Обнаженная

– Ну, какъ же тебѣ не стыдно! – возмущался Котонеръ. – Ты похожъ на школьнаго учителя среди малолѣтнихъ учениковъ. Стоило бы выдрать тебя хорошенько. Такой человѣкъ, какъ ты, и терпитъ дерзости этихъ мелкихъ людишекъ.

Реновалесъ отвѣчалъ старику невозмутимымъ добродушіемъ. Эти люди были очень симпатичны; они развлекали его, онъ находилъ въ нихъ юношескую радость жизни. Они ходили вмѣстѣ съ нимъ въ театръ, въ music-halls, къ женщинамъ, знали, гдѣ можно найти красивыхъ натурщицъ. Съ ними онъ могъ ходить во многія мѣста, гдѣ не рѣшался появляться одинъ. Его преклонные годы, серьезный видъ и физическое безобразіе проходили незамѣченными среди этой веселой компаніи.

– Они оказываютъ мнѣ большія услуги, – говорилъ бѣдный великій человѣкъ, подмигивая съ наивнымъ двусмысленнымъ видомъ. – Я развлекаюсь въ ихъ обществѣ. Кромѣ того, они учатъ меня многому… Мадридъ, вѣдь, не Римъ. Здѣсь почти нѣтъ моделей. Ихъ очень трудно найти, и эти ребята руководятъ мною.

И онъ подробно говорилъ о своихъ широкихъ художественныхъ планахъ – о картинѣ Фрины съ ея безсмертною наготою, которая снова воскресла въ его головѣ, и о любимомъ портретѣ, продолжавшемъ стоять на прежнемъ мѣстѣ и не подвигавшемся дальше головы.

Реновалесъ не работалъ. Потребность въ живой дѣятельности, заставлявшая его видѣть прежде въ живописи необходимый элементъ существованія, выливалась теперь въ словахъ, въ желаніи видѣть все, узнать «новыя стороны жизни».

Когда Сольдевилья, любимый ученикъ маэстро, являлся къ нему въ мастерскую, Реновалесъ осыпалъ его разспросами и требованіями:

– Ты несомнѣнно знаешь красивыхъ женщинъ, Сольдевильита. Ты долженъ быть очень опытенъ при твоей херувимской мордашкѣ. Возьми меня какъ-нибудь съ собою. Представь меня кому слѣдуетъ.

– Что вы, маэстро! – изумлялся молодой человѣкъ. – Да еще полгода нѣтъ, какъ я женился! Я никогда не провожу вечера внѣ дома!.. Что это вы шутите?

Реновалесъ отвѣчалъ ему взглядомъ презрѣнія. Что за человѣкъ этотъ Сольдевилья! Ни молодости… ни радости жизни! Онъ ушелъ весь въ пестрые жилеты и высокіе воротнички. И какой разсчетливый! He получивъ въ жены дочери маэстро, онъ женился на одной очень богатой барышнѣ. И сверхъ всего неблагодарный человѣкъ. Видя, что изъ Реновалеса ему не выдоить больше ровно ничего, онъ перешелъ на сторону его враговъ. Реновалесъ глубоко презиралъ его. Жаль, что онъ взялъ его подъ свое покровительство и доставилъ себѣ столько непріятностей… Все равно Сольдевилья не былъ художникомъ.

И маэстро обращался съ искреннею любовью къ своимъ ночнымъ товарищамъ, веселой, злоязычной и непочтительной молодежи, признавая за всѣми этими людьми художественный талантъ.

Слухи объ этой безпутной жизни долетали до дочери художника на крыльяхъ сплетенъ, окружающихъ каждаго знаменитаго человѣка.

Милита хмурилась и съ трудомъ сдерживала смѣхъ, глядя на эту перемѣну. Отецъ обратился въ форменнаго повѣсу.

– Папа!.. Папа!.. – говорила она комическимъ тономъ упрека.

А папаша старался оправдываться, какъ лживый шалунъ-мальчишка, и еще болѣе смѣшилъ дочь своимъ смущеніемъ.

Лопесъ де-Соса относился къ своему знаменитому тестю снисходительно. Бѣдный! Всю-то жизнь трудился онъ и терпѣлъ больную жену – очень добрую и симпатичную, но отравлявшую ему существованіе! Она прекрасно сдѣлала, что умерла, и маэстро былъ правъ, желая немного вознаградить себя за потерянное время.

Чувство взаимной симпатіи, свойственное всѣмъ людямъ, ведущимъ легкій и разсѣянный образъ жизни, побуждало спортсмэна защищать и поддерживать тестя и относиться къ нему съ большею симпатіею за его новыя привычки. Heчего сидѣть вѣчно взаперти въ мастерской, съ угрюмымъ видомъ пророка, и разсуждать о вещахъ, которыхъ почти никто не понимаетъ.

Зять съ тестемъ встрѣчались по вечерамъ въ театрѣ вь послѣднемъ антрактѣ или передъ послѣднимъ отдѣленіемъ въ music-hall'ѣ, когда публика аккомпанировала пѣснямъ и канкану бурею дикаго рева и стукомъ каблуковъ. Они раскланивались, улыбались другъ другу, какъ старые пріятели, отецъ освѣдомлялся о здоровьѣ Милиты, и каждый присоединялся къ своей группѣ; зять шелъ въ ложу къ своимъ товарищамъ по клубу, одѣтымъ во фракъ, такъ какъ они являлись въ театръ съ почтенныхъ собраній, а художникъ отправлялся въ партеръ вмѣстѣ съ нѣсколькими длинноволосыми юношами, составлявшими его свиту.

Реновалесу доставляло удовольствіе, что Лопесъ де-Соса раскланивается съ самыми нарядными и дорогими кокотками и улыбается разнымъ дивамъ съ видомъ стараго пріятеля.

У молодого человѣка были превосходныя знакомства, и Реновалесъ видѣлъ въ этомъ косвенную заслугу зятя передъ нимъ.

Маэстро не разъ увлекалъ за собою Котонера отъ чопорныхъ собраній и сытныхъ, важныхъ обѣдовъ, на которыхъ тотъ бывалъ постоянно, чтобы не порвать связи съ обществомъ, составлявшимъ весь его капиталъ.

– Сегодня вечеромъ ты пойдешь со мною, – таинственно говорилъ ему маэстро. – Мы пообѣдаемъ, гдѣ захочешь, а потомъ я покажу тебѣ одну вещь… одну вещь…

Онъ велъ его въ театръ и нетерпѣливо ерзалъ на креслѣ, пока всѣ хористки не появлялись на сценѣ. Тогда онъ толкалъ локтемъ Котонера, который сидѣлъ, удобно развалившись на креслѣ, съ открытыми глазами, но въ состояніи пріятной дремоты послѣ сытнаго обѣда.

– Вотъ… смотри внимательно. Третья справа, маленькая… въ желтомъ плащѣ.

– Ну, вижу. И что же? – спрашивалъ другъ кислымъ тономъ, недовольный этимъ неожиданнымъ нарушеніемъ его пріятнаго состоянія.

– Вглядись внимательно. На кого она похожа? Кого она напоминаетъ тебѣ?

Котонеръ отвѣчалъ равнодушнымъ фырканьемъ. Должно-быть похожа на свою мать! Что ему за дѣло до такихъ вещей? Но онъ окончательно приходилъ въ себя, когда Реновалесъ высказывалъ, что находитъ въ ней сходство съ покойною женою, и возмущался отсутствіемъ наблюдательности у стараго пріятеля.

– Но, Маріано, гдѣ у тебя глаза? – возмущался въ свою очередь Котонеръ. – Ну, что можетъ быть общаго между бѣдной Хосефиною и этою метлою съ истасканною физіономіею? Стоитъ тебѣ увидѣть худую женщину, какъ тебѣ чудится Хосефина, и кончено дѣло.

Реновалесъ раздражался сперва, сердясь на друга за его слѣпоту, но въ концѣ концовъ соглашался. Очевидно, онъ ошибался, разъ Котонеръ не находилъ никакого сходства. Старикъ долженъ былъ помнить покойную лучше, чѣмъ онъ, потому что относился къ ней безпристрастно.

Но черезъ нѣсколько дней онъ снова приставалъ къ Котонеру съ таинственнымъ видомъ: «Мнѣ надо показать тебѣ кое что… пойдемъ со мною». И разставаясь съ веселою молодежью, которая раздражала стараго друга, Реновалесъ велъ его въ musichаll и показывалъ ему другую безстыжую женщину, которая скандально подкидывала ноги или виляла животомъ, обнаруживая подъ маскою гримма малокровную блѣдность.

– А эта? – умолялъ маэстро со страхомъ, какъ бы не довѣряя своимъ глазамъ. – Тебѣ не кажется, что въ ней есть что-то общее съ Хосефиною? Она не напоминаетъ тебѣ покойную?

Котонеръ приходилъ въ бѣшенство.

– Ты съ ума сошелъ. Ну, какое ты видишь сходство между бѣдняжкою, такою доброю, нѣжною, воспитанною и этою… безстыжею сукою?

Послѣ нѣсколькихъ неудачъ, поколебавшихъ въ немъ вѣру въ правильность воспоминаній, Реновалесъ не рѣшался больше обращаться къ другу за совѣтомъ. Стоило ему высказать желаніе пойти съ другомъ въ театръ, какъ Котонеръ мигомъ уклонялся.

– Опять открытіе? Довольно, наконецъ, Маріано, пора тебѣ выкинуть эти глупости изъ головы. Если люди узнаютъ объ этомъ, тебя примутъ за сумасшедшаго.

Ho несмотря на гнѣвъ старика, маэстро упорно настоялъ однажды на томъ, чтобы Котонеръ отправился съ нимъ вмѣстѣ посмотрѣть «Красавицу Фреголину», испанку, пѣвшую въ одномъ маленькомъ театрѣ въ нижнемъ кварталѣ. Имя ея крупнѣйшими буквами красовалось на всѣхъ углахъ Мадрида. Реновалесъ ходилъ ежедневно смотрѣть на нее втеченіе двухъ недѣль.

– Ты долженъ непремѣнно посмотрѣть ее, Пепе. Хотя бы одну минутку. Умоляю тебя… Надѣюсь, теперь то ты не скажешь, что я ошибся.