Пятерка

— Наверняка понимал, что он нужен ребятам в Ираке. Это была его вторая семья, — ответил Тру. — По всему, что я читал, он собирался посвятить жизнь Корпусу морской пехоты. В полевой работе он был очень успешен, но не уверен, что это можно слишком долго выдерживать. Мне кажется, он хотел стать ганни — ганнери-сержантом. Новобранцев учить дисциплине. Или тренировать снайперов. Но после Фаллуджи… Тут самое печальное, что можно отлично проходить тесты, но что-то в тебе меняется фундаментальное. Ты теряешь какую-то внутреннюю форму. Я видал, как такое случалось с агентами. Все делают правильно, все по книге, даже похвалу зарабатывают за храбрость, но посмотришь им в глаза — и видишь что-то такое, что ушло в подвал, в темноту, стоит, прижимаясь спиной к стене, и знает… знает, что в следующий раз страх может взять верх. И это тот страх, который толкает к ошибкам, страх, который приводит к гибели. Я думаю, что когда Джереми Петт стрелял из винтовки после Фаллуджи, он не мог в двухстах ярдах в стену сарая попасть, потому что стоило ему взять оружие — и все то возвращалось как прилив. Вот его и вывели из Корпуса в отставку с «Бронзовой звездой» и отправили в Хьюстон, где на кладбище лежат его жена и сын. Почти сразу он переехал в Темпль — очевидно, хотел быть поближе к госпиталю ветеранов. По книгам регистрации посетителей видно, что он навещал приятеля каждую среду.

— Вот это да, — тихо сказала Берк. Уж что-что, а преданность она ценила.

Кочевник ни на что это не клюнул:

— И что? Мы должны проникнуться к нему сочувствием?

Губы Тру дернулись в мрачной улыбке, и он ответил пустым голосом:

— Проникайтесь чем хотите. Не мое дело.

Машина уходила вверх, в коричневые неровные зубья. Несколько минут дорога двигалась, потом ее снова перекрывала пробка, и вспыхивала длинная полоса стоп-сигналов. Низко над дорогой парил вертолет.

— Смотри, вертолет! — сказал Терри. — Внушительно.

— Не мой, — ответил ему Тру. — То ли телевидение, то ли охрана Брикенфилда ведет наблюдение. Мои ребята не должны быть заметны.

Это еще слабо сказано, подумал Кочевник, вспоминая, как ловко Труитт Аллен сунул под водительское сиденье гладкий кожаный пакет, когда сел за руль. Телефон? Переносная рация? Компактный пистолет? Наверное, все сразу.

— Вопрос? — сказал Труитт с вопросительной интонацией, будто прочел мысль Кочевника.

— У меня вопросов нет.

— Я хотел сказать, что у меня есть. Хотелось спросить… какова история этого фестиваля «Стоун-Черч»? Он же начался не под этим названием. — Это Тру знал. В девяносто пятом, когда фестиваль организовали впервые, он назывался «Апач-Лип», а в двухтысячном стал «Стоун-Черч». — Здесь самый высокий пик называется Апач-Лип, верно?

— Думаю, так.

— Ну а кто знает точно? Меня интересует, почему сменили название. — Он не стал спрашивать Гарта Брикенфилда или Роджера Честера или даже своего командира оперативников — среди миллиона подробностей, которые надо было продумать в этой операции, да и вряд ли это существенный момент. Но все равно любопытно. — Кто-нибудь мне поможет?

— Я об этом читала, — сказала Ариэль, хотя свои знания она недооценивала. Она говорила с другими музыкантами, которые играли на «Стоун-Черч», и по их опыту она тщательно углубилась в тему, как детектив Рамона Риос — в рапорты о пропавших людях. — Про Апач-Лип[30] легенда такая…

— Один храбрец залез туда сразиться со злым духом, — перебил Тру. — И спрыгнул с пика, когда понял, что зло ему не победить — оно в нем самом. Школьная история. Я хотел узнать про «Стоун-Черч».

— Эта легенда и Стоун-Черч взаимосвязаны, — пояснила она. — Город Стоун-Черч очень долгое время был обиталищем злых духов.

— Это вы кого-то цитируете? — Он прибавил газу, потому что поток снова тронулся, но тут же опять впереди загорелась цепочка стоп-сигналов. Бросая на дорогу темную тень, огромной птицей пролетел вертолет. — Или это ваше мнение?

— Я вам расскажу, что читала и слышала, если вы хотите слушать.

— Хочу, — ответил он, чуть не сказав «ваш выстрел».

Ариэль начала рассказ.

Глава семнадцатая

Она хорошо умела рисовать картины словами и сейчас стала рисовать их для Труитта Аллена: желтая пыль, реющая в горном воздухе, недвижность камней, окаймленных красным, солнце, льющее жар на трещины и расщелины старой сухой земли, а глубоко внизу, под этой запекшейся коркой потеют при свете фонарей люди, долбя кирками стены серебряной шахты номер три.

Раньше эту шахту разрабатывали испанцы, используя индейцев как рабов, но лишь в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году предприимчивые американцы обнаружили в земле дыру и выгребли образцы — посмотреть, что там есть. С ними появились вьючные мулы, брезентовые палатки, потом прибыли бочки гвоздей и нужное количество строителей, которым платила инвестиционная компания из Сан-Франциско, и началось возведение деревянных домов. На двух борделях повисли соответствующие цветные вывески, прочно встали четыре бара — качающиеся двойные двери и латунные плевательницы. Фургонами стали прибывать жены и дети. Ночью поднимался ветер и пел в телеграфных проводах, протянувшихся на столбах до Хила-Ридж. Построили школу, подальше от салунов и домов с плохой репутацией. Это была уже третья серебряная шахта, принадлежащая компании, и ее работники имели опыт строительства города вокруг мечты о богатстве.

Из шахты добывалось прилично серебра. И еще кое-что: немного свинца, следы цинка, достаточно золота, чтобы учащался пульс, женщины мечтали о блеске, а мужчины покупали карманные пистолеты — просто для защиты. Но серебра было много, и серебряная шахта номер три должна была обогатить многих.

Посланец Божий прибыл летом тысяча восемьсот девяностого года. На собрании горожан он представился как преподобный Дэниел Кайли. Особой он привез жену, двух юных сыновей, малютку-дочь и фургон с Библиями и сборниками гимнов. Хороший был человек, разумный человек. Человек с мечтами о том, чтобы улучшить мир, нуждающийся в спасении.

Человек.

В Денвере, где последнее время жил Дэниел Кайли, у него возникли трудности. Говорят, они были связаны с властью виски или с властью женщины, которая шепчет мужчине на ухо такие заманчивые вещи, на которые жена никогда не решится. Эта женщина смеется и делает то, о чем шептала. Потом смеется и смотрит, как рушится жизнь мужчины вместе с планами строительства новой церкви на Блейк-стрит. Кайли был изгнан из этого Эдема и долго скитался, стремясь искупить свою вину в глазах Господа, в глазах своей жены и в сердцах своих детей. Он должен был вернуться с боем, и единственным ему известным способом это сделать было построить нечто священное, нечто долговременное, маяк, уводящий грешников с пути тьмы. Потому что он знал, куда ведет этот путь: к погибели. К погибели заманили его пара зеленых глаз и пара рук в зеленых перчатках. В коридоре с красным занавесом, скрывавшим тайну Дэниела Кайли, зеркало показывало ему лицо погибшего человека.

Есть над чем посмеяться.

Компания горячо одобрила все, что предлагал Дэниел Кайли. Церковь стабилизирует общество, дает начало закону и порядку, необходимым в городах, предоставляет людям место, где венчаться, куда приносить детей на крещение, где проводить в тот путь, который ждет каждого. Церковь избавляет рабочих от недовольства. Ее решили воздвигнуть в центре набирающего силу делового района серебряной шахты номер три, и Дэниел Кайли агитировал компанию построить эту церковь не как обычно — из бревен и смолы, — но из камня самих этих гор. Построить на века.

И вот летом девяносто первого года в пропитанном красной пылью воздухе раздалось громкое «ура», и в землю вгрызлись первые лопаты. Потом пауза: фотограф заряжал аппарат стеклянными пластинами, расставлял мизансцену и запечатлевал момент под яркую вспышку магния.

Достроенная церковь оказалась чудом красоты, исполненным гордости и рождающим надежду. Камни лежали плотно и точно, известь — белее бороды Господней. Перед дверью легли резные каменные ступени, твердые и прочные, дабы вести нуждающихся по пути спасения. Кто знал, какое будущее ждет городок? Шахта давала серебро, и еще много предстояло найти полезного. Поселок с четырьмя сотнями жителей может когда-нибудь стать большим городом. Городом на вершине горы, соперничающим даже с Денвером.

30

Apache Leap (англ.) — прыжок апача.