Страница 13 из 17
Рассмотрим принципы, приемы воспитания и связанные с ними этикетные нормы, сопутствовавшие периодам детства, отрочества и юношества во взаимосвязи с половыми различиями.
Младенец
Первого ребенка казахи называют тұңғыш, последующих детей – ортаншым, самого младшего (последнего) – кенжем. В целом, детей собирательно называли үбірлі-шүбірлі. Бывало, что до первого кормления мальчика некоторое время клали у основания бақана (шест), что, по мнению Н. Шахановой, было связано с представлением о связи этого предмета с мужской потенцией [Шаханова, 1998, с. 27, 49]. Добавим, что иногда ребенка клали также у изножья вешалки (адалбақан) (которую воспринимали как древо жизни), чтобы стимулировать выживание ребенка. Приведем этнографическую параллель: буряты старались не поднимать ребенка с земли, пока он не подаст голос [Сагалаев, 1990, с. 144], вероятно, этим пытались не разрывать связь ребенка с землей.
В течение трех дней после рождения на празднике шілдехана мулла должен был произнести имя младенца ему в ухо. Согласно традиционному представлению, считалось, что иначе он не будет знать своего имени, когда предстанет перед Аллахом. То же действие производят уйгуры и после наречения кладут ребенка на жайнамаз («молитвенный коврик») [Молотова, 1999, с. 25]. «…в отличие от европейцев, у казахов, как и у других тюркских народов, ребенок не может быть тезкой своих здравствующих родителей, бабушек и дедушек» [Калыш, 2012, с. 84]. Казахи считают, что если близкие родственники названы одним именем, то один из них умрет.
В выборе имен прослеживается некая амбивалентность. Одни родители старались дать ребенку имя известного человека или дополняли имя постфиксами бай (богатый), бек (советник хана). Другие из-за боязни сглаза не нарекали младенцев именами умерших родственников, а давали уничижительные или смешные имена. Иногда нарекали детей словами, обозначающими сезон, месяц, погоду, жизненные обстоятельства, приезд важного гостя и т. д. Если дети в семье умирали, то мальчика нарекали именем Тұрсын («пусть живет»), а чтобы следующим родился мальчик, девочку называли Ұлтуар («мальчик родится»).
В традиции казахов существовали магические приемы, которые, как считалось в народе, были направлены на защиту жизни и здоровья ребенка, нейтрализацию отрицательного внешнего влияния и формирование его счастливой судьбы. К примеру, перед тем как впервые приложить новорожденного к груди матери, предварительно прикасались к нему языком сороки, чтобы он обучился семи иностранным языкам; если прикасались домброй, то прочили ему будущее музыканта, а если куском курдючного сала, – то хотели, чтобы он был богатым [Сейдембек, 2012, с. 309].
Слабого или недоношенного ребенка (шақалақ) для тепла и во избежание опрелостей клали в меховую зимнюю шапку (тымақ) до достижения им девятимесячного возраста, т. е. до периода его доношенности в утробе матери. Эту шапку летом подвешивали на зазубрины кереге в разных местах, а зимой – на гвоздь, вбитый в стену зимовки, при этом количество гвоздей должно было равняться числу дней, которые мать не доносила новорожденного [Шаханова, 1998, с. 27].
Согласно этикету, при кормлении ребенка при посторонних женщине следовало прикрывать грудь во избежание сглаза. Сорок дней после рождения ребенка матери запрещалось мыть руки холодной водой, иначе младенец мог вырасти жестоким. Есть казахская примета: если при кормлении ребенок крепко держится за грудь, то он будет жадным, а если нет, то щедрым.
Если у матери не хватало молока, то младенца кормили грудью свояченицы (абысын), которых называли сүт ана (молочная мать). Об этом писал Р. Карутц: «Матери кормят грудью своих детей очень долго, по два года и дольше; но странным образом, первого ребенка сама мать не кормит; его выкармливают другие женщины…» [Карутц, 1910, с. 81].
Новорожденного (нәресте, шарана) по традиции купали в подсоленной воде и пеленали в мягкую ткань из старого женского платья или мужской рубашки удачливых долгожителей: считалось, это сохранит жизнь ребенку. На третий день, после отпадения пуповины, надевали первую рубашку иткөйлек, на которую в качестве оберега нашивали лоскут (желательно белого цвета) одежды счастливого долгожителя. Эту рубашку предварительно надевали на голову собаки для того, чтобы ребенок в будущем мог выжить в любой ситуации; в этой рубашке младенец пребывал сорок дней. В старину бедняки заворачивали новорожденного в полотно, а зимой – в овечью шкуру, откуда подросший ребенок выползал на горячую золу или на снег, сразу же приучаясь к перепадам температуры [Левшин, 2009, с. 333].
По истечении сорока дней проводили праздник қырқынан шығару, на котором новорожденному состригали волосы, чтобы не исполнялись проклятия в его адрес. Первую распашонку, снятую с ребенка в праздничный день, не принято было выбрасывать: ее берегли для других детей. На голову младенца надевали сшитый из ткани четырехугольный чепчик (топы) с нашитыми на него перламутровой бляхой и крапчатыми бусинками (көзмоншақ). В наше время на детский платок или чепчик нашивают крапчатые бусинки или прикалывают яркую брошь, которые должны отвлекать взгляды людей на себя.
Для активизации здоровья производились также определенные приемы-стимуляторы. Запеленатого ребенка проносили через стременной ремень (үзеңгiден өткiзу) [Токтабай, 2004, с. 7]. Узбеки и турки с волка сдирают шкуру целиком, высушивают ее и хранят. Новорожденного ребенка проносят через волчью пасть, очевидно, это делается с целью защиты жизни ребенка самим мифологическим родоначальником тюрков [Потапов, 1958, с. 139; Серебрякова, 1980, с. 174, 175]. Исследователи отмечают: на сорок дней к шаныраку, как было уже отмечено, подвешивали нанизанные на палочку шейные позвонки жертвенного барана, это должно было способствовать «…быстрому закреплению шейных позвонков ребенка» [Шаханова, 1998, с. 19, 22, 23]. Во избежание смерти младенца его проносили между ног трех пожилых женщин, считалось, что это к тому же обеспечит ему долгую жизнь.
В течение сорока дней мать-уйгурка должна была соблюдать распорядок дня, не употреблять соленую и горькую пищу, спиртное: это могло отразиться на качестве грудного молока. Родители должны были вести правильный образ жизни, не волноваться, опрятно одеваться, купать ребенка в соленой воде. Существовал запрет: до окончания сорока дней этот дом не посещали гости, в особенности – после захода солнца. Знаком запрета служила красная лента, закрепленная на воротах дома, или подвешенный кирпич. Если отец новорожденного приезжал издалека, то его принимали вне дома, а в дом он заходил, лишь после окуривания адраспаном [Молотова, 1999, с. 24].
Многие европейские путешественники отмечали чадолюбие казахов. Существовали суеверия, связанные со сглазом детей, что и повлекло ряд негласных предписаний по соблюдению этикетных норм поведения взрослых (в том числе – родителей) по отношению к детям. Страх потерять ребенка приводил как к рациональным предостережениям, так и суевериям, различным кинетическим и вербальным запретам для родителей. Так, не рекомендовалось ходить в гости с грудным ребенком во избежание сглаза и вирусных заболеваний, запрещалось нажимать на родничок головы младенца, оставлять его в колыбели без присмотра. Эти весьма рациональные этикетные правила соответствуют и современным представлениям.
Из дома, где был новорожденный, в течение сорока дней золу выносили только днем, существовал запрет выносить на улицу колыбель ребенка перед закатом. В обоих примерах содержатся опасения нечистой силы, активизирующейся в ночное время.
Если приходили гости, то на лоб ребенка намазывали черту из сажи, чтобы отвлечь от него внимание, кроме того, произносили заклинание: «тіл-аузым тасқа» («типун тебе на язык»). По возможности старались оградить дитя от взгляда посторонних. Если бывали среди гостей люди с «черным» глазом, то они старались не смотреть на детей, боясь последствий, а в случае нечаянного взгляда плевали около младенца несколько раз.