Ярость (ЛП)

Шацкий воспринял это словно удар ниже пояса. И физическую боль.

А потом оказалось, что у Наймана был сын. Сын, который, возможно, был свидетелем смерти собственной матери — превосходный материал для мстителя. Да, несколько молод, но мотивация творит чудеса. К сожалению, сын не сильно пережил мать. Снова лажа. Но на сей раз ему досталась утешительная награда — оказалось, что он находился под опекой уже известной Шацкому докторши Земсты. Какая ни есть, но зацепка.

Прокурор поглядывал на Мышлимира, глядел на его монитор, и впервые за этот день почувствовал: а ведь что-то может и удаться.

Он размышлял о сценке в KFC. Думал о маленьком мальчике, который увидел, как его папа уходит в сторону туалета, и, не раздумывая, вытянул руку, даже не глядя, а не стоит ли кто-то рядом. Потому что малыш знал, что его лапку схватит кто-то из старших братьев или сестер. Так это всегда срабатывало, срабатывает и будет срабатывать. Ведь связь между братьями и сестрами — одна из наиболее сильных и неразрывных. Супруги — это чужие друг другу люди, решившие прожить жизнь вместе. Это важно, но не настолько. Дети естественным образом должны оторваться от собственных родителей, чтобы получить возможность стать настоящими людьми. А родители обязаны позволить им порвать эту связь, которая когда-то казалась им фундаментом существования.

А вот связь между братьями и сестрами не обязательно должна рваться. Понятное дело, что она может быть более или менее сильной. Но проведение плечом к плечу того периода времени, когда весь мир для тебя нов, приводит к тому, что нет на свете людей более близких один к другому, чем братья и сестры.

Потому-то маленький мальчик столь доверчиво протянул руку, и потому ее тут же схватили. Инстинкт. Безусловный инстинкт любви.

— Проверьте, пожалуйста, и остальные две записи, — сказал Шацкий.

— Вам кажется, что это родные братья и сестры? — спросил чиновник.

— Мне не кажется, я уверен, — ответил прокурор, которому не терпелось узнать PESEL убийцы мужского или женского пола. — Могу поспорить на все свое имущество.

Правда, имущество это не было таким уж большим, и нельзя сказать, чтобы Шацкого это как-то волновало, но если бы Мышлимир пари принял, прокурор потерял бы все, нажитое в своей жизни.

Ни Паулина Найман, родившаяся в 1990 году, ни Альберт Найман, родившийся четырьмя годами позднее, не имели ничего общего с Петром Найманом и его женой. Они даже не были братом и сестрой, родом они были из Житкеймов в гмине Дубеники, что, судя по названиям, должно было находиться на границе с Литвой.

— Это невозможно, — совершенно без толку произнес он. — Проверьте, пожалуйста, за пару лет раньше, быть может, ребенок у них имелся до брака.

Мышлимир проверил. Нашлась Мария Найман (родившаяся в Гетржвальде в восемьдесят втором году), но она ни с какой стороны не могла быть родней. Выстрел был сделан весьма далеко, первой супруге Наймана тогда было всего семнадцать. Да, достаточно, но Польша восьмидесятых годов, это вам не Англия двадцать первого века, чтобы подростки размножались в массовом масштабе.

— Нет, это невозможно, — повторил Шацкий, чтобы заколдовать действительность. — Я не могу вам этого объяснить, но брат или сестра быть должны, иначе все это теряет всяческий смысл. Иначе все это не согласовывается. А возможно такое, чтобы ребенок родился где-нибудь иначе, в другом воеводстве?

— Такое возможно, — ответил на это Мышлимир. — Больница всегда сообщает в ЗАГС, приписанный к этой больнице. Даже если родители впоследствии заявят о рождении ребенка в своем ЗАГС, где они проживают, то заявление все равно будет передано туда, где находится больница, и именно там свидетельство о рождении будет храниться.

Шацкий выругался, сочно и долго. Мышлимир этого не прокомментировал, его глаза возбужденно горели.

— Имеется еще одна возможность, — медленно произнес он.

Слыша это, Шацкий сконцентрировался на губах говорящего.

— Ребенок был приемным.

— И что тогда?

— Тогда, в случае полного усыновления или удочерения, составляется новое свидетельство о рождении. Дата и место остаются те же самые, но ребенок получает новую фамилию, иногда даже имя, новый номер PESEL. Приемные родители вписываются в свидетельство как биологические родители.

— А что происходит со старым актом о рождении?

— Его засекречивают. В базах данных такой не проявляется, доступ к нему имеет только начальник.

Шацкий подумал, стоит ли такой внимания.

— Сомневаюсь, — произнес он вслух. — Приемные дети — они же, как правило, очень маленькие.

— Вы бы удивились, — ответил на это Мышлимир. — Из того, что мне известно, конечно же, людям хотелось бы иметь приемных детей всего лишь час назад извлеченных из матки, но такое возможно очень редко. Ведь детей отбирают у родителей в самом разном возрасте, потом, как правило, проходит несколько лет, пока родителей лишат родительских прав, пока приговор не вступит в законную силу. И люди, желающие усыновить или удочерить ребенка, имеют выбор: то ли взять ребенка, которому несколько лет, то ли куковать одним. Опять же, вы бы удивились, узнав, сколько людей усыновляет или удочеряет детей практически взрослых, подростков. Довольно часто, это уже взрослые пары, своих они уже воспитали, и теперь они желают уже не столько воспитывать с малого, сколько помочь вступить во взрослую жизнь. Начальница как-то оформляла новое свидетельство о рождении для одной девушки, которой через неделю исполнялось восемнадцать лет.

Шацкий размышлял. Найманы были в супружестве, начиная с восемьдесят восьмого года. Если предположить, что женщина родила где-то в это же время, тогда ребенок был уже подростком, когда он пережил смерть матери м брата. Сегодня такому человеку было бы, самое больше, двадцать с лишним лет. Так что? А ведь вся его группа подозреваемых — люди до тридцати? Что, снова врезался головой о стенку?

— А кто может ознакомиться с оригинальным свидетельством о рождении? — спросил прокурор.

— Практически никто, — ответил Мышлимир. — Ознакомления с документом может потребовать суд, но только лишь в весьма исключительных, обоснованных случаях. Если в ходатайстве он докажет, что это и вправду необходимо для дела. Понятное дело, что ни биологические, ни приемные родители к этому документу и приблизиться не могут. Собственно говоря, единственным человеком, кто это свидетельство может увидеть, это ребенок, к которому данный документ имеет отношение. Такое право он получает по достижению восемнадцати лет жизни.

И вдруг все неожиданно встало на свое место.

Шацкому было нужно лишь одно.

Прокурор наклонился к Мышлимиру и заговорщически улыбнулся. Он понимал то, как паршиво выглядит, и что у его собеседника прошел мороз по коже от гримасы, которая, по намерению прокурора должна была быть улыбкой.

— Так как, только начальник может ознакомиться с такими актами?

— Ну да. По самым различным причинам, это должны быть наиболее тщательно охраняемые персональные данные.

— Понял. Но давай договоримся так. Я чиновник, и вы тоже чиновник. Мы же прекрасно понимаем, как оно бывает на самом деле, что только начальник имеет доступ к чему-то. Ведь правда?

— Что только начальник имеет к чему-то доступ?…

— Теоретически. По закону. Но практически ведь нет ключика к тайной канцелярии, закрепленного наручниками к запястью. Роль начальника заключается в выдаче заданий. И ключик он вешает где-то в шкафчике, а когда выясняется, что он вновь не может заняться своими делами, потому что закон требует, что «только он один может», он делает вывод, что доверенный сотрудник так же хорош, как и он сам.

Эти слова Мышлимир не прокомментировал.

— И я думаю, что вы являетесь именно таким доверенным сотрудником. И что у вас имеется доступ к засекреченным актам.

Мышлимир опять не прокомментировал. Но вздохнул. Шацкий не понимал, почему в глазах чиновника неуверенность смешивается с гордостью.

Наконец Мышлимир поднялся с места.