Страница 60 из 62
Анджей допил вино и лег спать. Погрузился в легкую полудрему. В голову лезли какие-то обрывки воспоминаний о Зосе, о Ренате, о письме из Айова-Сити, о Бервинском, о Петре, который давал такие мудрые советы…
Он ехал по улицам Варшавы. Его приветствовали чуть запорошенные снегом Уяздовские Аллеи. Слева — посольства, справа — деревья, скамейки, парки. Маленький костел на площади Трех Крестов, забавный, как пасхальный кулич, посыпанный белым мелким сахаром. Город не такой старый, как Венеция, но более любимый, свой и поэтому всегда прекрасный.
Анджею было жаль, что такси так быстро подъехало к дому. В общем-то, он не спешил: неторопливо вытащил чемодан, поднимался по лестнице со смущением, как когда-то давно в юные годы в школу после долгой болезни. Он всегда болезненно ощущал те тяжелые минуты слияния с коллективом, который за время его болезни изменился, потому что время бежит…
Анджею казалось, что он отсутствовал год, а на самом деле всего неполный месяц, но он занял в его жизни столько места, был так богат переживаниями, что редкий год мог с ним сравняться. Это прекрасное время, увы, закончилось печально. А что впереди? Серая, еще более тягостная жизнь, чем прежде, когда он не знал Эву.
С таким настроением он стоял перед дверью своей квартиры с чемоданом в руке и медлил входить. Возвращение не радовало его. Даже ключи запропастились где-то в кармане, не желая приближать момент открытия замка. Повернется ключ, и начнется старая жизнь.
Он мог присягнуть, что застанет все в образцовом порядке. Со всех сторон его обступит гармония убожества: идеально чистая квартира, сверкающие стекла в его мастерской, благоухающий мастикой пол. Возможно, сохранится не тронутый рукой Ренаты беспорядок на его столе, где он рисует.
Да, все как и предполагал. Едва он открыл двери, как сразу же в конце коридора увидел силуэт Ренаты. Она такая же, как всегда, может быть, несколько моложе, стройнее и изящнее в белом свитере. Ее никто не предупреждал о его приезде, но она была готова к встрече, словно каждый день ждала его возвращения.
Они поздоровались сдержанно, без лишних слов.
— Привет, Анджей!
— Привет, Рената!
Потом он обнял ее, поцеловал в щеку:
— Что нового?
— Кажется, ничего…
Он умылся, и вскоре они сидели друг против друга и ужинали. Когда бы он ни возвращался из-за границы, Рената всегда угадывала день его приезда, и сердечность ее приветствия выражалась не только в словах… На столе стоял аппетитный пудинг.
У Анджея при виде его начался первый приступ стыда. Ведь она не знала, когда он вернется, но интуиция ее не подвела. А он? Сидит, понуря голову под грузом лжи, и молчит. Наверное, ему надо хотя бы извиниться перед ней за какие-то мелкие проступки, прегрешения.
— Я не писал оттуда… ты ведь сама знаешь, я не люблю писать в поездке. А как только подумаю, что письмо идет вечность, пропадает всякая охота браться за перо. Смешно, но в последний день я послал несколько открыток: тебе и кое-кому из знакомых.
— Ерунда. Важно, что ты вернулся и здоров. Ты доволен поездкой?
Он снова должен был врать:
— Очень. Кое-что сделал. Привез несколько альбомов с эскизами. Возможно, из этого что-то получится.
— Ну вот видишь. Это первый раз ты что-то привез.
— Да-да, на сей раз появилось желание.
Сама того не думая, она затронула благодатную тему. О своей работе он мог говорить свободно, не было необходимости врать. Он рассказал о Милане, о Венеции:
— В этом городе лучше всего работалось. Понимаешь, появилась вера в себя, ведь в последнее время я совсем погряз в делах института, махнул на себя рукой: какой я теперь художник и вряд ли я способен на что-нибудь серьезное. А из венецианских этюдов может что-то получиться… Меня больше всего интересует человек, а там мне повезло, сколько всего я насмотрелся, какие встретил физиономии. Получится целый цикл.
Рената смотрит на него с восторгом, раньше он никогда не посвящал ее в свои творческие планы, а сегодня вдруг — такое откровение!
— А теперь, моя любимая, давай выпьем «кьянти». За твое здоровье!
— За тебя!
Она слушает его, пьет вино, пододвигает то копчености, то салат из сельдерея, который он так любит, то румяный пудинг.
И хотя рассказ о путешествии она слушает с интересом, с ее лица не сходит напряженное ожидание.
— Я очень рада, что ты работал. Мне кажется, что смена обстановки и климата действуют положительно, но ты рассказывал только об Италии и ничего о Франции, о Ницце, о Канне…
Он замер. Откуда Рената знает о Канне? Наверняка эта ищейка Перкун донесла и о Канне, и об Эве. Как ни скрывай, а она всегда нападет на след.
— В Канн съездить уговорил меня Якуб. Впечатления не самые лучшие. Мир дельцов и снобов.
Говоря все это, он напряженно думал: «Какая же я свинья, надо немедленно сказать всю правду, пусть от меня узнает об Эве. Но как начать? И что ей сказать? Что меня постигло разочарование? Нет, правда не всегда лучше лжи».
— А откуда ты знаешь, что я был в Канне? — решился он на вопрос, но спросил об этом таким чужим, хриплым голосом, что Рената рассмеялась:
— Видишь, у меня хорошая разведка…
— Пани Зося?
— О нет, она молчит как рыба, верна тебе и умеет хранить чужие тайны. Она несколько раз звонила и спрашивала о твоем приезде. Нет, это не она мне сказала.
Сердце у него отчаянно колотилось. Он приготовился услышать фамилию Перкун.
— Тебе интересно кто? — Она смеялась громко, с удовольствием. — Ты же сам мне говорил еще перед отъездом и билет показывал. Забыл?
Неужели действительно забыл? Разве он рассказывал о Якубе и о Канне? Сердце отпустило, он вздохнул, наклонился над столом и с аппетитом принялся за творожный пудинг.
— Восхитительный пудинг!
— Я так рада, что он тебе понравился.
— Ты все готовишь вкусно. Выпьем! Твое здоровье, Рената!
— Твое, Анджей!
Они пили прекрасное вино, купленное в гостинице «Флорида»…
К зданию института он шел, так же робея, как в детстве, он давно там не был. Что произойдет? Как его встретят?
Вот директор Чайна. Он кажется Анджею помолодевшим, как и Рената, которая так удивила его свежестью и стройностью.
— Добрый день, — начинает Анджей, потому что директор делает вид, что не замечает его.
— А-аа, привет, привет! Мы уже соскучились! Все в порядке?
— Да, в порядке.
— Ну и прекрасно. Наверняка что-нибудь интересное мы услышим от вас на сегодняшнем совещании.
Приветливые слова несколько разрядили напряжение, с которым Анджей подходил к институту. Затем появился Матеуш.
— Добренький денек, мое почтеньице любимому профессору. Я вижу, все о’кэй. Наш профессор прекрасно выглядит, загорел, отдохнул.
— Солнца было мало.
Он вытягивает из кармана две пачки «галуазов» и кладет их перед Матеушем.
— Thank you, прекрасные сигареты. — Матеуш наклоняется поближе к Анджею и шепчет: — А эту дрянь, Перкун, вы ради бога спустите с лестницы, да как можно поскорее. — Он фамильярно хлопает его по плечу и уходит вешать пальто.
Слова Матеуша звучат в ушах Анджея, пока он идет к лифту. Что за черт? При чем здесь Перкун?
Как сквозь туман он видит пани Зосю, которая раскраснелась, застигнутая врасплох его неожиданным возвращением. Она тоже кажется ему помолодевшей и прекрасной, без единой морщинки на лице. Почему он в нее не влюбился? У нее старый муж, и не нужны были бы никакие разводы и венецианские перипетии.
Его мысли прерывает ее голос:
— Вы слышали, что наделала Перкун?
— О чем вы? Я ничего не знаю.
— Все бюро шумит. Мы застали ее, когда она звонила вашей жене, прикрыв платком мембрану. Плела какие-то глупости о вашем отъезде с прекрасной Эвой, как она ее называла.
— Невозможно! — Он почувствовал, как по спине стекает холодный пот.
— Вызовите ее немедленно. Мы знаем, что все это неправда, она интриганка. Но пусть публично признается в клевете.