Обнаженная

Онъ не желалъ видѣть ея. Передъ нимъ лежала еще довольно длинная часть пути, который могъ продлиться, смотря по силамъ путника, а y него были здоровыя ноги.

Но, о ужасъ! Идти впередъ втеченіе долгихъ лѣтъ, устремивъ взглядъ на мрачное ущелье, видя только его въ концѣ жизненнаго пути, и не имѣть возможности хоть на минуту избавиться отъ увѣренности, что именно ждетъ впереди, это было сверхчеловѣческою пыткою, которая несомнѣнно побудила бы его ускорить шаги и бѣжать бѣгомъ, чтобы кончить жизнь, какъ можно скорѣе.

Придите, обманчивыя облака, которыя застилаютъ горизонтъ, скрывая дѣйствительность, отравляющую хлѣбъ, омрачающую душу и заставляющую людей проклинать свое появленіе на свѣтъ!.. Приди, славный миражъ, который дѣлаетъ рай изъ мрачной пустыни послѣднихъ дней! Ко мнѣ, иллюзія!

И бѣдный маэстро искусственно раздувалъ послѣдній призракъ своихъ желаній, связывая съ любимымъ образомъ покойной всю силу своего воображенія и желая влить въ него новую жизнь частью своей жизни. Онъ хваталъ пригоршнями грязь прошлаго, всю массу воспоминаній, чтобы создать огромный, очень большой образъ, который занялъ бы всю дорогу, замкнулъ бы горизонтъ и скрылъ бы отъ него до послѣдней минуты мрачное ущелье въ концѣ пути.

V

Поведеніе маэстро Реновалеса вызвало удивленіе и даже негодованіе среди всѣхъ его друзей. Графиня де-Альберка тщательно подчеркивала въ разговорахъ со знакомыми, что ее не связывало съ художникомъ ничего кромѣ ледяныхъ и самыхъ церемонныхъ отношеній.

– Онъ сошелъ съ ума, – говорила она. – Его жизнь кончена. Отъ прежняго Реновалеса осталось одно воспоминаніе

Котонеръ со своею непоколебимою вѣрною дружбою приходилъ въ негодованіе, когда до его ушей долетали разные толки о знаменитомъ художникѣ.

– Вовсе онъ не пьянствуетъ. Все это ложь. He могутъ не сочинять ерунды про знаменитыхъ людей!

Онъ составилъ себѣ опредѣленное мнѣніе о Маріано и зналъ о его жаждѣ бурной жизни и о желаніи подражать молодежи, несмотря на вполнѣ зрѣлый возрастъ; Реновалесъ стремился познать тайны скверной жизни, о которой онъ не разъ слышалъ, не рѣшаясь принять въ ней участія.

Котонеръ относился къ образу жизни маэстро съ большимъ снисхожденіемъ. Несчастный!

– Охота тебѣ безобразничать! – говорилъ онъ другу. – Ты набросился на эти гадости такъ жадно, какъ добродѣтельный человѣкъ, который началъ стариться. Ты ставишь себя въ дурацкое положеніе, Маріано.

Но чувство искренней дружбы побудило его уступить просьбамъ маэстро и принять участіе въ его новой жизни. Онъ согласился наконецъ переселиться въ особнякъ и занять своимъ бѣднымъ скарбомъ одинъ изъ кабинетовъ Реновалеса, окруживъ художника отеческою заботливостью. Старый неудачникъ жалѣлъ друга. Это была самая обыкновенная исторія: «кто не перебѣсился смолоду, тотъ бѣсится на старости лѣтъ». Такъ и Реновалесъ, послѣ серьезной, трудовой жизни, бросился, словно подростокъ, въ бѣшеный круговоротъ, находя удовольствіе въ грубыхъ развлеченіяхъ и видя въ нихъ небывалыя прелести.

Котонеръ часто приставалъ къ нему съ упреками. Къ чему упросилъ его маэстро переселиться въ особнякъ?.. Все равно онъ бросалъ его цѣлыми днями одного въ домѣ, не желая брать съ собою, и оставлялъ его караулить особнякъ, точно вѣрнаго дворецкаго. Старый неудачникъ подробно разспрашивалъ про его жизнь. Ученики Академіи Художествъ, останавливавшіеся по вечерамъ у подъѣзда Академіи, часто видѣли, какъ Реновалесъ проходилъ по улицѣ Алкали, закутанный въ плащъ, съ таинственнымъ видомъ, который невольно привлекалъ всеобщее вниманіе,

– Это Реновалесъ. Вонъ тотъ въ плащѣ.

И они слѣдили съ любопытствомъ, возбуждаемымъ въ людяхъ каждымъ знаменитымъ именемъ, за его странствованіями по широкой улицѣ. Онъ шелъ, нигдѣ не останавливаясь, молча, какъ бы ожидая чего-то. Иной разъ, очевидно, утомившись отъ ходьбы, онъ садился въ кафе за столикъ, и любопытные ученики слѣдили за нимъ, заглядывая въ окна. Онъ опускался на стулъ съ подавленнымъ видомъ и устремлялъ туманный, неподвижный взоръ на стоявшую передъ нимъ рюмку, въ которой всегда было одно и то же – коньякъ. Онъ выпивалъ ее вдругъ залпомъ, платилъ и быстро выходилъ, какъ человѣкъ, принявшій невкусное лѣкарство. И снова пускался онъ на развѣдки, глядя жадными глазами изъ-подъ плаща на всѣхъ одинокихъ женщинъ, возвращаясь назадъ, чтобы идти слѣдомъ за особами на высокихъ каблукахъ, въ темныхъ, развѣвающихся юбкахъ, запачканныхъ уличною грязью. Въ концѣ концовъ онъ исчезалъ, повидимому, сдѣлавъ выборъ, слѣдуя по пятамъ за какою-нибудь женщиною, всегда болѣе или менѣе одинаковаго вида. Ученики знали уже вкусъ великаго художника; онъ предпочиталъ маленькихъ, слабыхъ, болѣзненныхъ женщинъ, граціозныхъ, точно вянущій цвѣтокъ, съ большими, затуманенными, грустными глазами.

Вокругъ имени маэстро создалась легенда о странномъ извращеніи чувствъ. Враги его охотно повторяли эту легенду въ мастерскихъ, а большая публика, которая не можетъ представить себѣ, чтобы знаменитые люди вели такой же образъ жизни, какъ всѣ остальные, и приписываетъ имъ всевозможныя причуды и чудовищныя привычки, стала съ наслажденіемъ говорить о маніи художника Реновалеса.

Во всѣхъ учрежденіяхъ, торгующихъ живымъ товаромъ, отъ приличныхъ квартиръ скромнаго буржуазнаго вида на лучшихъ улицахъ до вонючихъ и сырыхъ притоновъ, выбрасывающихъ свой товаръ по ночамъ на грязныя улицы, повторялась исторія одного господина, вызывавшая всюду искренній смѣхъ. Онъ являлся, закутанный въ плащъ, съ самымъ таинственнымъ видомъ, быстро слѣдуя за какою-нибудь несчастною женщиною въ шуршащихъ, накрахмаленныхъ юбкахъ. Онъ входилъ въ грязный подъѣздъ съ нѣкоторою боязнью, поднимался по крутой и извилистой лѣстницѣ, на которой пахло жильемъ, жадными руками торопилъ женщину обнажить тѣло, точно у него не хватало времени, и онъ боялся умереть раньше осуществленія своего желанія, и вдругъ бѣдной женщинѣ, которая съ безпокойствомъ слѣдила за его лихорадочнымъ молчаніемъ и голодомъ хищнаго животнаго, сверкавшимъ въ его глазахъ, приходилось съ трудомъ сдерживать смѣхъ. Художникъ безжизненно опускался на стулъ и весь уходилъ въ созерцаніе нагого тѣла, не слыша грубыхъ словъ, которыя вылетали изъ устъ изумленной женщины, не обращая вниманія на ея пригласительные жесты и пробуждаясь отъ этого состоянія только, когда оскорбленная въ своемъ самолюбіи женщина начинала снова одѣваться. «Еще, еще немного». Подобныя сцены кончались почти всегда жестомъ отвращенія, выражавшимъ горькое разочарованіе. Иной разъ живые манекены замѣчали въ глазахъ этого человѣка печальное и болѣзненное выраженіе, точно онъ собирался расплакаться. Въ такихъ случаяхъ онъ поспѣшно убѣгалъ, закутавшись въ плащъ, стыдясь самого себя, съ твердымъ рѣшеніемъ никогда болѣе не возвращаться въ такія мѣста и побороть въ себѣ демона голоднаго любопытства, который неизмѣнно пробуждалъ въ немъ при встрѣчѣ съ женщинами неудержимое желаніе разсмоьрѣть ихъ обнаженное тѣло.

Эти слухи долетали до ушей Котонера въ видѣ слабыхъ отголосковъ. Маріано! Маріано! Старый другъ не рѣшался высказывать ему въ лицо порицанія за ночную жизнь, изъ боязни вызвать бурю протеста со стороны вспыльчиваго маэстро. Надо было вліять на него осторожно. Но что открыто вызывало строгую критику со стороны стараго друга, это тѣ люди, которыми окружилъ себя художникъ.

Вторая, ложная весна жизни побуждала его искать общества молодежи, и Котонеръ ругался на пропалую, когда, по выходѣ изъ театра, заставалъ друга въ кафе среди новыхъ товарищей, большинство которыхъ годились ему въ сыновья. Это были почти исключительно начинающіе художники; нѣкоторые изъ нихъ были довольно талантливы, другіе же отличались только длиннымъ языкомъ; всѣ они гордились дружбою съ знаменитымъ человѣкомъ, находя, точно самолюбивые карлики, удовольствіе въ томъ, чтобы обходиться съ нимъ, какъ со старымъ пріятелемъ, насмѣхаясь даже надъ его слабостями. О, ужасъ!.. Нѣкоторые, наиболѣе нахальные шли даже такъ далеко, что говорили ему ты, относились къ нему, какъ къ старой развалинѣ и позволяли себѣ дѣлать сравненія между его творчествомъ и тѣми произведеніями, которыя они создадутъ со временемъ. «Маріано, искусство идетъ теперь по инымъ путямъ».