Страница 11 из 17
Достаточно было одного взгляда на спасителя, чтобы подтвердить мою догадку. Фигура, черты лица… миссис Лоример! В свободном, накинутом впопыхах ослепительно-белом пеньюаре; ужас и изумление написаны на лице; и совершенно невероятное сходство с той, что почивает в постели – одновременно стоя передо мной.
В моем понимании, облик и характер этой женщины всегда ассоциировались с ангелом. Должно быть, ее ангел-хранитель спустился с небес на землю, дабы защитить от меня. Когда рассудок человека в смятении, первыми приходят на ум именно такие мысли.
Не в силах говорить, я перевел взгляд с той, что стояла, на ту, которую пытался убить. Пробудившись от громких возгласов, она открыла глаза, подняла голову от подушки, лицо ее озарил свет, и – о Боже! – я узнал Кларису.
Три дня назад я оставил ее у постели умирающей подруги, в одиноком особняке на холмах Донегола. Она хотела побыть с бедняжкой до конца, до самого последнего ее вздоха. Убежденный, что она далеко и что это покои моей госпожи, находясь в горячечном плену собственных домыслов, в обманчивом призрачном свете, проникавшем сквозь шторы, я принял Кларису за миссис Лоример, на которую она так была похожа, и подошел к самому краю чудовищной пропасти!
Но почему я остановился, почему не бросился с обрыва вниз головой? Кинжал все еще может послужить мне. Один удар в сердце, и я буду свободен от тягостного груза воспоминаний и безумных предвидений будущего.
Затуманенный рассудок временно прояснился, дав мне возможность совершить правильный поступок. Но вместо того чтобы осуществить акт сострадания и справедливости, я лишь увеличил меру моей неблагодарности, снабдив крыльями вихрь, ниспосланный унести меня навстречу гибели.
Видимо, я поддался влиянию чувств, которые не переставал разлагать на составляющие. Мысли о том, какими последствиями может быть чревато мое самопожертвование, завели меня в тупик. Как объяснить, зачем я пришел сюда под личиной убийцы, посягая на жизнь идола моего сердца, любимого чада моей покровительницы? Как описать словами то, что случилось с Уайеттом и какие причины привели к разыгравшейся в спальне сцене? Существует ли наказание, соразмерное моей жестокости и соответствующее моему безрассудству? Что может быть проще, чем обратить кинжал против себя самого? Но разве это не самый легкий выход для меня?
Во второй раз удар был предотвращен. Госпожа опять удержала мою руку от преступления. И вновь рассеялись чары таинственного демона, игрушкой и жертвой которого стал я по воле судьбы.
С каждой минутой увеличивалось число моих смертных грехов. Самоубийство было бы не менее чудовищно, чем покушение на убийство. Я и так отплатил своей покровительнице черной неблагодарностью, причинив ей столько зла, сколько она оказала мне благодеяний, а теперь еще и вынудил ее спасать меня от очередного безумного поступка.
Я бросил кинжал на пол. Порыв, подсказавший ей удержать мою руку, сменился бурей эмоций, которые неизбежно должно было вызвать все произошедшее. Молча, с невыразимой болью и тревогой взирала она на меня. Клариса, движимая инстинктом целомудрия, поспешила прикрыть краем простыни грудь и лицо, но и ее нечленораздельный возглас свидетельствовал о том, каким безмерным ужасом она охвачена.
Шатаясь, я попытался сделать несколько неуверенных шагов. Голова была как в тумане, жесты лишены всякого смысла. Я шевелил языком, но не мог произнести ни слова, и мне казалось, что между жизнью и смертью идет война за власть надо мной.
Я в этой ситуации, разумеется, не мог оставаться нейтральным наблюдателем и предпочел бы уничтожить себя. Природа и воспитание, однако, не велят нам избавляться от наших недугов путем прекращения жизни. Конечно, пойдя на самоубийство, я бы устранился от дальнейшего участия в этой ужасной сцене, но меня настигло бы неизбежное возмездие и мне были бы уготованы вечные муки.
А значит, я должен жить. Да и нет больше в пределах досягаемости никакого орудия избавления. Бежать куда глаза глядят от этих двух женщин, скрыться навсегда от их испытующих взоров, их укоризны, лишить их памяти о самом существовании Клитеро – такова была конечная цель моих неизреченных чаяний.
Мечтая упорхнуть как птица, я не мог двинуться с места. Мне казалось, что, если кто-нибудь не прервет эту паузу, я буду стоять так до скончания веков.
В конце концов, всплеснув руками, а потом, воздев их к небу, госпожа спросила с печалью и горечью в голосе:
– Клитеро! Что это значит? Как ты здесь оказался и зачем?
Некоторое время я боролся с самим собой, пока ко мне не вернулся дар речи.
– Я приходил убить вас. – У меня не было сил обманывать ее, придумывая что-то в свое оправдание. – Недавно ваш брат погиб от моей руки, поэтому я очень торопился сюда, чтобы и вы последовали за ним.
– Мой брат? – в отчаянии воскликнула госпожа. – О нет, не говори так! Сарсфилд сказал мне, что Артур вернулся домой, что он жив!
– Он мертв, – упрямо повторил я, не отдавая себе отчета в собственной жестокости. – Мне это известно, потому что я – его убийца.
– Мертв! – проговорила она слабым голосом. – И это сделал ты, Клитеро? Как жаль, что тебе не удалось убить и меня! Он мертв! Предзнаменование исполнилось! Теперь и мне не жить, я уничтожена! Навсегда!
Глаза у нее помутнели, и что-то дикое, шальное появилось в выражении ее лица. Как только в сердце моей госпожи угасла надежда, в тот же миг оборвалась и ее жизнь. Миссис Лоример вдруг обмякла и повалилась на пол, мертвенно-бледная и бездыханная.
Каким образом она узнала о возвращении Уайетта, мне не известно. Вероятно, Сарсфилд, раскаявшись в том, что мы держали ее в неведении, успел сообщить ей эту новость за время между нашим расставанием с ним и моей встречей с Уайеттом.
Вот такая развязка ожидала меня. Все было предопределено. Удара кинжалом не последовало лишь для того, чтобы я увидел воочию, как весть о смерти брата погубит ее. Так сбылось жестокое предсказание. Так одержала победу враждебная сила Уайетта, после долгого перерыва проявившая себя во всей полноте. Так смерть этого негодяя стала его местью.
И повинен в этом я. Не приходится надеяться, что пелена забвения когда-нибудь избавит меня от зрелища этой ужасной трагедии. Мне предстоит переживать ее вновь и вновь до конца моих дней. Конечно, когда я умру, сотрутся в памяти и все воспоминания, но муки, порожденные ими, не прекратятся никогда – сомнений в этом нет. Ведь смерть – лишь перемена декораций и путь к бесконечному развитию души, цель которого при благоприятном стечении обстоятельств состоит в приобретении опыта, а при несчастливом – в накоплении горя. Самоубийца – враг самому себе; так я считаю. До сих пор это убеждение влияло на все мои действия. Но теперь, хотя я не изменил своего мнения, ничто уже не влияет на меня. И на дне бездонной пропасти я больше не случайный гость – там мне и место. Пусть так. Любая перемена – благо.
Между тем я продолжал влачить свое никчемное существование. А значит, должен был где-то жить. Дальнейшее мое поведение стало следствием упрямства и бунтарских принципов. Я навеки оторвался от родной земли. Дал клятву никогда не пытаться увидеть мою Кларису. Оставил друзей, книги, привычные дела, беспечный досуг.
Во мне больше нет ни стыда, ни страха. Когда-нибудь правосудие этой страны накажет меня по заслугам. Но я стараюсь об этом не думать. Скрыться от преследований и суда не было главной моей целью. В идею отречения от родины и бегства от воспоминаний я вкладывал более глубокий смысл, стремясь довести ее до абсурда, ибо свержение с высот в бездну нужды и отчаяния полностью отражало как тогдашнее, так и нынешнее мое настроение.
Говард Филлипс Лавкрафт
Он
Я встретил его бессонной ночью, когда в отчаянии брел по улице, пытаясь спасти свою душу и рассудок. Мой приезд в Нью-Йорк был ошибкой. Мне хотелось новых острых ощущений, хотелось испытать душевный подъем, но современные исполинские аналоги Вавилонской башни, черной графикой взмывавшие ввысь на фоне убывающей луны, и бесконечно сменявшие друг друга лабиринты древних улочек, паутиной опутавших площади, гавани, заброшенные дворы, вызвали лишь обратный эффект: я испытывал безотчетный ужас, был чрезвычайно подавлен, угнетен, и это состояние все больше овладевало мной, угрожая парализовать, поглотить и уничтожить меня.