Страница 48 из 99
Марина обернулась. Оказывается, она не одна любовалась елкой! У дверей, привстав от восхищения на задние лапы, стояла совершенно обалделая крыса, горящим взором разглядывая это прислоненное к роялю зеленое сверкающее чудо. Крыса была в полном отпаде. «Надо же, зверь, а понимает!» — подивилась Марина и, кажется, впервые протянула палец и погладила крысу между ушами. Было очень странно, что такой маленький зверек принимает ласку, словно собака, доверчиво подставляя под Маринин палец серую остренькую мордочку. «А еще говорят, что крысы противные! — рассуждала Марина. — И хвост, говорят, у них гадкий, потому что голый. А ничего ведь подобного, очень даже милый хвост, такой весь бархатистенький!» Крыса поймала лапками подол Марининого платья и деловито вскарабкалась ей на плечо. «Царапается, однако», — заметила Марина уже без прежнего умиления, но прогонять ее не стала. Так, с крысой на плече, она и вернулась на кухню, там Ольга с Викой вдвоем разделывали индейку, а Маша, сосредоточенно отслеживая температуру, пекла какой-то особенный торт.
Стемнело, и под окном наконец заскрипел снег. Родные, легкие, такие любимые шаги!
— Дениска! — Все разом рванули в прихожую. — Ну, рассказывай, что там, как?
Денис вошел и молча разделся, никак не реагируя на устремленные на него нетерпеливые взгляды, на возгласы. Не спеша повесил пуховку на плечики, пригладил перед зеркалом свою растрепавшуюся на ветру шевелюру, сдул невидимую пылинку с лацкана пиджака и только тогда обернулся к ним, сделав вид, что только сейчас их заметил.
— Что это вы понабежали? — спросил он в своей обычной насмешливой манере, от которой они за эту неделю успели отвыкнуть.
— Да хватит тебе! — заорал ему в лицо Валерьян. — Говори наконец!
— Я тебя не понимаю. О чем ты? — Денис приподнял брови, якобы в полном недоумении.
— Да расскажи же наконец, как там Димыч? — Валерьян ухватил Дениса за пиджак и затряс его изо всех сил, угрожая вытрясти все потроха. — Душу он из меня вынет, актер недоделанный!
— Что? Димыч? — не меняя легкого игривого тона, будто это вовсе не его сейчас трясут, произнес Денис. — Ах Димыч! — И Денис обвел всех сияющими от счастья глазами. — В порядке Димыч! Его сегодня перевели из реанимации.
Ровно без десяти двенадцать все обитатели Крольчатника, не исключая и самых маленьких, которых принесли на руках, собрались за столом, ломившимся от всяческих яств. Кое-что было привезено уже давно из Москвы и заботливо припрятано специально к этому дню. В разношерстных бокалах: хрустальных, у кого пластмассовых, кому какой попался, — пенились вино и пепси-кола. Илья, кряхтя и ругаясь, настраивал неизвестно откуда извлеченный радиоприемник, ребятня галдела как сумасшедшая, требуя включить и не выключать гирлянды, Илья сделал так, что они должны зажигаться по очереди, одна за другой.
— Черт, еще десять минут! — громко прошептал Валерьян Алене, сидевшей чуть ли не через весь стол от него. — Я сбегаю все-таки, хорошо? Что-то мне тревожно.
— Давай, — кивнула Алена, — только быстро. Мы-то подождем, а вот Новый год ждать не будет.
Валерьян выскользнул из-за стола и, как показалось Марине, через мгновение снова явился на пороге.
— Чуваки! — оглушительно заорал он. — Там Зорька жеребится! Вы как хотите, а я пошел!
Новый год они встречали не за столом, как все нормальные люди, а в конюшне с жеребящейся Зорькой. И хотя кобыла — честь ей и хвала! — управилась за каких-то двадцать минут, Новый год ждать ее не стал.
«Вот ведь как оно бывает, — думала Марина, разглядывая мокрого, иссиня-черного, ужасно длинноногого жеребенка с еле заметной белой звездочкой во лбу. — Как нарочно подгадал, в самый Новый год». Марине вспомнился давнишний сон, и на мгновение ей показалось, что не Зорька, а она сама родила жеребенка. Она испуганно зажмурилась, потом открыла глаза и осторожно заглянула в денник. Нет, это Зорькин жеребенок, Зорькин, больше ничей. Она, спокойная и счастливая, вылизывает своего детеныша с ног до головы теплым шершавым языком.
— Кто, мальчик или девочка? — шепотом спросила Марина у безмерно гордого Валерьяна.
— Кобыла! — громко ответил он. — А назовем мы ее Зегзица.
— Господи, какой ужас! — ахнула Марина. — Бедненький жеребеночек! Ну и имечко! Сам придумал?
— Не сам, «Слово о полку Игореве» читать надо! А потом, правило есть такое: берется начальная буква клички матери, а где-нибудь в середине обязательно должна быть начальная буква клички отца. Мать у нее зовут Зорька, отца — Цыган. Тебе ясно, мышь? — Валерьян снисходительно скосил глаза на Марину: дескать, разве тебе разобраться! Потом неожиданно крепко прижал ее к себе и припал губами к ее губам. — А наш-то, Марина, тоже скоро родится! — жарко зашептал он ей в самое ухо. — Ты ведь его чувствуешь, наверно, Марина, скажи?
— Нет, — ответила Марина. — Ничегошеньки я не чувствую. Я даже не до конца еще верю. Одно хорошо, — весело добавила она, видя, как Валерьян сник от ее ответа.
— Что?
— Да то, что нашего ребенка не придется называть по этому глупому принципу.
— А что? — Валерьян фыркнул. — Назвали бы его как-нибудь Марвален или Марвалена. Не нравится?
— Да? Чтобы все думали, что это в честь Ленина и Маркса? — И они счастливо засмеялись и пошли, взявшись за руки, в дом, впереди всех, точно счастливые супруги, оставив новорожденного с его матерью на попечение Алены.
«Господи, как давно я тут не бывала! — думала Марина, раздеваясь в комнате Валерьяна. — Даже забыть уже успела! А вот книги, которые мне так хотелось прочесть. Подумать только, сколько дней я вообще ничегошеньки не читаю! Раньше бы я просто не поверила, что можно столько времени ничего не читать!
Просто здесь вечно что-нибудь случается, — пришло к ней объяснение секунду спустя. — Какой странный год выдался! Все, начиная с Аниного отъезда — будто происходит не со мной, а с кем-то другим. Я словно читаю какую-то книгу».
— Эй, ты так и будешь там стоять? — Валерьян сидел в трусах на краю кровати и насмешливо смотрел на нее. Потом он встал, обнял Марину, прижал к себе, торопливо стал сам ее раздевать.
— Подожди, глупый, порвешь, это же Магдино платье!
— А, ерунда, Алена зашьет, видно не будет! Боже, как я соскучился по тебе, как я жил без тебя столько времени, просто не понимаю…
Под утро Марина проснулась от странного, никогда раньше не испытанного ощущения: точно рыбка плеснула внизу живота. Показалось? Нет, вот снова.
— Валька, Валька! — затормошила она Валерьяна. Тот спросонья никак не мог понять, что ей нужно.
— Маринка, имей совесть, дай человеку поспать! Взбесилась, что ли, мышь?
— Валька, да проснись же, глупый! Проснись наконец! Понимаешь, оно шевелится! Шевелится, слышишь?
Наконец Валька проснулся, сонно притянул к себе и поцеловал, положил руку на указанное место и, разумеется, ничего не почувствовал.
Марина лежала рядом с ним, чувствуя себя бесконечно счастливой. «Какая я была глупая! — думала она. — Ах, какая я была глупая! Ведь это же и есть самая настоящая жизнь!»
Часть четвертая
1
Марина сидела на кухне и перебирала гречневую крупу. Ей помогали Джейн и Володя.
— Послушай, Володя, — начала Марина, привстав, чтобы ссыпать в банку очередную порцию перебранной крупы. — Не удовлетворишь ли ты мое неуемное любопытство?
— Ради тебя что угодно, Мариночка!
Володе оказалось не четырнадцать лет, а пятнадцать, но он старался держаться как взрослый. Худенький, темноглазый и темноволосый, он не был акселератом, про которого не скажешь, пятнадцать ему или двадцать. Его высокий и, вероятно, в будущем очень чистый лоб был покрыт бесчисленными прыщами, голос то и дело срывался на фальцет. Да и весь он был нескладный, точно составленный из отдельных кусочков: руки слишком длинны, ноги слишком коротки, к тому же еще и чуть кривоваты. Словом, красотой Володя не блистал. Разве что глаза у него были хороши: темные, глубокие, они, казалось, принадлежали не ему, а мудрому, проницательному философу, который был на много лет старше самого Володи.