Страница 7 из 13
27 сентября Гитлер отправил Чемберлену письмо, в котором согласился продолжить переговоры по решению Судетского вопроса. 28 сентября Муссолини по инициативе Англии выступил с предложением созвать международную конференцию, которое было с облегчением воспринято как в Париже, так и в Берлине. Конференция четырех держав состоялась 29–30 сентября. Чехословацкие представители не были допущены на нее – фактически им предложили дожидаться, пока решится судьба их страны, за закрытыми дверями.
Итогом конференции стало печально известное Мюнхенское соглашение, получившее в отечественной литературе название «Мюнхенского сговора». Фактически в него вошли все предъявленные Германией требования. Третий рейх получал право оккупировать Судетскую область, оккупация должна была начаться уже 1 октября. Взамен Чехословакия получала лишь гарантии своих новых границ со стороны четырех держав – участниц соглашения.
На следующий день Гитлер и Чемберлен подписали британско-германскую декларацию, в которой заявляли о намерении никогда не воевать друг с другом и решать все проблемы методом консультаций. «Я привез мир для целого поколения», – заявил Чемберлен ликующей толпе, спускаясь в Лондоне по трапу самолета. Очень скоро стало ясно, насколько глубоким было это заблуждение.
Но чем объяснить политику «умиротворения»? Почему Лондон и Париж раз за разом уступали Гитлеру, усиливая его позицию и ослабляя свою? В поисках ответа на этот вопрос пролито немало чернил. Попробуем и мы поискать его.
В первую очередь нужно принять во внимание, что в истории у любого сложного явления или процесса, как правило, существует не одна, а множество причин. На примере политики «умиротворения» это видно особенно четко. Однако прежде чем перечислять упомянутые причины, нужно сказать об еще одной важной вещи.
Очень часто о действиях той или иной исторической личности судят с позиций послезнания. То есть оценивают принятые решения, уже зная, что за этими решениями последует и каков будет результат. Однако соль заключается в том, что сам персонаж, принимающий решение, этих последствий еще не знает. Для него они в будущем, порой далеком. Он располагает иной информацией, нежели мы. И если мы попробуем понять, какая информация у него имелась, то часто оказывается, что ситуация начинает выглядеть совершенно иным образом. Особенно важно это учитывать, если мы пытаемся понять мотивы политиков прошлого.
Так вот, с точки зрения европейских политиков середины 1930-х годов, никаких существенных различий между Гитлером и его предшественниками во внешней политике не было. Действительно, лозунг пересмотра Версальского договора выдвинул отнюдь не Гитлер – его несли, как знамя, все немецкие канцлеры и министры иностранных дел. Добиваться равноправия в вооружениях на Женевской конференции начал опять же не Гитлер. И даже совершить аншлюс он пытался не первым – еще в 1931 году была сделана попытка сформировать Таможенный союз, который сделал бы Австрию экономическим придатком Германии. Тогда, правда, решительное сопротивление Франции разрушило все планы Берлина.
Однако в середине 1930-х годов, повторюсь, политика Гитлера представлялась скорее преемственностью, чем разрывом с политикой конца 1920-х – начала 1930-х годов. Никто не знал, что главной его целью было развязывание войны. Разумеется, кое-что было описано в «Майн кампф», но европейские политики прекрасно знали, что предвыборные обещания – это одно, а реальная политика – совсем другое. Гитлер представлялся им талантливым популистом, который, однако, в действительности твердо стоит ногами на земле и ставит перед собой ограниченные задачи. Тактическое мастерство германского лидера, казалось, подтверждало их предположения – внешне он выглядел упертым догматиком, готовым идти напролом ради осуществления утопии.
Следующей важной причиной политики «умиротворения» были распространенные в обществе пацифистские настроения. И в Англии, и в Германии еще слишком памятна была травма времен Первой мировой войны, миллионы погибших в кровавой и бессмысленной бойне. Война казалась слишком страшной для того, чтобы начинать ее из-за какого-то ввода немецких войск в их же собственную Рейнскую область. О том, что это является для Гитлера лишь этапом на пути к масштабной войне, никто не знал, да и не мог знать в точности. Сторонниками сохранения мира выступали и бизнес-круги, заинтересованные в международной торговле, в том числе с Германией.
Нежелание народов сражаться объяснялось еще и тем, что с точки зрения принципов, провозглашенных при создании новой системы международных отношений, претензии Гитлера не выглядели явной агрессией. К примеру, воссоздание вооруженных сил. Разве страна не имеет права обладать армией, которая позволит ей защищать свои границы? Разве это справедливо, лишать крупную европейскую державу авиации, которая является одним из главных родов войск? Или аншлюс Австрии. В Версальском договоре его запретили далеко не случайно – после распада Австро-Венгерской империи подавляющее большинство австрийских немцев рвалось в состав единой Германии. В итоге могла сложиться абсурдная ситуация, когда проигравшая войну страна в итоге значительно увеличивала свою территорию. С этой точки зрения все было понятно, но как же тогда быть с правом наций на самоопределение? Конечно, к 1938 году количество сторонников объединения с рейхом в Австрии поубавилось, но фюрера все равно встречали цветами, а никакого вооруженного сопротивления немцам оказано не было! Ну а то, что евреев заставили мыть тротуары… не воевать же из-за этого, право слово!
Даже претензии в адрес Чехословакии с этой точки зрения не выглядели откровенной агрессией. В конце концов, Гитлер требовал только территории, населенные немцами. А проблемы в отношениях с Прагой у судетских немцев появились далеко не вчера, и чешское правительство могло бы уже давно их решить. Сторонники такой трактовки не знали и не могли знать, чего в действительности хочет Гитлер – просто собрать всех немцев в одном государстве и на этом успокоиться или захватить власть над всей Европой. Первая задача казалась со стороны более вероятной, да и Гитлер своими действиями всячески старался укрепить у европейской общественности уверенность в том, что еще чуть-чуть – и он успокоится, как в свое время Бисмарк. А людям свойственно верить в лучшее.
Еще одной важной причиной «умиротворения» стал мировой экономический кризис. Правителям европейских стран хватало внутренних проблем. У них не было денег на то, чтобы включаться в гонку вооружений с Германией. В Великобритании, например, на увеличение военного бюджета пошли только в 1936 году, а реальное перевооружение началось двумя годами позднее. Ситуация во Франции выглядела не лучше. Кроме того, парижскую политическую элиту сотрясали постоянные правительственные кризисы, министерская чехарда, из-за чего Франция иногда оказывалась просто неспособна оперативно реагировать на происходящее на международной арене.
Тем не менее французы были готовы к решительным действиям. К чему они были не готовы – это действовать без поддержки Британии. В альянсе двух стран Франция постепенно все больше играла роль младшего партнера. Одной из причин этого служил опыт Рурского кризиса 1923 года, когда, введя войска в Рурскую область вопреки рекомендациям из Лондона, французы не только не смогли добиться своих целей, но и оказались на волосок от серьезного внешнеполитического провала.
А в Лондоне, в свою очередь, не спешили поддерживать союзника. Британские политики вернулись к традиционной стратегии «баланса сил», в соответствии с которой европейские континентальные державы должны были уравновешивать друг друга. С этой точки зрения усиление Германии совсем не выглядело трагедией. Опять же, необходим был противовес наращивающему свою мощь Советскому Союзу. Идея о том, что против «красной угрозы» нужен надежный бастион, владела умами многих европейских политиков. Соглашение с Гитлером они откровенно предпочитали союзу со Сталиным и, если бы два диктатора сцепились друг с другом, вздохнули бы с облегчением.