Пятерка

Кто-то из них его поднял, значит.

Джереми вытаскивает свой, держит его перед собой и продвигается к дому шаг за шагом. Ганни рядом трещит насчет убить девушку, не может остановиться — как мальчишка, спешащий на карнавал.

Терри слышит музыку. Это он сам играет «Белее бледного» на «Вокс Континенталь». И больно. Он то забудется, то снова очнется, как испорченная колонка. Проводка сильно повреждена. Но зато какую музыку он слышит! Он знает, что умирает, но музыку будет слушать до конца… и что такое смерть, как не пропуск полного доступа на гораздо более обширную сцену?

Но эта хрень, что лежит под ним, чем бы она ни была, причиняет дикую боль.

Она под левым боком, в ребра впивается.

Он медленно сдвигается. Дыхание булькает, как трубы в одном мотеле, который он запомнил. Терри щупает под собой, чтобы сдвинуть эту твердую боль и спокойно слушать музыку, и рука находит что-то металлическое. Пальцы ощупывают контур. Это пистолет Тру.

Кто-то проходит мимо, Терри это знает. Идет к зданию, куда скрылись его друзья. Человек в бейсболке. Несколько секунд ушло, чтобы присмотреться, потому что ленноновские очки свалились и все расплывается и окрашено красным, но он рассмотрел, что у этого человека винтовка и пистолет.

Терри подумал, что у него не вагон времени и сил тоже не вагон остался. Но он оказался там, где нужно и когда нужно.

Положив ладонь на рукоятку, он нащупал спуск.

Сделав вдох, он перевернулся, чтобы поднять пистолет, и когда человек повернулся, уловив движение, Терри нажал на спуск — так, как делал в тире в Оклахома-Сити. Пуля попала снизу в бок, в нескольких дюймах от позвоночника, и Джереми, ощутив резкую рвущую боль, понял, что крупно влип, потому что выстрел был смертельный. Он пошатнулся, услышал, как досадливо вздохнул Ганни, будто это была самая большая глупость, которая только в мире бывает, но Джереми подумал, что Ганни слишком увлекся, кукарекая насчет убить эту девушку, и забыл прикрывать спину.

Терри попытался снова спустить курок, но рука и палец не слушались. И локоть тоже согнулся. Пистолет упал на землю. Джереми подошел к раненому, злясь скорее на Ганни, чем на кого-нибудь другого. Ткнул стволом сорокапятикалиберного Терри в лицо, готовый снести ему череп, и тут увидел, что тот улыбается легкой улыбкой, а глаза у него остекленели в момент смерти.

И вид у гада был такой, будто слышал что-то совершенно неслышимое.

Ганни сказал, что надо идти и заканчивать, теперь же он знает, где был пистолет. Убей девчонку, сказал Ганни. Да ладно, убей их всех, но ее первой.

Джереми кивнул. Он чувствовал, как из него вытекает кровь, сзади рубашка намокла. Артерию могло зацепить. Вот паразит. Какой-то гадский любитель сделал выстрел профессионала. Хотелось засмеяться, но Джереми боялся расплакаться, а это не то, чего ему сейчас бы хотелось. Кроме того, есть задание, которое надо закончить. Но в Мексику он теперь за свою жизнь уже не успеет. И не будет он в этой жизни работать на federales, и не будет у него дома на берегу, и не построит он себе карьеру как наемник-ликвидатор, и мало что сделает иного за оставшееся очень короткое время.

Он все же заплакал — всего несколько слез. И плакал, пока шел к водоразделу тени и солнца, и увидел их там, потому что им некуда было деваться. Почти вся крыша провалилась, бревна и щебень блокировали подход к задним окнам. Человек с раздробленным локтем лежал навзничь на камнях, лицо побелело от боли, над правым глазом красный порез от стекла, рука поддерживает раздробленный локоть. Тенниска когда-то была белой. Рядом с ним барабанщица, не сводит с Джереми полных ужаса глаз. В руке у нее камень, будто бросить хочет.

— Не вздумай, — говорит он ей.

И голос звучит очень далеко.

Кочевник пошевелился. Он стоял неподвижно там, где отчаянно пытался пробиться сквозь груды обломков к окну, но это было безнадежно. Он подвернул правую ногу, когда пытался поддержать Терри, и второй раз подвернул ее еще сильнее, когда помогал Тру. Рядом с ним стояла Ариэль с исцарапанными руками, измазанными об те же обломки.

Джереми вздохнул. Он решил, что все-таки не будет заканчивать с ними пистолетом. Эти ребята — не Белые Танки, и убивать их надо уважительно. Пистолет — штука мерзкая, а вот винтовка — произведение искусства.

Он сунул пистолет обратно за пояс джинсов, коснулся раны на спине. Когда достал руку, она была будто в алой перчатке. Джереми дослал патрон и с отвращением увидел, что оружие вымазано кровью.

Лежащий на земле Тру хрипло сказал:

— Джереми… Сержант Петт… Отставить.

Первой убей девчонку, напомнил Ганни, будто Джереми уже забыл.

Ариэль поняла две вещи: Джереми Петт насмерть истекает кровью из раны, нанесенной Терри, и он собирается убить их всех.

Таковы были факты. И еще один факт: она знала, что привело его сюда.

Хотя колени дрожали и трусы она чуть намочила, Ариэль вышла вперед.

— Тебе нужна я, — сказала она.

Потому что это была правда, и это был единственно возможный поступок.

— Ариэль! — Кочевник протянул к ней руки, шагнул следом, но она даже не глянула. Когда он взял ее за плечо и попытался повернуть к себе, она его оттолкнула.

— Только я, — сказала она Джереми. Голос ее стал спокойнее — она уже все решила. И теперь могла смотреть Джереми в глаза и принять судьбу. — Именно меня ты хочешь убить. Ты — и тот, кто с тобой.

— Блин! — сказал он, пораженный. — Это же Ганни. Ты его видишь?

— Я выйду с тобой отсюда. Если ты меня убьешь, оставишь ли ты жить моих друзей?

Обман, сказал Ганни, недоверчиво скалясь. Убей ее на месте.

Но Джереми, чувствуя, как из него вытекает время, нахмурился и ответил:

— Быть может.

— Ни за что! Ни за что!

По лицу Берк лились слезы. Она встала, все еще сжимая камень в руке.

Ариэль сообразила, что если она его отведет достаточно далеко от других, то даже если он ее убьет — когда он ее убьет, — у него может не хватить сил вернуться обратно.

— Я готова, — сказала Ариэль. Голос ее едва не дрогнул, но она этого не допустила. — Тот, кто с тобой, хочет моей смерти. И если тебе нужно это сделать, я готова. Об одном прошу: пожалуйста, оставь жизнь моим друзьям.

Обман, повторил Ганни.

Кочевник подобрал доску с торчащими гвоздями. Лицо его посерело, в волосах застряли осколки стекла. Он напрягся, готовый рвануться вперед изо всех сил — если сможет еще рвануться, — и начал замах.

Ариэль увидела, что налитые глаза Джереми обернулись к нему, и тихо сказала:

— Джон, не надо.

Она подошла к Джереми ближе. Прямо встала рядом. И без страха сказала ему в лицо три самых трудных слова за всю свою жизнь:

— Идемте со мной.

Она подалась вперед — взять его за окровавленную руку и увести прочь от своей семьи.

Он отступил.

Что-то тут не то, подумал он.

Что-то тут совсем все спуталось. Добро и зло, сила и слабость — все перемешалось. Ему казалось, что она должна хныкать и умолять. У него винтовка. У нее ничего. Он этого не понимал. Это противоречило всей его подготовке: невооруженный противник смотрит на винтовку, видит в ней смерть и не впадает перед ней в ужас. А она же слабая. Она слаба, темна, и…

…лжива?

Он почувствовал, что может потерять сознание. Тьма уже близилась. Кровь не только вытекала наружу — она заполняла внутренности. Джереми был пузырем и готов был лопнуть.

«Я убил ребенка, — подумал он. — Это был я. Я совершил убийство. Это был я».

Вот что грызло его уже давно. Вгрызалось и скребло, разъедало и размалывало, как в брюхе зверя. Вот что его изуродовало, что превратило время в длинную полночь, остановившуюся навеки. Вот что въелось ему в кости и свило гнездо в сердце.

И продолжало тюкать как клювом даже сейчас. Не останавливаясь никогда.

Тюк.