Страница 29 из 91
Кинофильм
В коттедже на краю села Пастушка юная жила. За ней ухаживал селькор, Непобедимый, как линкор. Они, не ведая невзгод, Не раз ходили в культпоход. Был близок их законный брак... Но не дремал коварный враг! Опасность девушке грозит: Граф — зарубежный паразит, Заокеанский графоман Решил включить ее в роман. Был аморален этот граф, Он был настырен, как бурав; Дарил сервизы и цветы — И вот он с ней уже на «ты»! Но бдительный ее сосед, Колхозный многодетный дед, Узрел со своего крыльца Все ухищренья стервеца. Сельскохозяйственный старик Агента разгадал за миг, И, возымев благую цель, Он деву пригласил в отель. Не наливая ей вина, Он молвил: «Глянь-ка из окна, Взгляни, взгляни на бережок, — Там твой кантуется «дружок»!» ...В тени дорических колонн Залег оптический шпион. Курировал он дамский пляж, Где не в почете трикотаж... Красавица бежит на склад, Берет свой верный автомат. Прицельный выстрел прогремел, Злодей кончину заимел. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Селькор средь мирных поселян С невестой пляшет под баян, А графа ждет фамильный склеп... Моральный уровень окреп!Горный мираж
Земля июльской духотой томима. Иду, изнемогая от жары. Тропинка вьется, будто струйка дыма, По склону раскаленному горы. А выше — облака, прозрачный холод, Большие незнакомые цветы. И подо мною горы — будто город, Подвергшийся атаке с высоты. Тот город великанский, невсегдашний, Как бы окутан дымной пеленой, Кривые скалы высятся, как башни, Взрывною накрененные волной. Там осыпи — как рухнувшие зданья, Гигантские расщелины, зубцы — Как будто от прямого попаданья Гранитные обрушились дворцы. Как лопнувший водопровод, бурливо Со дна ущелий-улиц бьет вода, И корни сосен вьются по обрывам, Как порванные взрывом провода. Повсюду — раны, вмятины, ушибы — Распотрошенный великаний кров. Над пропастями нависают глыбы — Останки уничтоженных мостов. Но вот с небес, из облаков парящих, Из дымных, из бензиновых высот Спадает солнце в море — как горящий, Зенитками подбитый самолет. Уже в долинах и свежо, и сыро, Весь мир окутан синей тишиной, И вся земля, взыскующая мира, Невидимо сливается со мной. Приглýшенно во сне листва лопочет, Уснув, прильнула к пристаням вода, И чутко спят, светясь в просторах ночи, Людьми воздвигнутые города.Вещи
Умирает владелец, но вещи его остаются, Нет им дела, вещам, до чужой, человечьей, беды. В час кончины твоей даже чашки на полках не бьются И не тают, как льдинки, сверкающих рюмок ряды. Может быть, для вещей и не стоит излишне стараться, — Так покорно другим подставляют себя зеркала, И толпою зевак равнодушные стулья толпятся, И не дрогнут, не скрипнут граненые ноги стола. Оттого, что тебя почему-то не станет на свете, Электрический счетчик не завертится наоборот, Не умрет телефон, не засветится пленка в кассете, Холодильник, рыдая, за гробом твоим не пойдет. Будь владыкою их, не отдай им себя на закланье, Будь всегда справедливым, бесстрастным хозяином их: Тот, кто жил для вещей, — все теряет с последним дыханьем, Тот, кто жил для людей, — после смерти живет средь живых.Природе
Смогли мы летать научиться, Хоть крыльев и нет за спиной, — А все же завидуем птицам И легкости их неземной. Есть где-то иные закаты, Есть где-то — неведомо где — Планеты, где люди крылаты, Где люди как рыбы в воде. А ты и суровей, и строже, Природа, недобрая мать: Как рыбы мы плавать не можем, Как птицы не можем летать. На свете нам многое нужно; Пусть щедрою ты не была — Но ты нам, нагим, безоружным, Упорство и зависть дала. Ты нас не хранила от бедствий, От мора, от моря невзгод, — Но каждый, обиженный в детстве, Сметливым и жадным растет. Так завистью, хитростью, силой Наследует Землю навек Нагой, безоружный, бескрылый, Бессмертный твой сын — Человек!Ручной волк
У лесника в прокуренной сторожке Домашний волк живет не первый год. Он незлобив, не тронет даже кошки, Он, как собака, домик стережет. Когда-то у оврага, в дальней роще, В неистовую позднюю пургу, Лесничий взял его волчонком тощим И преданного выкормил слугу. Но в феврале, когда метель клубится, Волк смотрит настороженно во тьму, И сам хозяин в эти дни боится Его погладить, подойти к нему. Там где-то стая ждет его прихода, Его зовет клубящаяся мгла, — И, может быть, голодная свобода Ему дороже теплого угла. Хозяин, бойся этой волчьей стати И очень-то не доверяй ему — Злом за добро он все равно отплатит, На вой волчицы кинувшись во тьму. Ни ласкою, ни хлебом, ни пинками Не пробуй возвращать его назад — Он горло перервет тебе клыками, И ты же будешь в этом виноват. Он просто волк, он не собачьей масти, И он уйдет, забыв, что он ручной, От теплого навязанного счастья В метель и холод, в неуют ночной.