноваты в том, что отец их Юсупу дерзость сказал? Виновата она, что ли?
И Магомед подхватил девочку, поднес ее к самому носу ни в чем не повинного и до сих пор молчавшего аульного крикуна-парня необычайно глупого вида. Букашка в сильных руках Магомеда раскричалась.
– Что же, ты за нее заплатишь, что ли? – насмешливо спросил нукер.
– И заплачу. Гони корову назад.
– Плати, если богат!
Но роли благодетельного провидения Магомед не мог выдержать до конца. Точно желая ослабить впечатление, он разорался на бедную женщину. Та, впрочем, обрадовалась и стала перед ним, опусти голову, но уже с просветлевшим лицом.
– Чего ты тут! – кричал Магомед. – Что ты за хозяйка… Дети голые… Не бьет тебя муж, верно! Ишь ты, тоже плакать умеет. Приведи детей вечером – платье им дам да хлеба велю своей Заза отсыпать вам!
И он опять заорал и затопал ногами.
Оказалось, что трагический злодей является постоянно плательщиком за свой обедневший аул. Все ему должны. Недостача хлеба, другая какая необходимость – сейчас к Магомеду, и он, сохраняя тоже суровое выражение лица, поможет в действительной нужде. Да не так поможет, как помогает, например, наш деревенский мироед, заставляя должника работать на себя, идти к себе в кабалу. Нет, Магомед именно давал так, чтобы правая рука не знала, что делает левая.
Вот вам и трагический злодей Магомед-оглы!
Глава 2
Кай-Булагская щель. Фея духана. Баба-яга – костяная нога
Горный пейзаж как-то разом померк. Стало все сумрачно, даже, пожалуй, грозно. Представьте себе гору, которая треснула пополам. Щель, со стороны незаметная, блестит как острие ножа, когда тропинка поворачивает прямо к ней. Это даже не коридор, а просто трещина.
– Неужели дорога туда идет?
– Кай-Булагская щель называется. Сказывают давно тому назад, когда еще по всему Дагестану и уруса не бывало, когда наши жили как горные орлы, на всей своей вольной воле, один богатырь проезжал здесь. Десять дней и десять ночей на коне оставался, устал страшно, а тут вдруг крутая гора перед ним.
Ему-то ничего, коня ему жаль стало. Вынул он шашку и рубанул; с тех пор и явилась щель эта. Теперь таких богатырей нет.
По мере приближения к трещине слышался грохот воды, точно сворачивавшей с места громадные скалы.
– Что там, поток?
– Хорошо, что дождя нет, а то не проехать бы.
– Почему?
– А по всей щели, точно облако, вспененная вода бежит. Вниз с откосов ручьи стекают, ну и вздуется, шалит.
Раз тут целый джамаат наш сбросило, ни один жив не вышел. На середине горы дождь их захватил, ну до выхода они и не успели добраться. Тела ужасно избило водой о скалы. Трудно узнать их было. Сюда вот, в эту долину, снесло. С тех пор так и называем мы ее «мертвой».
Прямо у входа в щель был духан. Плоская кровля его далеко выдавалась вперед, образуя открытую галерею. По столбикам, поддерживавшим выступ крыши, ползли вверх виноградные лозы, переплетаясь в тысячи причудливых арабесок. Сквозь эту зеленую сеть ничего не было видно, зато когда, сойдя с лошадей, мы вошли туда, каким чудным уголком показался нам этот жалкий дагестанский кабак! Сквозь виноградные сети солнце играло на стенах дома изумрудным блеском.