Обнаженная

Но желаніе росло въ немъ, и онъ упорно настаивалъ на своемъ. Она должна была побороть въ себѣ буржуазные принципы, искусство не признавало такой стыдливости, человѣческая красота была создана для того, чтобы сіять во всемъ своемъ величіи, а отнюдь не скрываться и жить въ презрѣніи и проклятіи.

Онъ не собирался писать съ Хосефины картину и не смѣлъ даже просить объ этомъ; онъ жаждалъ только видѣть ея обнаженное тѣло и любоваться имъ, безо всякихъ грубыхъ желаній, съ благоговѣйнымъ чувствомъ обожанія.

И его огромныя руки, сдерживаемыя страхомъ сдѣлать ей больно, нѣжно старались разъединить ея скрещенныя на груди руки, которыя противились его усиліямъ. Хосефина смѣялась: «Сумасшедшій! Оригиналъ! Ты же щекочешь меня… ты же дѣлаешь мнѣ больно». Но въ концѣ концовъ, побѣжденная его упорствомъ и удовлетворенная въ женскомъ самолюбіи этимъ поклоненіемъ ея тѣлу, она уступила и позволила дѣлать съ собою все, какъ ребенокъ, переставъ сопротивляться и издавая лишь тихіе стоны, словно ее подвергали пыткѣ.

Обнаженное тѣло заблистало перламутровою бѣлизною. Хосефина закрыла глаза, какъ-будто желая скрыться отъ стыда. На бѣлой простынѣ выдѣлялись блѣдно-розовыя, гармоничныя округлости, опьяняя глаза художника своею красотою.

Лицо Хосефины не преоставляло ничего особеннаго. Но тѣло ея! О, если бы онъ могъ побѣдить когда-нибудь ея предразсудки и написать это чудное тѣло!..

He открывая попрежнему глазъ, какъ будто это нѣмое обожаніе утомляло ее, маленькая женщина заложила руки за голову и выгнулась туловищемъ, приподнявъ бѣлыя округлости на груди.

Реновалесъ опустился у постели на колѣни въ порывѣ восторга, въ пылу художественнаго энтузіазма, цѣлуя роскошное тѣло, но не подъ вліяніемъ животнаго чувства.

– Я обожаю тебя, Хосефина. Ты хороша, какъ Венера. Нѣтъ, не Венера. Она холодна и спокойна, какъ богиня, а ты женщина. Ты похожа… на кого же ты похожа?.. Да, именно такъ. Ты – маленькая Обнаженная Гойи, съ ея нѣжною граціей, миніатюрная, обаятельная. Ты – Обнаженная!

III

Жизнь Реновалеса измѣнилась. Онъ былъ влюбленъ въ жену, боялся, какъ бы она не почувствовала въ чемъ нибудь недостатка, и съ бсзпокойствомъ думалъ о вдовѣ Торреалта, которая могла выразить сожалѣніе по поводу того, что дочь «знаменитаго дипломата незабвенной памяти» несчастна, снизойдя до брака съ художникомъ; все это заставляло его упорно работать, чтобы поддержать комфортъ, которымъ онъ окружилъ Хосефину.

И Реновалесъ, относившійся прежде съ презрѣніемъ къ искусству, какъ ремеслу, и къ живописи за деныи, которою занимались его товарищи по профессіи, сталъ подражать имъ, но съ усердіемъ и горячностью, свойственными ему во всѣхъ начинаніяхъ. Этотъ неутомимый конкурентъ, скандально понижавшій цѣны на картины, вызвалъ въ нѣкоторыхъ мастерскихъ громкій протестъ. Онъ продалъ свою кисть на годъ одному изъ евреевъ торговцевъ, вывозившихъ картины заграницу, подъ условіемъ полученія опредѣленной суммы съ каждой написанной имъ картины и полнаго отказа отъ своего права работать для другихъ коммерсантовъ. Реновалесъ работалъ съ утра до вечера, мѣняя сюжеты по требованію того, котораго онъ называлъ своимъ антрепренеромъ. «Хватитъ ciociari, пишите теперь мавровъ». Затѣмъ мавры теряли цѣиность на рынкѣ, и въ моду входили мушкетеры, дерущіеся на дуэли, румяные пастушки а la Watteau или дамы въ напудренныхъ парикахъ, усаживающіяся въ золотую гондолу подъ звуки гитаръ. Для большаго разнообразія Реновалесъ писалъ иногда сцены въ церкви съ массою вышитыхъ хоругвей и золоченыхъ кадилъ или какую-нибудь вакханалію, подражая на память и безъ моделей очаровательнымъ округлостямъ и янтарнымъ тѣламъ фигуръ Тиціана. Когда каталогъ былъ исчерпанъ, ciociari снова входили въ моду, и Реновалесъ начиналъ сначала. Благодаря необычайной легкости исполненія, ему удавалось писать по двѣ-три картинки въ недѣлю. Антрепренеръ навѣщалъ его часто для подбодренія и слѣдилъ за ходомъ его кисти съ энтузіазмомъ человѣка, который цѣнитъ искусство по столько-то за дюймъ и за часъ. Всѣ его разговоры съ Реновалесомъ имѣли лишь цѣлью поднять въ немъ бодрость.

Послѣдняя вакханалія, написанная Реновалесомъ, находилась въ нарядномъ bar'ѣ въ Нью-Іоркѣ. Его процессія въ Абруццскихъ горахъ была куплена для одного изъ наиболѣе аристократическихъ домовъ Россіи. Другая картина, изо бражавшая танецъ маркизъ, переодѣтыхъ пастушками, на лугу съ фіалками, находилась въ рукахъ одного барона, еврейскаго банкира во Франкфуртѣ… Торговецъ потиралъ руки и сообщалъ обо всемъ этомъ Реновалесу съ покровительственнымъ видомъ. Имя художника становилось все извѣстнѣе, благодаря ему, и онъ собирался сдѣлать все для созданія Реновалесу всемірной репутаціи. Корреспонденты уже писали ему, прося присылать только произведенія сеньора Реновалеса, потому что они пользовались наилучшимъ сбытомъ на рынкѣ. Но Маріано отвѣчалъ антрепренеру рѣзко, и въ этой рѣзкости выливалась вся горечь художника. Всѣ эти картины – одно свинство. Если искусство состоитъ въ такой мазнѣ, лучше уже бить щебень на большой дорогѣ.

Но весь этотъ протестъ противъ униженіяего кисти исчезалъ при видѣ Хосефимы, которая обставляла и украшала маленькую квартирку, обращая ее въ прелестное гнѣздышко, достойное его любви. Она чувствовала себя счастливою въ этой очаровательной квартиркѣ, пользуясь роскошнымъ экипажемъ и полною свободою въ отношеніи своихъ туалетовъ и драгоцѣнностей Супруга Реновалеса не знала недостатка ни въ чемъ рѣшительно; въ ея распоряженіи находился даже, въ качествѣ совѣтника и вѣрнаго слуги, добрый Котонеръ, проводившій ночи въ крошечной комнаткѣ дешеваго квартала, служившей ему мастерскою, а все остальное время – въ квартирѣ молодыхъ. Хосефина неограниченно распоряжалась деныами; она никогда не видала столько денегъ сразу. Когда Реновалесъ передавалъ ей пачку полученныхъ отъ антрепренера кредитныхъ бумажекъ, она весело кричала: «Ахъ, деныи, денежки!» и бѣжала спрятать ихъ, съ прелестною улыбкою дѣловой и экономной хозяюшки, а на слѣдующій день вынимала деныи и тратила ихъ съ дѣтскою безсознательностью. Какое великое дѣло живопись! Ея знаменитый отецъ (несмотря на увѣренія мамаши) никогда не зарабатывалъ столько денегъ, переѣзжая отъ одного двора къ другому въ качествѣ представителя своего короля.

Пока Реновалесъ писалъ въ мастерской, Хосефина ѣздила кататься въ своемъ ландо въ Пинчіо, раскланиваясь съ безчисленными посланницами, живущими въ Римѣ, съ нѣкоторыми дамами изъ аристократіи, которыя останавливались проѣздомъ на нѣсколько дней въ великомъ городѣ и были представлены Хосефинѣ въ какой нибудь модной гостиной, и со всею тучею дипломатовъ, жившихъ при двухъ дворахъ – Ватиканѣ и Квириналѣ.

Реновалесъ былъ введенъ женою въ міръ высшаго изящества. Племянница маркиза де Тарфе, вѣчнаго испанскаго министра была принята съ распростертыми объятіями въ высшее римское общество, самое тонное въ Европѣ. Ни одно торжество въ обоихъ испанскихъ посольствахъ не проходило безъ того, чтобы на немъ не фигурировали «знаменитый художникъ Реновалесъ со своею элегантною супругою»; вскорѣ эти приглашенія распространились и на другія посольства. Рѣдкій вечеръ проходилъ безъ выѣзда въ свѣтъ. Въ виду того, что дипломатическихъ центровъ было два – одинъ, группировавшійся вокругъ итальянскаго короля, и другой, преданный Ватикану, пріемы и вечера слѣдовали одинъ за другимъ почти непрерывно въ этомъ особомъ мірѣ, который собирался каждый вечеръ, удовлетворяясь самимъ собою для полученія полнаго удовольствія.

Когда Реновалесъ возвращался подъ вечеръ домой, усталый отъ работы, Хосефина ждала его уже полуодѣтая, а знаменитый Котонеръ помогалъ ему натягивать парадный фракъ.

– А орденъ! – кричала Хосефина, видя мужа во фракѣ. – Господи, какъ это ты забываешь всегда орденъ! Ты же знаешь, что тамъ у всѣхъ есть что нибудь на груди.

Котонеръ немедленно отправлялся за большимъ крестомъ, который испанское правительство пожаловало Реновалесу за его картину и, надѣвъ на грудь ленту, и воткнувъ въ петлицу фрака блестящую розетку, художникъ уѣзжалъ съ женою изъ дому, чтобы провести вечеръ среди дипломатовъ, знаменитыхъ путешественниковъ и племянниковъ кардиналовъ. Его товарищи по профессіи бѣсились отъ зависти, видя, какъ часто навѣщаютъ Реновалеса въ мастерской испанскіе посланники, консулъ и разныя лица, причастныя къ Ватикану. Они отрицали въ немъ художественный талантъ, приписывая это вниманіе важныхъ людей положенію Хосефины, и называли его карьеристомъ и льстецомъ, предполагая, что онъ женился по разсчету. Однимъ изъ его наиболѣе усердныхъ посѣтителей былъ отецъ Рековеро, представитель одного монашескаго ордена, игравшаго въ Испаніи большую роль; онъ представлялъ изъ себя что-то въ родѣ посланника въ рясѣ и пользовался большимъ вліяніемъ при папскомъ дворѣ. Когда его не было въ мастерской, Реновалесъ твердо зналъ, что отецъ Рековеро сидитъ у него дома или исполняетъ какое нибудь порученіе Хосефины, которая гордилась своею дружбою съ этимъ вліятельнымъ монахомъ, жизнерадостнымъ и претенціозно-элегантнымъ, несмотря на свой грубый нарядъ. У супруги Реновалеса всегда находились для монаха порученія, такъ какъ подруги засыпали ее изъ Мадрида всевозможными просьбами.