Страница 7 из 15
У крайнего прилавка, облокотившись о косяк, стояла Равиля, лучезарная, терпеливая и скромная жена Ибрагима. Месяц назад они сыграли свадьбу, дети у них появиться не успели, но муж уже берег ее и не посылал на тяжелые работы. Сам он сейчас был на мельнице, где со своим отцом и братьями фасовал муку в мешки. Готовясь к суровой зиме, они складывали их в амбар. Труд был пыльный и изнуряющий; Равиля знала, что до вечера они не управятся и горячий ужин к приходу мужа она начнет стряпать после полудня. Взгляд ее был устремлен на свекровь, крупную и величавую матрону, занимающей место на высоком табурете. Звонким голосом она зазывала покупателей; боясь продешевить, дотошно и придирчиво осматривала свой товар. Все женщины носили традиционные костюмы разнообразных фасонов и цветов - бархатные безрукавки поверх однотонных туник до пят, украшенных воланами или тесьмой, на ногах кожаные ичиги на мягкой подошве, головы дам покрывали калфаки с бахромой и платки. Наргиза, так звали свекровь, степенно торговалась сo стоявшим напротив морщинистым дедом. Черная тюбетейка не скрывала седой пушок на его лысой голове, из-под синего кулмэка высовывались домотканые пестрядные порты, на ногах были потертые сапоги. Бабай интересовался копчеными карасями, наполнявшими доверху ивовую корзину, стоявшую на прилавке. Солнце поднялось над лесом, слепило ему глаза, но дед не отступал, у него было достаточно времени. "За сколько продашь?" канючил он. "Не надо мне твоих денег, от них одна морока. Ты кузнец, Абузяр, с огнем дружишь, в горне металл плавишь и на наковальне куешь; сработай моей невестке браслет филигранный, я тебе серебра для него дам." "Я ювелир, а не кузнец, но сделаю за две корзины рыбы. Когда требуется?" "Здоров ты торговаться, ну ладно, так и быть забирай." "По рукам, но за один раз я твою рыбу до дома не донесу. Вторую корзину здесь на время оставлю. За ней мой внучок прибежит." "Как знаешь. Когда начнешь?" "Как только заказ получу." Наргиза подняв глаза к небу, задумалась. "Приходи к нам сегодня вечером; вся семья за столом соберется; поужинаешь с нами и о делах поговорим." "Как скажете," Абузяр повеселел. "Десять лет ты здесь живешь, а не привык к нашей честности," выговаривала она. "Сколько лет тебе было, когда тебя повезли в Казахстан?" "И тогда я уже был старым," его глаза печально мигнули. "Тех, кто оттуда пришли сразу видно - дерганые и недоверчивые. В нашем краю изобилие и покой, мы здесь родились и умрем, и ничто больше нам не нужно; это наше место." "Жизнь там такая, социализм называется," вздохнул дедушка. "Слышала я про Сталина и про депортацию." "Слышать мало. Ты не видела столько горя, сколько видел я. У меня тогда по пути из Бахчисарая вся семья погибла." Абузяр всхлипнул. "Как ты уцелел?" "В другой вагон посадили." "Тот самый, который спас Крафти?" "Какой же еще... Он только один вагон утащил. 70 человек в мгновение ока перенеслись сюда. Чудеса..." "Не чудеса, а сверхцивилизация. Они тоже Бога почитают и Имя Eго славят, просто они раньше нас во космосе появились."
"Ну, покедова," не в силах одолеть премудрость, дед взвалил корзину на плечо и побрел вдоль берега к деревне. Проводив его взглядом, Наргиза минутку поглазела на переправу, где галдели мужики и артачились упрямые кони, потом повернулась к пологому откосу, на котором между трухлявых пней ярко горели мухоморы, почесала переносицу, сладко зевнула, потянулась, и вдруг, пораженная, замерла. Челюсть ее отвисла, глаза округлились, руки затряслись. Она была первой кто увидел незнакомца! Да какого! Случившееся стало крупнейшим событием ее жизни; в дальнейшем ее рассказ вошел в историю, превратился в народное предание и она устала повторять его вновь и вновь. Вот, что ей представилось.
"Он задевал головой облака и из глаз его сыпались молнии, одежда на нем струилась и пенилась как водопад, голос его грохотал громче грома, каждый шаг его был с полверсты, ветер вокруг него свистел и гудел, а как только ступил он в реку, она остановила свой бег."
Ахмет встрепенулся и осмотрелся по сторонам. Он не ожидал такого переполоха. Заблеял и замычал скот, лошади стали бить копытами землю, собаки рвались с цепей, людские разговоры вмиг оборвались, все уставились на него. Лица перевозчиков побелели, они бросили шесты, ветхая веревка с треском лопнула и течение увлекло паром. Cтарую посудину развернуло и начало потихоньку сносить на завал из бревен и камней, который в ста метрах от них перегораживал реку. "Если затащит под завал, то перевернутся," донесся с берега взолнованный юношеский тенор. На пароме горстка мужиков утихомириливали встревожившихся овец. Кто-то, отломив доску от обшивки, опустил конец ее в воду и пытался править как веслом. Ахмет ни секунды не колебался, но и не спешил, действия его были точны и хладнокровны. Перелетев на середину реки, он погрузился в нее по пояс, уперся руками в деревянный просмоленный борт и медленно вывел паром на отмель, туда где с утра толпилась очередь. Сейчас место опустело и там одиноко стояла пожилая величественная женщина с глиняным кувшином в руках. Когда Ахмет подошел к ней, она молчала, но глаза ее были полны бескрайнего удивления. "Исәнме, әби. (Здравствуй, бабушка"), тихо обратился он к ней. "Ничек яшисең? (Как живёшь?) Будь ты жива да здорова ещё сто годов!" Ахмет опустил голову. Ошеломленная женщина молча протянула ему кувшин. Обеими руками Ахмет взял его и поднес ко рту. "Яхшы кымыз (Хороший кумыс)," немного отпив, он улыбнулся. "Век такого не пробовал." "Сез татар? (Татарин?)," робко спросила Наргиза, принимая сосуд из рук пришельца. "Конечно, татарин!" воскликнули сбежавшиеся односельчане. "Глядите какой герой; у нас других не бывает!" Толпа сомкнулась вокруг него плотным кольцом, но близко подойти не решалась. "Меня зовут Ахмет Бахтияров," представился он и повернулся кругом, всматриваясь в их радостные лица. Какими эти люди были разными - молодыми и старыми, прагматиками и мечтателями, кряжистыми и худощавыми, но все они были трудолюбивыми, трезвенными и бережливыми, на всех лежала печать свободной и безмятежной жизни вдали от гнета власти. "Из какого вы времени?"осмелился спросить Галляметдин, коренастый черноволосый здоровяк, одетый как и все в незамысловатую одежду сельских жителей - кулмэк, ыштан и итек. Бархатная зеленая тюбетейка с черной каймой выделяла его. Вот уже пять лет как народ выбирал его старостой и он гордился этим. "Я прибыл из 1939 года. В каком времени вы живете?" "Мы записываем нашу историю с 16-го века, когда сюда попали наши предки," неторопливо объяснил староста. "Мало нас тогда было и жили мы по старинке - при лучинах, свечах и факелах, пока крымские татары не познакомили нас с керосинками." "К 1944-ому году наука значительно продвинулась вперед, так они нам разъяснили," протолкавшись поближе, серьезно пробасил высокий, худенький подросток. Дружный смех заставил Ахмета улыбнуться. "Мы живем в деревнях и слободах, мы построили дороги и шоссе, но больших городов мы не любим, от них лишь суета и искушение. У нас есть мечети, приходские школы и медресе. У нас нет ни ханов, ни династий, у нас самоуправление," продолжал Галляметдин. Взгляд его проникал Ахмету в самую душу. "Так вы ничего не знаете про войну?" ахнул Абузяр. Ахмет отрицательно покачал головой. "В 1941 году была война с Гитлером," откуда то из гущи толпы стал просвещать гостя тонкий мальчишеский дискант. "Татары воевали против фашистов, но в 1944 году пришло НКВД и выселило крымско-татарский народ в пустыню. Мои родители выжили, но большая часть наших погибла." Услышав это, Ахмет в ярости топнул ногой. "Верно, от советских ничего хорошего не дождешься," согласился Абузяр, сжав кулаки. Наступило долгое молчание, которое прервал Галляметдин. "Вечереет; будьте нашим гостем," сделал он приглашающий жест рукой и посмотрел в сторону деревни. Там на широкой поляне выстроились в ряды несколько десятков почерневших от времени высоких изб. Их коричневые железные крыши еще не просохли от недавнего дождя. Из закопченых кирпичных труб в безоблачное небо вился сероватый дымок. Узоры резных наличников на окнах отображали традиционные исламские мотивы. Через волнистые стекла проглядывали горшки с зелеными веточками растений. Посередине главной улицы торчала гигантская жердь колодезной бадьи, а вдалеке возвышался изразцовый купол мечети и минарет. Окрестности были пусты, только во дворах и в огородах мелькали человеческие фигуры, да по тропинке от колодца девушка несла плавно и легко на коромысле полные ведра. Ее украшения нежно позвякивали, платок и зеленые шаровары не стесняли движений, вода не плескалась, она осторожно обходила лужи и слякоть на своем пути.