Страница 3 из 26
Он повернулся обратно к толпе: «Посмотрите, разве это не веселее обычных собраний Трампа?»
Это была счастливая толпа, даже если они простояли часами в очереди, окружающей арену, под дождем; даже если несколько десятков протестующих, стоящих в молчаливом наблюдении, размахивали плакатами с надписями НЕТ НЕНАВИСТИ, НЕТ ТРАМПУ и ХАЙЛЬ ТРАМП, АМЕРИКАНСКИЙ ФАШИСТ. Большинство людей были рады услышать Трампа своими ушами не потому, что они любили этого парня, или потому, что он стал бы отличным президентом, но потому, что они были рады, что кто-то наконец-то говорил то, что он говорил. Кевину Стайнку было пятьдесят три, и в конечном итоге он обнаружил, что вынужден выбирать между оплатой медицинской страховки и ипотекой. Он пришел на собрание, приведя с собой двух сыновей-подростков, чтобы они могли все услышать сами, понять, что другие люди тоже находятся в затруднительных ситуациях и что, возможно, есть способ вернуть все то, к чему они привыкли, назад. Манера Трампа выражаться, как говорил Стайнк, была немного грубовата, но «он цеплял за живое. Людей обычно разочаровывает тот факт, что мы не двигаемся как единая нация. Многие из нас чувствуют, будто мы скатываемся назад». У Стайнка, выпускника колледжа, и его жены, учителя музыки, дела уже не шли так хорошо, как раньше, и хотя он не был ни либералом, ни консерватором, ему нравилась идея того, чтобы Трамп стал Управляющим делами страны, кем-то, кто не будет делить «нас против них», но изменит атмосферу таким образом, чтобы люди могли «говорить, что вздумается, и не чувствовать себя, будто они являются исламофобами или гомофобами или с добавлением другого слова перед – фоб». Трамп был достаточно грозен, «заставляя правящие круги паниковать, и мне в какой-то степени это понравилось», сказал Стайнк. «Дональд сказал это на простом понятном английском, немного слишком простом. Как по мне, так это освежает».
У Стайнка не было иллюзий относительно того, что Трамп является «морально безупречным – никто таковым не является». И он подумал, что некоторые вещи, которые говорил Трамп, были «слишком близки к границе, и он не всегда сможет отнести их назад, так, как ему захочется». Но Стайнку нравилось слышать, как Трамп резко говорит о работе с иностранными лидерами, потому что Америке нет нужды ничего выигрывать, но ей необходимо быть «немного более убедительной на этом этапе, прямо говоря, нам нужно стать лидерами. Мы не будем теми, кто говорит: «Извините, что мы американцы». Трамп, по словам Стайнка, «знает, как торговаться: ты чешешь мою спину, а я почешу твою. Поэтому, я думаю, он хочет заключить сделку в той же степени. В какой его речь нагревает воздух, как только он оказывается за закрытыми дверями».
В этот день Трамп появился с новой линией относительно Хиллари Клинтон и тем, какая она неудачница, так как ее «поимел» Барак Обама во время первичных выборов в 2008 году. Трамп пришпилил Клинтон, пройдясь по теме ее использования уборной во время последних дебатов кандидатов от Демократической партии, назвав это «отвратительным, я даже не хочу говорить об этом». Он объяснил, что однажды столкнулся с ней, возвращаясь к «моей предыдущей работе», где «парень дает тебе пять миллионов баксов, и… вы знаете, вы чувствуете себя словно обязанным». Теперь он не принимал крупных пожертвований, он сам спонсировал свою кампанию, «и очень сложно было для меня сказать нет, потому что всю мою жизнь я их брал. Я беру деньги, я люблю деньги, я беру деньги. Сейчас я говорю тем людям, что я не хочу их деньги. Потому что я знаю, что произойдет».
И люди одобрительно кричали, теперь еще громче, потому что он говорил то, что они говорили, он признавал факт того, чего бы радостно пожимающие руки всем подряд, выдающие прописные истины политики никогда бы не приняли. Он просто сказал это: «Правда в том, что американская мечта мертва». Люди зааплодировали не потому, что они были пессимистами или циниками, но потому, что им было больно, они были преданы, и, наконец, кто-то признал это. Он закончил обещанием, одним большим, одним, которому они захотели поверить: что американская мечта мертва, но не исчезла. «Я собираюсь сделать ее больше, лучше и сильнее, чем когда-либо прежде. Когда-либо прежде. Больше, лучше и сильнее».
И теперь, три месяца спустя, в марте 2016-го, в прекрасный весенний день в Вашингтоне Трамп одержал победу из побед, на своем пути к номинации в кандидаты на пост президента, все, кроме двух его оппонентов, сошли с дистанции. Партийные лидеры устраивали секретные совещания, чтобы обсудить то, каким образом можно настроить летнюю конвенцию против Трампа, и некоторые ученые мужья, не принимавшие его в расчет год назад, говорили, что его выдвижение было неизбежно. Он все еще проводил по несколько собраний в неделю и появлялся на радио и по телевидению каждый день, комбинируя обычные обещания возрождения и величия с новыми вспышками политической некорректности. Когда женщины делают аборты, «должна быть какая-то форма наказания», сказал он однажды, а затем, спустя несколько часов, отрекся от сказанного. Он был настолько уверен в победе, что он сказал, что, если партия отклонит его кандидатуру, «я думаю, вы поднимите мятеж». Он был достаточно уверен, что даже решил, будто наступило время для того, чтобы показать свой стержень, который, как он уже давно обещал, он покажет после того, как вся эта волокита с первичной кампанией будет закончена. Он доказал, легко и быстро, по его словам, что «он может быть достойным поста президента».
И таким образом Трамп появился с более консервативным темно-синим галстуком, более приглушенным, чем ярко-красные, которые он предпочитал во время собраний. Во время сбора редакционной коллегии The Washington Post, его голос тоже звучал тише и мягче. Тон его выступлений был сбавлен – он сошел со своего пути, чтобы похвалить одного из политических репортеров газеты (хотя Трамп также заметил, «The Washington Post обращались со мной очень и очень плохо») и даже предложил дать премии федеральному агентству, контролирующему здания информационного центра, находящегося по соседству со зданием внутренней налоговой службы, которое Трамп переоборудовал в отель. Трамп с готовностью согласился на часовое интервью, которое было полностью записано – отступление от обычных традиций редакционной коллегии сохранять беседы с кандидатами в тайне, чтобы максимизировать честную дискуссию, в которой коллегия решает, кому и что записывать. В случае с Трампом никто в коллегии не обманывал себя относительно какого-либо шанса, что The Post, со своей традиционно демократической страницей, будет серьезно рассматривать вопрос об отказе кандидату, которого его передовицы в достаточно сильных выражениях называли угрозой американской демократии. И что единственной ценностью интервью будет проверить, смогут ли редакторы и обозреватели надавить на Трампа с его экстремальными утверждениями и проверить, действительно ли он хорошо знает свое дело.
Члены совета обсудили заранее стратегию, разработанную, чтобы отработать команду Трампа по жестким вопросам внешней политики и заставить его рассказать о том, почему он выбрал быть таким подстрекателем. Наступило время начинать шоу. Трамп вошел и протянул руку – рыхлую, с удивительно грубой кожей – каждому редактору. Это было очень типично для большинства посетителей, но кое-что новое для Трампа, который провел большую часть своей жизни, стараясь избежать рукопожатия, как он объяснял это, «парни заходят внутрь, у них сильная простуда, вы пожимаете им руки, теперь простуда у вас». (Принятие роли кандидата требовало изменений, по его словам, потому что люди ожидают рукопожатия: «Вы знаете, выглядит крайне невежливо, если кто-то заходит и хочет пожать руку, а вы не делаете этого, поэтому вы делаете это, пожимаете руку. Я мою руки так часто, как только могу… и это не попытка кого-либо обидеть, это факт: вы получаете микробы на ваши руки и потом получаете простуду.») В The Post тон Трампа оставался ровным, и его предложения становились длиннее и более сложными, чем когда-либо во время дебатов или появления на телеэкранах. Но его никто не заставлял. Шесть раз его интервьюеры пытались заставить его говорить о том, действительно ли власти менее терпимы по отношению к черным, нежели к белым.